Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterСодержание
1) В каком смысле похвален неправедный приставник?
б) Истолкование.
в) Приложение.
2) Как исполняется обетование Господне оставляющим все Царствия Небесного.
Некоторым любителям Писания, при чтении притчи о неправедном приставнике (управителе) (см.: Лк. 16, 1—13) и об оставлении всего, Христа ради и Евангелия, с восприятием во сто крат всего оставленного еще в век сей (см.: Мк.10, 29—30),— вспали на сердце недоумения, показавшиеся очень затруднительными. Именно: 1) как (в первой) похвален неправедный приставник и поставлен в образец ищущим вечного спасения, как будто неправедным стяжанием можно открыть себе путь в Царствие? И 2) как (во втором) на деле оправдывается стократное восприятие всего оставленного еще здесь?
После сообщения нескольких замечаний, чтобы прояснить смысл указанных мест и отвратить недоумения, неизлишним показалось составить более подробное объяснение их и предложить его вниманию читающих в том предположении, что недоумения не невозможны и у других лиц, и в других местах.
Путь к уразумению смысла притчи о неправедном приставнике открывает обстоятельство, при котором она сказана. Спасителя окружали, кроме святых Апостолов, мытари и грешники, собравшиеся к Нему именно за тем, чтоб послушать Его (см.: Лк. 15, 1). Зная их немощи и желания, Господь, верно, тотчас к ним обратил бы и слово Свое. Но как стоявшие тут же фарисеи с книжниками укорили Его за общение с ославившимися грешниками, говоря: зачем Он грешников принимает? (см.: Лк. 15, 2) — то Спаситель прежде направил речь к этим фарисеям.
В нескольких притчах Он разъяснил им, что для Него, как Бога и Спасителя, грешники, способные каяться и кающиеся,— столь же дороги, как дорога для домохозяина овца погибшая, одна из ста,— как дорога для жены драхма потерянная, одна из десяти,— как дорог отцу блудный сын, возвратившийся к нему после долгого блуждания на стране далекой, хоть и растративший все достояние свое (см.: Лк. 15).
Вразумив фарисеев, Господь обратился к мытарям и грешникам, жаждавшим слова Его собственно для себя, хотя и сказанные притчи были утешительны для них, и не только утешительны, но и поучительны. Не трудно было им понять, что это их ищет Господь, и вслед затем прийти к вопросу: как же нам быть и что делать, чтоб присвоиться Господу? Фарисеи страдали больше гордостию, но не чужды были и корыстолюбия, хотя всегда легко могли приносить его в жертву тщеславию. Прикрывая страсти свои видом благочестия, они ожестевали в них и заключали у себя дверь сердца для покаяния. Мытари страдали любоиманием (корыстолюбием) и действовали по его побуждениям открыто, так что их преследовало общее невыгодное об них суждение. Это не могло не тяготить их, и многим из них, верно, совесть сильно говорила о неправости их действования и поведения. Собравшиеся вокруг Спасителя, можно полагать, были из числа затронутых и чаяли услышать из уст Его указание, как бы выйти им из своего нравственного лабиринта на свет Божий.
После пример Закхея показал, как велика сила духа покаянного и как мощно разрывает он все стесняющее его (см.: Лк. 19, 1—10). Вы видите, как кающееся сердце сбрасывает с себя один за другим налегшие на него чуждые покровы. Но не у всех такова нравственная сила. Легкосердые и легковольные ищут другого исхода, более тихого. И вот к ним-то слово Спасителя! Притчею о неправедном приставнике Он как бы сказал им: запутались вы и ищете исхода... Вот он! Сделайте так, как этот приставник. Он тоже был запутан, но умудрился выпутаться и обеспечить себя на будущее; он умудрился устроить себе временный покой: вы же умудритесь заслужить у Бога вечные себе покоища в Царстве Его.
Не должно, однако ж, полагать, что урок притчи ограничивался одними мытарями. Он касался всех слушавших, и святых Апостолов, между которыми был Иуда, и фарисеев, тоже умевших привлекать к себе чуждое достояние, и всех, не только любоимателей, но и вообще имевших что-либо, обладавших какими-либо благами земными. Господь учил душеспасительному употреблению богатства, всякого достояния и всех даров жизни. Это особенно видно из приложения, какое сделал Господь из Своего приточного урока (см.: Лк. 16, 10—13). С этой точки и смотреть надобно на сию притчу и на всю речь Спасителя (см.: Лк. 16,1—13).
Она имеет три части: сначала: а) предлагается приточная история (стихи 1—8); потом: б) указывается смысл притчи, или выводится нравственный из нее урок (стихи 8—9); наконец: в) делается приложение сего урока ко всем слушавшим (стихи 10—13).
Приточная история ясна сама по себе. Требуют не объяснения, а больше указания — некоторые не высказанные частности, чтоб само собою обозначилось, что как в приточной истории не определены точные границы всех обстоятельств, то никак не следует иносказательного толкования проводить по всей этой истории.
Стих 1. «Глаголаше же ко учеником Своим: человек некий бе богат, иже имяше приставника: и той оклеветан бысть к нему, яко расточает имения его».
Когда святой евангелист говорит, что Спаситель, поговоривши к фарисеям и книжникам, обратился с речью к ученикам, то разумеет под сими не одних 12 Апостолов, но всех, кои собрались слушать Его с готовностию следовать Его урокам. Таких всегда было много. В Евангелии от Иоанна (см.: Ин. 6, 66) говорится, что многие из учеников Господа оставили Его и больше за Ним не ходили. Стало быть, все ходившие за Ним и внимавшие Ему — считались учениками Его. Святой Лука в слушавших Спасителя видит целый «народ учеников» (ср.: Лк. 6, 17). Были они и в эту пору. О мытарях именно говорится, что они приблизились к Спасителю, чтоб послушать Его (см.: Лк. 15, 1).
Богатый человек не обозначается никакими особенностями, как делается в следующей притче (стих 19 и далее), потому что не он главное лицо притчи, а приставник. Он был богат настолько, что нужно было иметь приставника. Были ль другие приставники, не поминается. Дело не в мере богатства господина, а в житейской практичности сынов века, которая может быть вполне выражена и в одном примере, в распоряжении и незначительным имением.
Приставниками бывали большею частию доверенные из своих рабов, какой обычай и доселе держится на Востоке. Но приглашались иногда на это место и свободные лица и служили на условиях. Приставник притчи, как видно, принадлежал к числу свободных; потому что от господина, у которого служил, боится не побоев, темницы или другого какого наказания за худое управление имением, а только отставки от места и, из-за того, бедности и нужды.
Приставник оклеветан, что расточает имение. Слово: «оклеветан» указывает будто на ложный донос — клевету; но слово сие означает и справедливый донос. В настоящем случае донос, видимо, был правый, оклеветанным же назван он, может быть, потому, что сделан не открыто, а на ухо. Все течение речи показывает, что приставник был виноват и сам против обвинения господина ничего не говорит, верно, потому, что нечего было сказать. Расточение имения в отношении к управителю ближе всего значит: худо управляет, распустил имение, ни за чем не смотрит, все идет не впрок. Не видно, чтоб он корыстовался прежде хозяйским добром; иначе, по устранении от управления, он не должен был ожидать крайней бедности: разве только предположить, что, корыстуясь, все проматывал. Прямая мысль — приставник оказался таким, что от его управления не было пользы ни господину, ни ему самому.
Стих 2. «И пригласив его рече ему: что се слышу о тебе? воздаждь ответ о приставлении домовнем: не возможеши бо ктому дому строити».
Господин только услышал, и верит,— и на основании слуха делает определение отставить приставника, не оправдавшего доверия. Верно, вина была так очевидна, что нечего было удостоверяться в истине ее и наводить справки. Господин прямо решает: не можешь более править домом и хозяйством; « дай ответ»: не «дай» объяснение или оправдание против того, что слышу, а приготовь все к сдаче, сведи счеты и сдай имение и затем оставь мой дом и иди куда хочешь.
Стих 3. «Рече же в себе приставник дому: что сотворю, яко господь мой отъемлет строение дому от мене? копати не могу, просити стыжуся».
Слово господина было так решительно, что не оставляло приставнику никакой надежды удержаться на прежнем месте. Между тем он не видит себя теснимым или окруженным надзором: имеет полный простор — приготовить отчетность. Этою свободою и воспользовался он, чтоб промыслить о себе на будущее время. Открылась крайность его положения: ему оставалось одно из двух: или умереть с голоду, или вести жизнь скорбную и унизительную: идти в работники, на поденщину,— или просить милостыню. «Копать», то есть работать заступом в садах, огородах и полях,— самый обширный способ добывания пропитания для рабочего класса на Востоке,— копать, говорит, не могу, или потому, что стар уже, или потому, что непривычен; «просити стыжуся» — верно, был известен в своем месте.
Стих 4. «Разумех, что сотворю».
Догадался, как выпутаться, пришла счастливая мысль, исполнение которой,— нетрудное и бывшее вполне в его руках,— обещало ему и кров, и содержание, и защиту. Что именно придумано, не высказывается наперед, но план был хорош, и приставник с уверенностию мог обещать себе: «да егда отставлен буду от строения дому, приимут мя в домы своя».
