Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterЛетопись Серафимо-Дивеевского монастыря
Глава XX
Прощание о. Серафима с игуменом Нифонтом и братией Саровскои пустыни. Кончина старца Серафима, открытая пожаром в его келье. Горе Дивеевской обители. Стояние гроба в соборе. Погребение. Приезд Н. А. Мотовилова. Явление о. Серафима архиепископу Воронежскому Антонию в ночь своей смерти. Критический разбор печатных рассказов послушника Ивана Тихонова. Приезд офицера Каратаева. О портретах о. Серафима. Судьба вещей о. Серафима
За неделю до своей кончины, в праздник Рождества Христова, в 1832 году о. Серафим по обыкновению пришел к литургии, которую совершал о. игумен Нифонт. Он причастился Св. Христовых Тайн и после литургии беседовал с о. игуменом. Между прочим, он просил игумена о многих, особенно о младших из братии; не забыл упомянуть и на этот случай в последний уже раз о том, чтобы его, когда умрет, положили в его гроб (Жизнеописание о. Серафима Саровского, изд. 1893 г., с. 220). Простясь с игуменом и братией, старец возвратился в свою келью и одному из монахов, именно Иакову, ныне иеромонаху Толщевского монастыря, вручил финифтяный образ прп. Сергия — посещение его Матерью Божией с такими словами: «Сей образ наденьте на меня, когда я умру, и с ним положите меня в могилу; сей образ, — продолжал он, — прислан мне честным о. архимандритом Антонием, наместником св. лавры, от мощей прп. Сергия». К о. Антонию старец