Стихи 5—7. Что придумано, видно уже из дела, но как вздумано, так тотчас и делается. План приводится в исполнение с поспешностию: может быть, времени не было, а может быть, имелось в виду — нечаянностию одолжительного предложения поразить должников и тем больше расположить их в свою пользу. К этой же цели направлены и вопросы: ты сколько должен, а ты сколько? Он знал, сколько кто должен, но хотел резче выставить одолжение, говоря как бы так: вот какую я делаю тебе уступку, а тебе вот какую. Согласие на это должников предполагалось, о нем и речи нет; потому что действие шло в духе их. Ясно, верно, для них было и то, чего ради это делалось, равно как для приставника не подлежало сомнению, что он не будет забыт. Почему не поминается о секретной какой-либо относительно сего сделке. Сущность плана состояла в том, что приставник, при сведении счетов, вздумал сделать должникам господина своего значительное одолжение,— скидкою со счетов их, у одного пятьдесят, а у другого двадцать частей со ста,— чтоб из благодарности они после приняли его в домы свои. Что значит та и другая мера, чего ради одному уступлено пятьдесят, а другому двадцать, было ли только два должника или больше,— определение этих частностей для притчи ничего не значит. Имелось в виду только указать, что приставником предположенная цель достигнута: он умудрился обеспечить себя на будущее.
Стих 8. « И похвали господь дому строителя неправедного, яко мудре сотвори».
Приставник не размножал речей не только со сторонними, но и с самими должниками: все делалось молча,— умственно, как математические выкладки. Уж итог, следствие, само дело показало, как все придумано хорошо. Предположить надобно, что приставник оставил уже дом господина и принят в домах должников его. Господин или догадался, или допытался, почему и как это сделано, и похвалил приставника, не за неправду, а за то, как искусно он сумел обеспечить себя на будущее время, находясь в такой крайности, и дело свое провел так, что к нему пристать нельзя.
Вот здесь главный пункт притчи! Все прочее говорилось только для того, чтоб составилась история не разбитая. Рассказывая ее, Спаситель, видимо, касается только поверхности, спеша поскорее достигнуть этого главного: «и похвали, яко мудре сотвори». На этом пункте и толкование должно остановиться всем своим вниманием.
Похвали господь, — относится не к Господу Спасителю, а к господину, богатому человеку. Если допустить, что Спаситель похвалил неправедного приставника, то вместе надо признать, что слова сии вносит святой евангелист. Но этим возмутится все сказание: история приточная останется без конца; слова: «яко сынове века сего мудрейши суть» и прочее — будут относиться к святому евангелисту,— и, чтоб их отнести к Спасителю, надо пред ними прибавить: «говоря», на что никакого нет основания. Очевидно, к тому же, что речь, с 1-го стиха до 13-го, идет непрерывно, в естественной связи и должна быть признана исходящею из уст Спасителя — вся в целости. Следовательно, Он же сказал: «похвали господь»; и, стало, не о Себе сказал, а о том же, кого господом, назвал в 3-м стихе, и господином в 5-м. Это замечание нужно для тех, которые, относя слова: «похвали господь» — к Спасителю, сами на себя наводят смущающее недоумение: как похвалил Спаситель неправедного? Хвалит не Господь, а господин.
Здесь приточная история кончается: следует истолкование. Самое истолкование выражено в 9-м стихе: «и Аз же вам глаголю»,— что то же значит, что и притча сия вот чему научает. Но Спаситель приступает к сему истолкованию не вдруг, а ставит на переходе к нему мысль о сравнительной цене мудрости сынов века сего и сынов света, по поводу высказанного приставнику одобрения: «яко мудре сотвори».
Стих 8. «Яко сынове века сего мудрейши паче сынов света в роде своем суть».
Кто эти сыны века сего, и кто сыны света, и в каком отношении первые мудрее вторых?
«Сыны века сего» суть те, для которых века будущего, будто, нет, которые заняты только здешним, земным, временным, как бы тут им положено жить во веки веков. О рае небесном они не думают, а чают устроить его на земле и из земного. О них сказал Господь: «сыны века сего женятся» (ср.: Лк. 20, 34),— подразумевается: и только об одном том хлопочут, что сопряжено с женитьбою. Из них, по другой притче, кто жену поемлет, кто село (поле) покупает, кто волов купленных пробует (см.: Лк. 14, 18—20), кто торговлею занят (см.: Мф. 22, 5). Все сокровище их на земле; тут и сердце их. «Царствия Божия и правды Его» они не ищут (см.: Мф. 6, 33). Это миролюбцы, сообразующиеся во всем веку сему (см.: Рим. 12, 2) и ходящие по веку мира сего (см.: Еф. 2, 2). Они не всегда злы и прямо враждебны Божественному порядку. Отличительная черта их та, что «печаль века сего и лесть богатства» заглушили в них все высшие потребности (см.: Мф. 13, 22), и они живут как бы без Бога и духа (см.: Еф. 2, 12). Сделавшись такими, они стали омраченными и умом, и сердцем, и совестию (см.: Рим. 1, 21; 2 Кор. 4, 4; Тит. 1, 15). Почему и противополагаются сынам света.
«Сыны света» суть те, кои «веруют во свет» (ср.: Ин. 12, 36). Свет же сей есть Господь наш Иисус Христос, просвещающий всякого человека, грядущего в мир (см.: Ин. 1, 9). Кто верует в Господа, тот переходит из тьмы века сего в свет (см.: Еф. 6, 12; Деян. 26, 18); вместе с тем и сам весь изменяется и, бывши прежде тьма, становится свет о Господе (Еф.5, 8). Отчего все уверовавшие,— стоящие в вере и действующие по требованиям ее, суть «сыны света и сыны дне» (ср.: 1 Сол. 5, 5). Характеристических черт сынов света указывается в слове Божием много. В настоящем месте, по противоположности их сынам века сего, представляется вниманию особенно то, как они, отрешившись от интересов земных и временных, должны искать преимущественно Царствия Божия и правды Его (см.: Мф. 6, 33) и ревновать только о том, как бы «век он улучити» (Лк. 20, 35).Там должно быть их сокровище, а с сокровищем и сердце (см.: Мф.6, 21). Эта черта среди других так значительна, что святой Петр всех христиан, рожденных свыше, по образу Создавшего их, именует рожденными «во упование живо, в наследие нетленно и нескверно и неувядаемо, соблюдено на небесех» их «ради» (ср.: 1 Пет. 1, 3—4); так что самый дух благодатный есть не что иное, как обручение сего наследия (см.:2Кор. 1, 22; 5, 5; Еф. 1, 14).
В каком же отношении сыны века сего мудрее сынов света? На это дают не один ответ. Прямее всего «в том отношении», что те умеют мудро устроять свои дела и всё направлять к тому, чтоб предполагаемые цели были достигнуты, а эти не умеют так действовать в отношении к своему главному делу: не обнаруживают столько ревности, постоянства и усилий к достижению своих вечных целей, сколько те — изворотливости и находчивости в достижении своих временных и земных целей. Что так это и бывает, всем известно. Но бывает так не по значению сынов света, а по их немощам и уклонениям от своего значения. По существу дела, в роде своем, в кругу своих целей и стремлений, сыны света несравненно премудрее всех мудрецов мирских. Стоит только припомнить, как они оставляют темную область мира, как выпутываются из тенет греха, как ухитряются преодолевать страсти и перехитрить козни врага, как открывают себе сокровеннейший путь к Богу невидимому и непостижимому и вступают в живое с Ним общение,— чтоб удостовериться, что сыны света, в роде своем, являют такую высокую мудрость, что в сравнении с нею ничто — самая утонченная изворотливость миролюбцев. Но таковы сыны света только тогда, когда, стоя в чине своем, они со всем усердием, добросовестностию и самоотвержением действуют по требованию его. Когда же, дав слово — быть сынами света, сознавая условия, под которыми это возможно, и веря в обетования, с тем соединенные, они не ревнуют явить себя истинными сынами света и, таким образом, в виду пресветлых обетовании, руки не протягивают и шага не делают к получению их; тогда, точно, они являются неразумнее даже и не совсем искусных миролюбцев. К таковым всегда прилично обращать вразумительную речь: смотрите, как миролюбцы умудряются все направлять к достижению своих мирских целей,— строят планы, придумывают средства и с терпением и настойчивостию приводят их в исполнение и не перестают хлопотать, пока не получат желаемого, которое, однако ж, всегда ничтожно, преходяще, минутно; а вы, имея обетования неизглаголанные, и удостоверения в них несомненные, и средства к получению подручные, предаетесь беспечности и нерадению,— не видно в вас никаких усилий действовать по роду своему, как требует имя ваше, ваше звание и обещание.
Это именно вразумительное внушение и содержится в словах Господа, как указывают блаженный Феофилакт и Евфимий Зигабен.
Для слушавших Господа оно было понятно и вразумительно. Выражения: «сыны века сего и сыны Царствия» — были тогда общеизвестны. Под последними разумелись те, кои имели принадлежать к Царству Мессии, а под первыми те, кои имели быть чужды его. Хоть Спаситель назвал тех сынами света, но по противопоставлению их сынам века ясно было, что этим означал Он сынов Царствия, членов обетованного Царства Мессии. Как слушавшие большею частию доразумевали, что Господь есть обетованный Мессия, сами же себя они сознавали предназначенными к участию в Царстве Мессии, то всем должно было вспасть на мысль, что это вразумительное слово: сыны света менее мудры, чем сыны века,— прямо касается их, и у всех, кои были искренни, должно было раздражить обличение совести, что если они точно увлечены интересами земными и, ими опутавшись, не могут развернуться, чтоб, уверовав в слово Господа и к нему прилепившись, начать действовать так, как следует им действовать в качестве предназначенных сынов Царствия; то они неразумнее тех, коих считают ниже и хуже себя. Это укорное напоминание, очень чувствительное, не могло остаться без действия. Оно сильно было возбудить порыв — стать в свой чин и выдержать значение свое, последовав Господу. Та и цель была у Спасителя в приведении сего изречения, чтоб им заронить в сердцах слышавших Его такое обличительное помышление, подобно тому как в другом случае Он прямо говорил: «сынове царствия изгнаны будут вон» (ср.: Мф. 8, 12). Фарисеи поняли это и, как это им не понравилось, говорили ропотливые речи (см.: Лк. 16, 14). Но конечно, не все были одинакового с фарисеями настроения.
Из других лиц, бывших при сем, Апостолы уже оставили всё. В отношении к ним изречение Господа могло, разве, значить только: как начали, так и до конца держите себя, и смотрите, как бы кто из вас не оказался менее сынов века мудрым в роде своем. Какое сильное вразумление давалось этим Иуде, имевшему испасть из чина своего и отпасть от обетовании его! Что касается до мытарей, искавших вразумления, то им тут предуказывался исход из их недоброго нравственного состояния. Они уже сознавали, что образ их действий не может быть в согласии с обетованиями Израиля; при слове же Господа не могли не догадываться, что им предлежало сделать что-либо в роде того, что сделано приставником. Им как бы говорил Господь: видите, как умудрился приставник? Вам надобно поступить по примеру его; а как именно, сейчас скажу вам: «сотворите себе други от мамоны неправды» и прочее (стих 9).
Недалеко от истины, может быть, и мнение тех, которые сынов века мудрейшими сынов света почитают в том отношении, что те умеют вести дела земные, житейские, мирские, а эти не умеют. Святой Василий Великий, в толковании на Псалтирь (Пс. 48, 11—12), приведши сии слова Господа, говорит: «они не просто «мудрейши», но только в том отношении, как проводить эту плотскую жизнь... В том же значении мудры и змеи» (Василий Великий. Беседы на псалмы. 48,11-12). Когда случится сынам света встретиться с сынами века на одном и том же поприще, то они всегда бывают в проигрыше. По простоте своей, не могут они разобрать всех хитростей, которые употребляются первыми, и всегда бывают ими обойдены в ущерб делу своему. Направленные к высшей, отрешенной жизни и как бы ногами только касаясь земли, забывают они совсем о приемах, необходимых при устроении земного быта, теряют всю мудрость земную; тогда как сыны века, непрестанно занятые устроением всего нужного, по их духу, для удобства жизни, развивают в себе в этом направлении необыкновенную сноровку, находчивость и предусмотрительность, против которой где устоять простоте и доверчивости сынов света!
Есть и другие мнения, не так близкие к делу. Иные думают дойти до мысли, сокрытой в изречении Господа, исходя от той характеристической черты сынов века, по коей каждый из них, преследуя во всем свои интересы, всегда сталкивающиеся с интересами других, непременно состоит в постоянной борьбе со всеми одного с ним рода людьми и должен употреблять все извороты, чтоб перехитривать других и не ущерб терпеть, а выгоды из всего извлекать. Неизбежно это потому, что как сыны века исходят из самости, то не могут быть покойны, пока не оградят себя отвеюду своими способами самосохранения, в прочности которых обязательно хотят быть удостоверенными. Но как все в их кругу течет и изменяется, то они непрестанно заняты придумыванием новых способов себя обеспечения и отстаивания пред лицом своих однородцев, живущих по тому же с ними духу. У них — постоянное взаимоборение: то и дело, что подводить мины и устроять контрмины. Мудрость этого рода есть хитрость и перехитривание. Она, точно, в постоянном ходу и в разнообразном приложении у сынов века. Сыны света, напротив, как на Бога возлагающие всё свое упование, чужды таких хитростей, а живут друг с другом, в своем кругу, промежду собою, в простоте, откровенности и взаимодоверии, никогда ни в ком не подозревая никакого против себя умышления. Применяя сии понятия к изречению Спасителя, находят в нем следующую мысль: сыны века сего мудры в роде своем, то есть мудрят и хитрят промежду собою, а сыны света не мудры в роде своем, то есть не мудрят и не хитрят промежду собою. Сравнительная степень признается стоящею вместо положительной. Связь с предыдущим будет такая: похвалил господин приставника, что «мудре сотвори», а что «мудре», то есть хитро он сотворил, то это потому, что сыны века сего всегда действуют в этом духе хитрости и перехитривания,— что совсем чуждо сынов света. Это не укор для последних; напротив, если б и они стали между собою так хитрить, то испали бы из своего чина, перестали бы быть сынами света. Святой апостол Иаков простоту сынов света называет истинною мудростию, хитрость же сынов века хоть и называет мудростию, но назначает ей очень низкое и темное происхождение. По нему, мудрость сынов века, раздражаемая рвением и завистию, есть мудрость земная, душевная, бесовская; мудрость же, которая мирна, кротка, благопокорлива, исполнена милости и плодов благих, несумненна и нелицемерна, есть мудрость свыше сходящая, Божественная (см.: Иак. 3, 17).
Иные так думают: сыны века сего, действуя в своем кругу, всегда рассчитывают на верное, чтоб из их оборотов была прямая выгода; они не могут допускать непроизводительных затрат: по их расчетам, монеты, вынутые из хранилища, должны возвратиться туда же непременно сам-друг, или больше или меньше. Напротив, сыны света в употреблении достояния своего не знают таких расчетов и тратятся, судя по-мирски, совсем непроизводительно: подают милостыни, помогают разоряющимся, устрояют больницы, богадельни; только тратятся и опустошают свои сокровищницы, а обратно ничего не получают. По началам сынов века это не расчетливо, не мудро. Они никак не могут допустить такого неосмотрительного образа действования: слишком мудры, чтоб впасть в такую ошибку. Сыны света, по-ихнему, «буии суть»,— хотя, по существу дела, они нарочно бывают такими «буиими», чтобы стать мудрыми пред очами Божиими (см.:1Кор. 3, 18).
Иные так: исходя от похвалы, данной господином приставнику за его хитрость, полагают, что Господь Своим изречением указал только на обычное среди сынов века сего взаимное друг друга восхваление в успешных изворотливостях. Мысль та, что люди, преданные духу мира, от тех, кои принадлежат к одному с ними классу, по чувствам, нравам и делам почитаются мудрейшими тех, кои, просвещаемы будучи верою, действуют неуклонно в духе ее и преданы заботам о делах богоугождения, а не о земном благобытии. Эти у них считаются неумными, устарелыми, отсталыми,— хотя на деле, по суду Божию, те кажутся только мудрыми, но не суть. Суть же род «лукавый и прелюбодейный» (ср.: Мф. 12, 39), который, «глаголющеся быти мудр, объюродел» (ср.: Рим. 1, 22).
Предпочитается первая мысль: она прямее, теснее вяжется с последующим уроком из притчи и сама дает урок очень вразумительный и впечатлительный. Но и других мыслей можно не отвергать, ставя их на втором плане, как побочные. Изречения Христа Спасителя нельзя округлять по образу наших суждений. Поелику слову Его внимали разные души, из коих каждая имела свои потребности и немощи, то Божественная премудрость умела изобретать реченья, которые каждой душе давали нужное ей именно. Поэтому незаконно слова Господа обсуждать по законам суждения о речах человеческих.
Стих 9. «И Аз вам глаголю: сотворите себе други от мамоны неправды, да, егда оскудеете, приимут вы в вечныя кровы».
Спаситель говорит как бы: вот к чему ввел Я эту притчу! Вот какой урок хотел внушить вам: «сотворите себе други от мамоны» и прочее. В сем изречении определен смысл притчи, указаны черты, которые надо взять из приточной истории для иносказательного ее применения. И нет никакого основания выходить при толковании из сего очертания, Самим Спасителем сделанного. Противно намерению Господа поступают те, которые хотят всякой черте притчи сей давать духовный смысл. Этим они обременяют притчу ненужными прибавлениями, размножают недоумения и, загромождая урок, выведенный Спасителем, многими помышлениями, отнимают у него силу свойственного ему в своей простоте впечатления, вразумления и внушения.
Черты, подлежащие иносказательному толкованию, суть: мамон (богатство) неправедный и приобретение чрез него себе друзей, могущих принять в вечные кровы, по оскудении жизни, или по смерти. Как приставник мудро поступил, когда, имея в руках достояние не свое, чрез одолжение известных лиц, приобрел себе в них друзей, принявших его к себе в дом, по удалении его из дома, в котором жил дотоле: так мудро поступить заповедую и Я вам, говорит Спаситель, заповедую, чтоб вы чрез мудрое употребление того, что имеете и что, однако ж, не ваше, еще здесь, на земле, друзьями себе сделали тех, кои имеют принять вас в вечные кровы, по исходе вашем из сей жизни. Стоит только истолковать, что такое мамон неправды, кто друзья и как их приобретать, и притча истолкуется вся. Больше ничего не будет требоваться к уразумению ее.
Мамон — сирийский бог богатства — здесь означает прямо богатство, имение, достояние; почему ниже, в 11-м стихе, слово сие стоит вместо — имения: «аще в неправеднем имении, верни не бысте», прочее.
Почему мамон называется неправедным? Во время Христа Спасителя это было общеупотребительное выражение, которым означали достояние людей зажиточных, имевших более потребного, разбогатевших. Титло «неправедности» не указывает непременно на неправедность средств к разбогатению, а выражает только общее суждение, которое и доселе держится и, вероятно, всегда будет держаться, что с богатством неправда состоит в тесном содружестве, что разбогатевшему, особенно пустившемуся в обороты, трудно не запутаться в какой-либо неправде. Трудно приобресть богатство с чистою правдою, трудно и употреблять его во всем праведно, потому что около него, кроме многого другого, всегда привитают (находятся) две крупных неправды: излишек удовольствий — роскошь и неподатливость на вспоможение нуждающимся — скупость в разных степенях. Святой апостол Павел и говорит о «хотящих богатитися», что они «впадают в похоти многи, несмысленныя и вреждающия, яже погружают человеки во всегубителъство и погибель» (ср.: 1 Тим. 6, 9). Неправедным богатство могло быть названо еще и потому, что оно неправедные, не принадлежащие ему, носит титла: называют его благом и сокровищем, а оно не таково; думают, что оно придает особое достоинство человеку, а это неправедно, ибо не сам человек лучшим становится, а только внешность его делается более показною при богатстве; считают его опорою крепкою, а оно — гнилая опора, разрушающаяся, текучая. Такая мысль о богатстве выражается и Самим Христом Спасителем. Ниже, в 11-м стихе, Он противополагает неправедному имению истинное и, следовательно, называет богатство неправедным, потому что признает его не истинным, ложно так именуемым, по его непрочности, обманчивости и лживости. «Преходит бо образ мира сего» (1 Кор. 7, 31). Таким образом мамон неправды в изречении Господа означает богатство, достояние, имение, нередко в приобретении, а всегда почти в употреблении запутывающее в неправду и, само по себе, неверное, ненадежное, обманывающее полагающихся на него.
Кто те лица, которых друзьями себе сделать заповедует Спаситель? Обыкновеннее всего разумеют под ними бедных и заповеди Господней дают такой смысл: иждивайте достояние свое и богатство на бедных, чтоб они, помня ваше благодеяние на земле, по смерти исходатайствовали вам у Отца Небесного приятия вас в вечные обители. Но иное дело молитва о принятии в обители, иное — само принятие в них. В изречении Господа указывается сделать друзьями таких лиц, которые сами примут в вечные кровы, а не молить о том будут Бога. К тому же, при этом смысле предполагается, что бедные переселятся в другую жизнь прежде благотворителей, и все в качестве угодивших Богу настолько, что сильны будут исходатайствовать такое великое и окончательное благо, каково вселение в вечные кровы. Но ни того, ни другого вообще утверждать нельзя. И в притче приставник сделал себе друзьями не таких, которые бы находились в бедности, хотя они умаление долга своего сочли одолжением себе, заслуживающим благодарности и воздаяния.
Итак, хотя без посредства бедных, как увидим, нельзя приобресть себе друзей, указываемых Господом, но под друзьями в слове Господа не они разумеются. Господь говорит: сделайте из имения вашего такое употребление, чтоб это сочли одолжением себе те, у коих вечные кровы, и за то приняли вас в сии кровы, когда перейдете в вечность. Кто же такие лица? Сам Бог, Который есть решитель вечной участи каждого, и слуги Его — святые Ангелы, которые принимают отходящие отселе души и, по определению Божию, вселяют их в места светлые, как вслед за сим сказывает Господь в притче о богатом и Лазаре.
И вот здесь-то нельзя миновать бедных и нуждающихся: они посредники в приобретении друзей на небе.
Угодить Богу, снискать Его милость и близость тем, кои обладают имением, можно только чрез облегчение участи страждущих нищетою и всякого рода лишениями. Милостыню, подаемую бедным, благоволит Бог Себе присвоять и принимает ее, как одолжение Себе, как займы, по слову Премудрого, который говорит: «милуяй нища взаим дает Богови» (Притч. 19, 17). Займы сии и воздаст Бог, когда решаться будет вечная участь людей, когда будет исходить определение, кому поступать в вечные кровы и кому изгнану быть на вечную бескровность. Тогда пригласит Господь в Царство, уготованное от сложения мира, тех, которые в жизни своей питали алчущих, напаяли жаждущих, упокоивали странных, одевали нагих, ходили за больными, посещали заключенных в темницы. Почему? «Понеже», говорит, «сотвористе единому сих братий Моих менших, Мне сотвористе» (Мф. 25, 40). Таким образом Сам Господь определяет, что Он есть Верховный друг, имеющий принимать в вечные кровы, и указывает способ, как приобресть Его дружество. Он — один за всех, или всех в Себе совмещает. Что в изречении сказано: « сотворите себе други», а не «друга», то сего требовало течение речи. Или потому так сказано, что Господь при Себе разумел и Ангелов, как исполнителей Своего определения о вселении в вечные кровы.
Святые Ангелы живут на небе. Отходящие отселе ими принимаются, потому что переходят в их сообщество. Хотя определяющий есть Бог, но уместно здесь и посредничество Ангелов. Говорит Господь: чтоб они приняли вас в вечные кровы,— не свои, а Богом каждому определенные,— в те обители, которых у Отца Небесного много (см.: Ин. 14, 2). Чтоб прием сей был дружеский, надобно удружить Ангелам Божиим. Чем же? Умалением их долгов. А какие у них долги? Есть у них долги пред прибегающими к ним. К ним обращаются молитвенно нуждающиеся и просят помощи. Принимая молитву, долг принимают помочь молящимся; а принимая долг, не могут не заботиться об уплате его. Как это? Посредством людей достаточных и сильных, среди которых живут нуждающиеся и молящиеся. Сходят на землю небожители умоленные, обходят тех, кои могут благотворить, и внушают одному одно, другому другое добро сделать. Когда вспадает на сердце невзначай оказать помощь кому-либо определенно, знай, что в ту пору Ангел стоит у сердца твоего и влагает в него эти благие помышления,— и не откажись исполнить. Кто внимает внушению и исполняет его, тот долг за Ангелов (или святых) уплачивает и чрез это их самих успокоивает, так что им нет уже нужды искать других людей, могущих оказать требуемую помощь. Они принимают сие, как одолжение себе, и помнят то; почему, когда благотворящий умирает и переходит в другую жизнь, Ангелы Божий (и святые) радостно принимают его, как своего друга, единомысленника и содейственника, и вселяют его на вечное пребывание, где повелит Господь. Святой Амвросий, в толковании сего места, говорит: «словами: «сотворите себе други от мамоны неправды» — Господь заповедует, чтоб мы щедродательностию к бедным стяжали себе содружество Ангелов и других святых».
Тут все объяснение притчи, и больше сего доискиваться ничего не должно. Считаем нужным приложить только к сему одно-другое замечание: 1) те, которые под мамоном неправды разумеют только богатство, неправдою нажитое, слишком стесняют значение притчи. Хотя мысль такая очень пригодна для одной части слушавших Господа, именно — для мытарей (и фарисеев): но для них достаточно намека на нравственную сторону их разбогатения, который здесь есть,— и очень сильный. Ими же одними ограничивать смысла притчи Господь, видимо, не хотел, а обнимал всех, имеющих достаток и могущих благотворить, как видно из следующего за сим приложения. Слушали Господа не одни мытари: были тут, конечно, и другие достаточные люди, которых достояние не неправдою нажито. Мытарям при словах Господа совесть напоминала свое, а этим — свое. У кого было богатство, неправдою нажитое, у того при слове: «мамона неправды» — мысль останавливалась более на слове: «неправда»; а у кого богатство не было так очевидно неправедно, внимание того более останавливалось на слове: «мамона» — и представляло сознанию мысль о богатстве вообще (по обычному разумению фразы: «мамона неправды»). И те и другие слышали урок общий — так употреблять богатство земное, чтоб чрез то заслужить вечные кровы; 2) равно запутывают смысл притчи и те, которые в урок ее вносят напоминание о возвращении неправдою приобретенного тем, кои онеправдованы, и даже — внушение о праведном стяжании. Излишняя прибавка! Спаситель берет нажитое имение, как оно есть. Одобрение возвращения неправедно приобретенного высказал Он в примере Закхея. Здесь это не имелось в виду. Если есть намек на неправедное стяжание, то на такое, возвращение которого затруднительно и невозможно. Между тем были души, кои слушали слово Господа с вопросом: как же нам быть с такого рода стяжанием? Им и дается ответ: возвратите Богу чрез руки бедных: Он все уравняет. Или как выше сказал Господь: «обаче от сущих дадите милостыню: и се, вся чиста вам будут» (Лк. 11, 41). Уж если нельзя возвратить, освятите нахватанное милостынеподаянием. Этим указанием успокоивалась та часть слушавших Господа, которую беспокоила совесть за неправильность стяжания, которого возвратить не было возможности; 3) но с другой стороны, есть повод думать, что смысл притчи не ограничивается указанием на благотворное употребление только богатства, а указывает на подобное употребление всего, что есть у человека,— сил душевных и телесных, знания, искусства, внешнего положения, связей, службы — всех вообще даров жизни, от Бога полученных. Обращай всё на благотворение, и всем будешь стяжавать себе друзей на небе и наперед заготовлять там себе вечные кровы. Мысль эту можно видеть в том обстоятельстве притчи, что приставник заготовил себе друзей и кров, искусно распорядясь не своим. У нас же всё не свое, всё от Бога, во Христе же Иисусе, и сами мы — не свои. Оправдывается такое расширение смысла притчи тем, что вслед за сим, в продолжение приточного урока, Господь Сам останавливается на словах: чужой и свой (стих 12); 4) слова: «егда оскудеете» — не то значат: когда истощите достояние свое, а — когда сами истощитесь, когда истощатся силы ваши и жизнь, иначе — когда скончаетесь и перейдете в другую жизнь. Ибо в вечные кровы кто принимается? Не раздавший только имение, но и позванный из сей жизни в другую, чтоб принять праведное воздаяние за богоугодное употребление даров сей жизни. Вечные кровы суть обители Отца Небесного (см.: Ин. 14, 2), блаженные жилища на небесах. Сказаны слова сии применительно к тому, что приставника должники взяли в домы свои, или кровы (стих 4).
В подтверждение того, что больше сказанного ничего еще доискиваться в притче Спасителя не должно, приводим краткое извлечение из толкования сей притчи блаженного Феофилакта.
Не должно, говорит он, до тонкости допытываться, что значит каждая черта притчи; но, взявши из нее, что нужно для цели ее, прочее оставлять, как сказанное только для полноты приточной истории. Если в настоящей притче станем подробно исследовать, кто приставник, кто господин, поверивший1 ему управление, кто донес на него, что значит, что один из должников задолжал маслом, а другой пшеницею, что значит также, что они задолжали по сту мер — словом, если станем всё пытливо исследовать и толковать; то затемним только притчу, а не дивно, что договоримся до чего-либо несообразного. Итак, надобно взять из притчи только самое существенное и назидательное. Господь хочет научить нас ею доброму употреблению вверенного нам достояния. Мы не владельцы, а приставники к чужому имению, от Бога нам данному, чтоб мы распоряжались им по Его святой воле. Воля же Его есть, чтоб мы употребляли данное нам на нужды собратий, а не на утехи себе одним. Мамоною неправды назвал Господь имение потому, что оно дано нам на нужды других, а мы удерживаем его при себе или иждиваем на себя одних. Итак, что же? Сделаем соучастниками в нашем достоянии братий наших бедных, за что, когда оскудеем, то есть переселимся из жизни сей, будем приняты в вечные кровы. За бедных Господь воздает, ибо «милуяй нища взаим дает Богови» (Притч. 19, 17). Понимая так притчу, мы не допускаем ничего излишнего и мечтательного, удовлетворяющего только любопытству.
К сему же предмету относятся и слова: «сынове века сего мудрейши суть паче сынов света. Сынами века» называет Господь тех, кои заботятся об интересах земных и все к тому нужное старательно придумывают; «сынами света» — тех, которые должны распоряжаться достоянием своим духовно и богоугодно. И вот что хочет указать Господь! Что люди, приставленные управлять имением, по одним человеческим расчетам, умеют всё так устроить, чтоб, в случае удаления от управления, не нищенствовать, а сыны света, коим заповедано богоугодное и душеспасительное распоряжение достоянием своим, не умеют вести сие дело так, чтоб за то благо им было после сей жизни. (Такова же мысль и у Евфимия Зигабена)
Что касается до других толкований, то приводить их неудобно: их чрезвычайно много. Ни одна притча не порождала такого разномыслия, как эта. Вот кратчайший их перечень!
Древние толковники все согласно под богатым человеком разумеют Бога. Но в понимании приставника расходятся, разумея под ним — то Апостолов, то епископов, то христиан вообще, то богачей, то грешников, то иудейский народ, то диавола.
Новые толковники все согласно под приставником разумеют последователей Христа Спасителя. Но в понимании богатого человека расходятся, разумея под ним то Бога, как и древние, то князя века сего, то мамону, то мир олицетворенный, то римскую власть, или римского императора, то неопределенное лицо.
Всякая придуманная мысль находит какое-нибудь приложение в притче, но ни одной нельзя без натяжек, и даже противоречий, провесть по всем чертам притчи. Даже той мысли, что под богатым человеком должно разуметь Бога, нельзя принимать без ограничений, хотя она есть самая естественная и имеет за себя общность древних и большинство новых толковников. В применении ее надобно удержаться в точных границах, по всем же чертам притчи проводить ее не должно, и возможности нет: тотчас встретимся с противоречием. Приставник худо управляет имением и за это оставляется от должности. Но он сделал еще хуже и за это похваляется. Как осуждает и похваляет тот же господин, под которым разумеется Бог, то окажется, что Бог за меньшую неисправность осуждает, а за большую хвалит. Переменять же точки зрения в иносказательном толковании совершенно незаконно. Без мысли о Боге толкование не будет полно; но не следует проводить сию мысль по всей притче, а держаться в пределах, указанных блаженным Феофилактом. Толкование, в котором под господином разумеют духа века, мир или князя его, еще более несостоятельно. Приставник, по нему, есть служащий миру, живущий по духу мира, который, помыслив о том, что все должно кончиться, приходит в раскаяние и переменяет образ жизни своей. Придет смерть и все возьмет; а там суд и ответ. Побуждаясь этою мыслию, он начинает употреблять достояние свое и все дары жизни во спасение свое, наперекор духу мира. Князь мира замечает сие и воздвигает на такого гонения. Применение тут останавливается: дальше идти нельзя. Но и доселе шло не совсем в согласии с притчею. Мысль о смерти соответствует приговору господина, но, по сему толкованию, она должна предшествовать ему, как причина неугодного князю мира употребления своего достояния. Причем эта мысль князем мира не подается, а всячески подавляется. Далее мир или князь мира, замечая, что прежний клеврет (друг) его начал действовать не по его правилам, осуждает его на отставку от должности. В применении это будет значить: воздвигает гонение и утеснение благочестивых со стороны миролюбцев. И это другая мысль на одно и то же обстоятельство,— чему не следует быть.
Из этого приема толкования притчи можно, впрочем, позаимствовать мысль о смерти как вразумительнице не по намерению Божию распоряжающегося дарами Божиими. Приставник стал думать и надумал, как обеспечить себя на будущее, по тому поводу, что увидел себя в крайности. Чувством крайности положения вечного поражает мысль о смерти того, кто неправ пред Богом в употреблении даров Его, и быстро развивает в нем исправительные помышления и чувства. Ясно представляя, как должен он выйти из сей жизни и перейти в другую, для которой ничего не заготовил и в которой, следовательно, ожидает его одно унижение и мука, она заставляет его опомниться и озаботиться обеспечением своего будущего. С сей минуты начинается употребление всего не в свое удовольствие, а во благо других и славу Божию. Мысль о смерти и загробных лишениях посылается в душу от Бога. Но, заронив ее, Он оставляет неверного на свободе, чтоб сам обдумывал, как выпутаться из своего недоброго положения. Таким образом, эта мысль состоит в полном согласии с предложенным нами толкованием.
Другие приемы толкований еще менее удобны к применению. Все почти они погрешают тем, что берутся толковать притчу сами, когда она истолкована Спасителем, и, желая сказать что-либо новое, впадают в большие несообразности. Следует брать только те черты притчи, которые указал Сам Господь; прочее же все оставить должно без применения, так как оно и в самой истории приточной только мимоходом поминалось Господом, без определенности и ограничений, которые могли бы руководить при толковании.
Указав значение притчи, Господь далее делает приложение ее, которое хотя к существу притчи не относится, но содержит такие мысли, которые не мало служат к уяснению приточного урока.
Сказал Господь, что сыны века мудрее сынов света, чтоб тем раздражить ревность последних превзойти тех премудростию, все усилия и желания сердца обращая от здешнего к будущим обетованиям. Указал за тем самый способ, как еще отселе обладание тамошним утвердить за собою, научив без жаления разделять все с нуждающимися братиями. Как условие к успешному исполнению сего есть держание себя в отношении к благам жизни в качестве приставника,— а это требует совершенного от них отрешения, так чтобы сердце ни к чему не было привязано и ничем не связано; то к возбуждению этого отрешения и обращает теперь речь Свою Господь.
Что мешает более всего отрешению от обладаемого? Прелесть того, чем завладеть кому придется. Эту-то прелесть свеять с лица обладаемого и хочет Господь, говоря: не пристращайтесь к земному, ибо все эти блага ничтожны сравнительно с теми, кои вам приготовлены в другой жизни: эти малы, а те велики (стих 10); эти ложны, обманчивы, ненадежны, а те истинны, непреложны и верны (стих И); эти чужие для вас, а те ваши (стих 12).
Но как такое указание не для всех могло быть впечатлительно, то в одной и той же речи совмещается указание и на определение вечной правды Божией. Кто не вразумится первым, может быть, устрашится второго. Ибо, когда говорит Господь: кто вам даст? кто вам поверит? — очевидно, хочет сказать этим: решительно не получите. Неверность здесь — то же, что пристрастие. Господь говорит как бы: за то, что пристращаетесь к малому, неверному, чужому, не получите своего, истинного, великого. Таков суд Божий (стихи 10—12).
Эти два указания на незавидные свойства земного и на суд за пристрастие к нему завершает Господь указанием на невозможность быть с Богом при таком пристрастии и, следовательно, на невозможность при этом достигнуть последней цели своего бытия, которая есть богообщение (стих 13).
В этом и главная цель всей речи. Хотел Господь расположить слушавших от всего отрешиться, чтоб проложить путь к живому единению с Богом.
Стих 10. «Верный в миле, и во мнозе верен есть: и неправедный в мале, и во мнозе неправеден есть».
Как будто отвечает Господь на недоумение, чего ради так высоко почтены временные блага, что в зависимости от употребления их поставлена вечная участь каждого. Он говорит как бы так: точно, эти блага малы и ничтожны сравнительно с будущим; но, ведь, то есть общий закон, что верный в малом и во многом верен, то есть вообще окончательно верен, и достоин полного воздаяния, свойственного верным,— и наоборот. Берется здесь во внимание характер добросовестности. Если кто в малом, в котором погрешить легко ради того, что оно ограждается меньшими побуждениями и обязательствами, так чуткую являет совесть, что не попускает себе и на волос оказаться в отношении к нему неверным; то тем паче совесть не позволит ему покривить в чем большом, которое обставляется обыкновенно большими и сильнейшими побуждениями и обязательствами. Наоборот, если у кого совесть так слаба, что в малом уступает противным ей влечениям, где тому устоять в большом, когда здесь требуются и большее себе противление и большие жертвы? Малым здесь называет Господь блага временные — все дары жизни; а многим, или великим, называет жизнь в духе, по заповедям Божиим, не в интересах земных, а в видах богоугождения. Господь говорит: кто в отношении к дарам жизни держит себя, како Бог повелел,— то есть не пристращаясь к ним, а употребляя их на нуждающихся; тот, конечно, исполняет все другие высшие заповеди и всю вообще волю Божию. Кто же, напротив, в отношении к сим благам держит себя неверно, тот, конечно, покривил уже совестию и в отношении к высшим требованиям воли Божией. А из этого само собою вот что следует:
Стих 11. «Аще убо в неправеднем имении верни не бысте, во истиннем кто вам веру имет?»
Неправедному имению противопоставляется истинное. Следовательно, под неправедным разумеется неистинное, то есть ложное, обманчивое, непрочное, ненадежное, в противоположность истинному, которое состоит во благах Царства Христова, прочных, неизменных, вечных,— то есть в благодатных дарах и будущем блаженстве в вечных кровах (см.: Феофилакт, Евфимий Зигабен). Господь говорит: если вы были неверны в отношении к первым, кто поверит вам вторые; первыми не умели распоряжаться, нельзя ожидать, чтоб вы хорошо распорядились и вторыми. Это дает мысль, что Господь говорит здесь, во-первых, о невозможности тем, кои пристрастны к благам жизни, вверять благодатные дары для употребления их в свое спасение или для распоряжения ими в видах благоустроения Царства Христова. В сем случае наставление касалось, с одной стороны, мытарей и подобных им, с другой — Апостолов и сильно укоряло Иуду, над которым исполнилось это определение. Но во-вторых, изречение Господа можно принять, как приговор правды Божией в отношении только к вечным благам воздаяния. В сем случае слова Господа будут иметь такой смысл: итак, если окажется, что вы неверны были в употреблении благ неистинных, неверных, ненадежных; то не ждите, чтоб вам вверены, то есть дарованы, были блага истинные, неизменные, вечные на небесах, в Царстве Христовом. Воздаяние представляет Господь под образом вверения благ — для распоряжения будто и управления, применительно к течению речи Своей. В таком виде внушение обнимает всех вообще верующих — всех времен, мест и положений. Намеренно употребил Господь слово: «в неправеднем имении» (а не — в неистинном богатстве), чтобы тем сильнейший удар сделать на совесть мытарей (и подобных им) и еще больше раздражить чувства раскаяния, начинавшие их тревожить, и побудить к скорейшему самоисправлению — из опасения за неверность (так явную) в отношении к преходящим благам жизни быть лишенными участия в истинных, непрестающих и самых верных благах Царства Христова. Против же сего слова поставлено: «во истиннем» — тоже намеренно, чтоб показать, что и в первом Он разумеет вообще всякое временное благо, неистинно,— и тем отнять всякий предлог устранять себя от изреченного суда у тех, которые обладают не неправедно приобретенным, и расположить и их, воспринять усердную заботу распоряжаться им по намерению и указанию Господню.
Стих 12. «И аще в чужем верни не бысте, ваше кто вам даст?»
«Чужим» называются тоже временные блага, и потому, что они не наши, а вверяются нам на время от Бога, и потому, что не принадлежат к природе нашей и не входят в нее, а прилагаются совне и мимо нее текут. Что они точно таковы, видно из того, что ничего из них не вносим мы в мир сей, ничего и не выносим (см.: 1 Тим. 6, 7). «Нашим» же называется предопределенное нам вечное блаженство в богообщении, яко созданных по образу Божию, и, как средство к получению его, все «Божественные силы, яже к животу и благочестию» (2 Пет. 1, 3), подаемые по вере в Господа (см.: Феофилакт, Зигабен, Августин). Не дается нам сие наше при неверности в отношении к чужому не только потому, что неверный подлежит наказанию и лишениям, но и потому что, в таком случае, теряется способность к принятию «своего», заглушается сочувствие к нему, расстроиваются сосуды для вмещения его. Это напоминание обнимало всех; но не трудно заметить, что оно (кроме мытарей) особенно направлено было на совесть Иуды и должно было возбудить в нем опасения — не потерять бы того, что должно принадлежать ему по избранию его в апостольство, указывая вместе и путь к исправлению. И это изречение о неверности в чужом имеет значение вечного определения правды Божией, как предыдущее о неверности в неправедном, обманчивом и лживом,— как бы так: неверный в чужом лишен будет своего. Выражено же так применительно к течению речи о приставнике, коему вверяемо или даваемо было в управление — не свое.
Нельзя не остановиться вниманием на особенностях в употреблении Господом речений. Дает Он общее наставление, годное для всех; но при этом в каждом изречении намеренно вставляет слово, которое шло прямо к совести того или другого из слушавших. «Верный в мале» — утешало и воодушевляло Апостолов; «неверный в мале», равно как неверный в чужом,— падало на Иуду; «неверный в неправедном» — обличало мытарей; следующая за сим речь вразумляла фарисеев, чаявших и обладать многим неправедно и с пристрастием, и Богу угодить или Ему работающими явиться. Так нельзя, говорит Господь.
Стих 13. «Ни кий же раб может двема господинома работати: ибо или единаго возненавидит, а другаго возлюбит: или единаго держится, о друзем же нерадети начнет: не можете Богу работати и мамоне».
Неверность, о коей неоднократно повторял Господь пред сим, обнаруживается, как видно из значения уроков Господних, теми, которые дары жизни, получаемые от Бога с тем, чтоб добре употреблять их на благотворение братиям, употребляют в собственное свое удовольствие, на пустые утехи и роскошь и, кроме того, пристращаются к ним до того, что они становятся для них идолами, коим раболепно служат, истощая попусту и время, и силы. Понятно, что требовалось от пристрастившихся напоминанием об опасности их положения, — требовалось отрешение от пристрастия. Как переломить себя, дать совсем другое настроение сердцу очень трудно; то понявшие урок, во избежание болезненных жертв сердца, могли подумать и пожелать, нельзя ли совместить то и другое: и в свое удовольствие жить с пристрастиями, и Богу угодить. Таковы были фарисеи. К ним и подобным им и говорит Господь, что это невозможно, поясняя то общеизвестным в житейском быту примером, знаменование которого в отношении к духовной жизни понятно. Господь требует решительного — вседушного, нераздвоенного — посвящения себя целям вечным,— тому, что назвал Он нашим, истинным, верным и великим, и решительного беспристрастия ко всему прочему, неверному, скороприходящему, ничтожному, чуждому нам. Кто хочет совместить земные эгоистические стремления с чаянием вечных кровов, тот замышляет невозможное. Это — две противоположности. Кто стоит на одной стороне, того нет на другой. Нельзя одним и тем же сердцем успешно преследовать интересы и временные и вечные, как нельзя работать как следует двум господам. Обладание житейскими благами, их приобретение и хранение неизбежны в жизни сей. Не против сего и говорит Господь, а против пристрастия к сим благам, против неустанной заботы только о том, как бы побольше нажить и поутешнее пожить здесь. Эта забота о земном, с утра до вечера томящая и гонящая пристрастившихся к любоиманию, есть иго работное, под которым, как крепостные, трудятся сии рабы мамоны, не имея времени и охоты воздохнуть о том, что выше земли и что ожидает их после сей временной жизни. Господь и говорит: имей, что дано, но не будь раб того, а господин, свободно владеющий, свободно распоряжающийся и жертвующий тем без жаления. Как иметь без любоимания, как приобретать, хранить и употреблять без рабской заботы — это есть христианская мудрость, которой научает дух благодати тех, кои взыщут ее всем сердцем. Но что это не невозможно, показывали и показывают опыты; а что это обязательно,— се, слышим слово Господа. И слово: «приставник» — лучше всего выражает, как должно держать себя всякому в отношении к дарам жизни. Владей всем и управляй, но как чужим, на время тебе вверенным для благоупотребления, по намерению дарователя, с предлежащею в том отчетностию. Чрез это окажешься ты не менее сынов века мудрым; чрез это стяжешь себе друзей вечных и вечные кровы; чрез это докажешь ты верность в малом, ненадежном, преходящим, чужом и удостоишься получить великое, истинно свое; чрез это только засвидетельствуешь, что ты работаешь Богу, а не мамоне.
«Не можете Богу работати и мамоне».
К этому выводу стремилась вся речь. Говорилось будто о внешнем благоразумном действовании в отношении к временным благам; но внутренняя, руководящая мысль была — вседушное единому Богу служение, чрез отрешенное от всяких пристрастий хождение в воле Божией, и в этом круге дел, малых сравнительно с другими. Ценность их в очах Божиих условливается всецелым принадлежанием сердца Богу. Над всем, вверяемым человеку для сей жизни, надпись налагается Господом: это тебе, Мне же «даждь сердце» (ср.: Притч. 23, 26). Только кто так расположен, есть истинный раб Божий. Раздвоенное же сердце дает двоедушника, неустроенного в путях своих (см.: Иак. 1, 8). Условие, под которым угодно Господу мудрое употребление богатства и всякого достояния признать служением Себе, в том, чтоб, сердцем Богу прилепясь, руками только касаться того, что имеешь и чем обладаешь, и то все по намерению Божию. В этом же средство и к тому, как иметь без любоимания. Пусть сердце все объято будет боголюбием и не будет места сребролюбию.
«Отвещав же Иисус рече: аминь глаголю вам: никтоже есть, иже оставил есть дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, Мене ради и Евангелия ради: аще не приимет сторицею ныне во время сие, домов, и братии, и сестр, и отца, и матере, и чад, и сел, во изгнании, и в век грядущий живот вечный» (Мк. 10, 29—30).
В притче о неправедном приставнике (см.: Лк. 16, 1—13) говорил Господь о мудром употреблении достояния своего с отрешением от него сердца, а здесь говорит об оставлении всего самым делом,— всего решительно, даже родителей и братий, жены и детей, а не только внешнего достояния. Урок сей дал Господь по случаю беседы с богатым юношею, которому предложил Он, для окончательного совершенства нравственного и для беспрепятственного следования за Собою, все раздать бедным.
Когда юноша, не возмогши этого сделать, отошел скорбя, Господь сказал ученикам Своим, как неудобно имущим богатство войти в Царствие Божие, то есть в Царство благодати, чтоб, поживши в нем благодатию, удостоиться и Царства славы. Неудобно это для них потому, что они любоиманием связаны по рукам и ногам и не имеют свободы действовать даже по таким правилам, в законности и богоугодности которых получают удостоверение от Самого Бога.
Это решение привело учеников в изумление, сопровождавшееся страхом и ужасанием. Тогда Господь объяснил им, что не богатство затворяет дверь в Царство Божие, а упование на него,— когда кто на нем опирается и почивает; ибо для сынов Царствия одна должна быть опора и утверждение — Сам Господь. Как такие лица не имеют в себе существенно-условного расположения, то и признаются негожими для Царствия Божия. Представляя, как трудно это изменение внутреннейшего расположения, этот переход с одного основания на другое, святые Апостолы обнаружили еще большее недоумение, говоря: «кто же может спасен быти?» (ср.: Мф. 19, 25). Господь сказал им: «для человека», самого по себе, конечно, такое изменение «невозможно, но у Бога все возможно» (ср.: Мф. 19, 26). Пошлет в сердце благодать, претворяющую старое в новое,— и все там изменится и преобразится по Божию изволению и начертанию.
Недоумение этим уничтожалось. Но у слышавших Господа родился другой вопрос: что из этого будет? Пусть богатый умалится, как верблюд, когда он проходит чрез низкие и узкие воротца, или утончится, как вельбуд (канат), если рассучить его на тонкие нити, могущие пройти в иглиные уши,— чем кончится сие, к чему это послужит? Святой Петр спрашивает за всех: вот, например, мы оставили всё и вслед Тебя пошли?.. Мысль, родившая этот вопрос, здесь не показана. Не видно, что именно хотел сказать святой Петр и что желает услышать. Но ответ Господа показывает, что у него в уме был вопрос: «что убо будет нам» и тем, кои поступят подобно нам? (см.: Мф. 19, 27). Господь говорит: кто что оставит ради Меня и Царствия, тот получит «в веце сем, во изгнании, тоже сторицею», а в будущий век — живот вечный.
Иные так объясняют рождение вопроса: Апостолы подумали, что они, кажется, сделали все нужное для последования за Господом. Святой Петр говорит о сем Господу с мыслию: мы всё сделали — или с вопросом: всё ли мы сделали? По иным,— то родило вопрос сей, что юноше говорил Господь: продаждь, а Апостолы не продали, а только оставили; почему и желали знать, как это будет принято, имеет ли цену? Но не надобно забывать, что ответ Господа не ограничивается одними Апостолами, а обнимает всех. Верно, Господь видел, что этот вопрос всех занимал, а не одних Апостолов; почему и ответ дал — на всех простирающийся.
Изречение Господа трудно к уразумению только одною стороною. Что оставляющие все ради Господа в век грядущий получат живот вечный, это не требует объяснения. Трудно уразуметь только, как оставивший получит оставленное сторицею в веке сем, во изгнании?
Первая мысль, рождающаяся при сем, есть: нельзя ли это обетование изъять из века сего? Как говорится о сем у других евангелистов? Нет ли у них таких оборотов речи, на основании которых все обетование можно было бы отнести к будущему веку?
Точно, обстоятельство, по которому сказано Господом затруднительное обетование, описано, кроме святого Марка, евангелистами Матфеем и Лукою. У евангелиста Матфея святой Петр спрашивает: «что убо будет нам» за оставление всего? И Господь отвечает, что во второе пришествие вы сядете на 12 престолах и будете судить 12 колен Израилевых. Но и всякий, Меня ради оставивший все, «сторицею приимет» и живот вечный наследит (см.: Мф. 19, 27—29). Где приимет сторицею, не сказано. Но как прибавлено: и живот вечный наследит, конечно, в век грядущий; то сторичное воздаяние, можно полагать, и здесь разумеется, в веке сем. Святой Златоуст, приводя текст, после слов: «сторицею приимет» — от себя вставляет: «в настоящем веке» (Иоанн Злдатоуст. Толкование на Еванг. от Матфея. Беседа 64,1). Только разве то, что Апостолам ничего не обещано (разумеем у евангелиста Матфея) в веке сем, можно предполагать, что и в обетовании всем другим, кроме них, все должно относиться тоже к веку грядущему. Но последнее обетование не исключает и Апостолов. Речь может иметь такой вид: вы сядете на 12 престолах и прочее, и, кроме того, наряду со всеми другими, и здесь сторицею получите оставленное. Святой Златоуст говорит: «если все прочие, то тем более Апостолы должны получить возмездие,— и там, и в сем веке» (Беседа 64,2). К тому же несообразно с учением Спасителя в будущем веке чаять семейного быта, хотя бы то в лучшем и чистейшем виде: ибо там ни женятся, ни посягают, к чему приготовлением служит характер благодатно-духовной жизни, в коей «несть мужеский пол, ни женский» (Гал. 3, 28).
У святого евангелиста Луки (см.: Лк. 18, 28—30) вопрос святого Петра значится, как и у евангелиста Марка, и ответ Господа сходствует с ответом, замеченным у евангелиста Марка, только выражен сокращеннее. В воздаяние оставившим все здесь обетовано — восприятие оставленного «множицею, во время сие», и в век грядущий — живот вечный.
Итак, по свидетельству всех трех евангелистов, оставляющим все, для Господа и Царствия ради Его, не живот только вечный обетован, но и в веке сем, во время сие, во изгнании, восприятие того же оставленного сторицею или множицею. Спрашивается, как это разуметь?
Исполнения сего обетования в буквальном смысле нечего и ожидать не только теперь, когда все ведают, что на деле сего не было, но и тогда слышавшие Господа не могли ожидать, что, оставя всё, получат обратно сто братьев, сестер, детей, сел, домов. Напротив, самый этот образ выражения всем давал разуметь, что слово Спасителя не должно понимать буквально. Как же их понять?
Надобно заметить, что оставление всего, о котором говорит Господь, если судить о нем по примеру Апостолов, разумеется произвольное, на которое сам кто решается ради распространения Царства Христова, как сделали, например, святые Тимофей и Тит и делали многие другие. Если же обратить внимание на последующие слова Господа о стократном воздаянии,— ныне «во изгнании»; то под ним надобно разуметь оставление непроизвольное, когда гонители заставляли уверовавших оставлять свои семейства или же свои родные, в ревности, по нечестию своему, лишали их и своей любви, и родного крова. Как лиц последнего рода было несравненно более, то, вероятно, их более и разумел Господь, говоря о воздаянии.
Стократное воздаяние таковым могло быть и было двоякое: 1) видимое, в лице всех верующих; и 2) невидимое, духовное, в сердечном чувстве благобытия: 1) все верующие составляли едино, и это единство было не внешнее только, но внутреннейшее, самое искреннее и сердечное. Дух любви, крепкой, как смерть, связывал всех, так что каждый всех считал своими и все каждого считали своим. Степень возраста, духовного преспеяния, духовных дарований и служений определяла только оттенки сей любви. Сила же ее всех одинаково проникала. В сем отношении, вступающий в общество верующих старец всеми принимаем был как отец и от всех принимал веяние любви, свойственной детям; вступающий юноша от всех старших принимал знаки и сердцем ощущал веяние отеческой и материнской любви, а от всех равных — знаки и веяние любви братской и сестринской и подобное. Таким образом, если кто, вследствие веры в Господа, должен был оставлять своих родных, то, вступая в среду верующих, он встречал столько родственных любвей, сколько было веровавших,— сотни, тысячи, десятки тысяч; ибо «сторицею» определенно выражает неопределенное число, в смысле — «множицею», как стоит у евангелиста Луки. Далее, так как веровавшие, по силе глубокой взаимной любви, ничем не делились, а всё считали общим всех достоянием; то для вступавшего в среду их дом всякого был открыт, и все достояние каждого было как бы его собственное, готово на удовлетворение его нужд. Таким образом он вдруг становился обладателем неиссчетного числа домов, сел и всякого достояния. Так разумеют сие святой Златоуст, а за ним блаженный Феофилакт и Евфимий Зигабен.
Святой Златоуст говорит, что в отношении к Апостолам это обетование сбылось так: «оставив уду и сети, они имели во власти своей имущество всех людей, их домы, поля и даже самые тела верующих; многие готовы были даже умереть за них, как свидетельствует о сем Павел, говоря: «аще бы было мощно, очеса ваша извертевше дали бысте ми» (Гал. 4, 15)» (Там же. Беседа 64,2).
Блаженный Феофилакт дополняет святого Златоуста: «поелику от проповеди (Евангелия) имела возгореться брань (между людьми), так что дети должны были ради благочестия отрекаться от отцов: то Господь и говорит: кто оставит ради Евангелия плотское родство и вообще все плотское, тот и в сем веке получит все это во сто крат более, и в будущем— жизнь вечную» (Толкование на Еванг. от Марка.10). «Вместо отца будет он иметь старцев церковных, вместо матери — церковных стариц, вместо жены — всех верных жен, не в брачном отношении,— нет, но в отношениях духовных, в духовной любви и попечении о них» (Толкован. на Еванг. от Матфея.19).
Те же мысли и у Евфимия Зигабена. Он задает себе вопрос, как может кто за оставленное получить стократное или многократное воздаяние еще в веке сем,— и отвечает: «как? Так же, как получили Апостолы, мученики и все праведные. Ибо, смотри, все дома верных были для них открыты; братьями и сестрами стали им все святые (мужи) и все святые (жены), отцами — все отечески полюбившие их, пекшиеся и болезновавшие о них; ибо в этом существенное свойство отца; матерями — все (жены), таким же образом расположенные к ним, женами — все (жены), помогавшие им и служившие; ибо в этом дело жены; детьми — все ученики. Кроме того, и всё, что имели верующие, имели они в своей власти. И что особенно дивно, всё это имели они среди гонений, будучи, то есть, гонимы от врагов веры» (Толкование на Еванг. от Матфея.19,29); 2) когда говорит Господь: «сторицею приимет», то не необходимо разуметь, что Он обещает в воздаяние сто домов и сел, сто братьев и сестер и прочее. Можно и так разуметь, что Господь обещает здесь во сто крат не этого именно, а против этого или взамен этого; причем допустима мысль о благах другого рода, то есть вместо видимых — о невидимых, вместо телесных — о духовных. В сравнение будет взимаемо в сем случае не внешно обладаемое благо, а чувство блага, или благобытия, производимое им. Союз с родителями и родными, обладание домом и селами, вообще семейный быт, хорошо устроенный, оставляет в сердце чувство блага, или благосостояния и благобытия. Свободно оставляющий семейство или невольно изгоняемый из него, Христа ради и Евангелия, предполагается лишаемым этого чувства, теряющим ощущение благобытия, потому истощаемым, постоянно болезнующим и как бы умирающим. Спаситель говорит, что это не так будет; но, кто оставит все «Мене ради и Евангелия», тот постоянно будет ощущать в себе такое благобытие, какое бы ощущал, если б прежнее его благосостояние увеличить во сто раз и более — «множицею». Истории мучеников представляют многократные примеры выражения такого чувства. Оно и очень естественно, по живому общению их со Христом и во Христе с Богом1. Поелику они сочетавались со Христом и в Него облекались, то принимали в себя и все богатство Христово. Это было не вменение, не чаяние, а обладание самым делом. Какое же теперь благосостояние могло доставить то чувство благобытия, которым исполнялось сердце веровавших?! Оно-то и делало их способными на все лишения и на всякого рода неописанные страдания. Апостол Павел говорит: «и настоящая, и будущая — вся ваша, когда вы Христовы» (ср.: 1 Кор. 3, 22—23). И еще говорит: «вся вменяю тщету — за превосходящее разумение Христа Иисуса Господа « (ср.: Флп. 3, 8). Всё «препобеждаем за Возлюбльшаго ны» — и ничто разлучить нас с Ним не сильно (см.: Рим. 8, 37—39). Что именно чувства родственные возвращались им во Христе Иисусе, в этом Он Сам удостоверяет. Когда передали Ему, что Его ждут Мать и братья, «вне стояще», Он сказал, что брат и сестра и мать Ему тот, кто исполняет волю Отца Небесного (см.: Мф. 12, 47—50). Следовательно, обратно и Он для сердца веровавших и ходивших в воле Божией был и есть и брат, и сестра, и мать. Он один заменял и заменяет все родство, на столько в высшей степени, на сколько есть Сам выше всех. Сердце, натурально ищущее родственных чувств, удовлетворялось, обладая Им одним,— и сравнивать нельзя, как в высшей степени, чем прежде. Святой Григорий Великий (Двоеслов) в 18-й Беседе на Иезекииля говорит: «сторицею, говорит, приимет потому, что Бог сделает, что таковый гораздо более будет обрадываем бедностию или всех вещей оставлением по любви ко Христу, чем богатые обрадываемы всем своим богатством и всеми своими угодиями. И это самым делом ощущают те, кои ради Христа оставляют всё свое».
Иероним - блаженный тоже разумеет здесь сторичное воздаяние не видимыми благами, а благами духовными, то есть миром сердечным, радостию духа, утешением неизглаголанным и другими дарами благодати, которыми преисполнял души их Бог и которые превосходят все земные блага и радости гораздо более, чем сто превосходит единицу.
Блаженный Феофилакт похоже на это толкует получение с избытком оставленного еще в нынешнем веке: «это надобно разуметь, говорит он, о дарованиях духовных, которые несравненно выше земных и служат залогом будущих благ» (Толков. на Еванг. от Матфея.19,21).
Святой Амвросий на 118-й псалом в 8-й осмерице говорит: «чья часть есть Бог, тот всего есть обладатель. Вместо полей (оставленных), Он сам есть поле, приносящее плод, не гибнущий вовеки. Вместо домов (оставленных), Он сам есть драгоценнейшее жилище и храм Бога. Что выше и драгоценнее Бога? Это такая часть, с которою никакие земные участки сравниться не могут. Что величественнее сего Небесного гостя? Что ублажительнее сего обладания Божественного».
Оба эти образа понимания обетования Господня стали иметь приложение с самого начала распространения христианства. Но тогда христиане являлись среди неверующих; потому естественно изымались из круга их, гонимы были ими и терпели лишения. В настоящее же время у нас, например среди верующих, какое может иметь приложение указание Господа об оставлении всего и соединенном с ним обетовании? Такое же почти, как и тогда: 1)и у нас есть проповедники слова Божия, оставляющие дом и родство и отправляющиеся с проповедию Евангелия к дикарям, в дикие места, на Алтай, например, в Камчатку или Абхазию, совершая дело благовестников среди лишений всякого рода. Их сопровождает сочувствие всей России, всех верующих, до слуха которых доходит известие о трудах их, выражаемое словом, изъявляемое и делом. Получая удостоверение в таком к ним отношении верующих, благовестники ощущают, как все они суть родня им и вся Россия — один дом их родной. Вместе же с тем несомненно, что эти утешения видимые не покрыли бы великих их лишений, если б при этом души их не исполнялись преизобильными благодатными утешениями, о которых знают одни они. С этими высшими утешениями никакие утешения, оставленные и теперь по временам доставляемые людьми, ни в какое сравнение идти не могут. Из-за них собственно теряют свою болезненную прискорбность и все лишения, неизбежно сопровождающие проповеднический труд; 2) второй вид оставления всего в наше время есть, когда кто оставляет семейный быт, в видах совершеннейшего последования Христу и приискреннейшего с Ним соединения, чрез очищение сердца от страстей, посредством особых к тому направленных подвигов, в сообществе единомысленных. Кто совершает это искренно, как следует, тот, вступая в новое сожительство духовное, решительно отсекает общение с родством и всем житейским и начинает работать в отчуждении от них. Отчуждение сие должно отзываться в сердце его. Но как оно не из-за суетных каких предприятий терпится, а из любви к Господу, то и достойно возмездия, по слову Его, не в будущем только веке, но и в сем. Оно и встречает подобных в лицах и достоянии обителей, с одной стороны, и в духовных утешениях — с другой. Братия, принимая нововступающих как братьев, заменяют для них своею любовию родственную любовь, являясь кто отцом, кто братом, а в женских обителях — кто материю, кто сестрою. Равно как все достояние обители становится будто его собственностию: он находит тут и дом, и поля, и одеяние, и пищу. Но надобно сказать и в отношении к ним, что и для таковых одних этих видимых утешений недостаточно. Если б и здесь не было утешений духовных, не достало бы ни у кого терпения пройти до конца претрудный путь сей. Они и бывают, по мере, конечно, труда, самоотвержения и ревности к духовным подвигам. Такую мысль выражает святой Кассиан Римлянин (Собеседования…24,26): «сто братьев, отцов и родных получает тот, кто имени ради Христова оставляет любовь отца, или матери, или сына, ибо он переходит в искреннейшую любовь всех работающих Христу (в обители), где вместо одного столько отцов и братьев привязываются к нему теплою любовию. Обогащается он также и обладанием домов и полей, многократно увеличенных, потому что вместо одного дома, оставленного любви ради Христовой, становится он обладателем бесчисленных жилищ монастырских, вступая в них повсюду, как в свои собственные»; 3) наконец, ныне может случиться и то, что в ином семействе совсем потеряется вера, и дух мира и страстей начнет царствовать в нем деспотически. Когда случится кому из членов, особенно не главных, не увлечься тем же духом или милосердый Господь в ком-либо из увлеченных уже возбудит ревность о спасении; тогда такие, считая для себя обязательным пред лицом Бога делом твердо стоять в своих правилах, неизбежно вступают в разлад со всеми заведенными порядками, не гармонирующими с их настроением. Чрез это они отчуждаются от прочих лиц семейства, и те отчуждаются от них, а нередко и совсем вытесняют их из своего круга. И вот лица, оставившие родство и дом, Христа ради и Евангелия, и гонимые за христианство среди общества христианского от тех, кои именуются христианами! Что убо будет таковым? То же, что и всем обетовал Господь: и родственное сочувствие встретят, и кров найдут они везде между христианами, истинным духом Христовым водящимися, и благодатные утешения будут услаждать горести их скорбного пути, на который поставлены они рукою провидения, все к лучшему строящего. Опыты сего повсюду есть, хотя оскудения ради духа Христова лица того и другого рода стали очень редки, то есть и оставляющие всё, по сему последнему поводу, и расположенные принимать их, как своих.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter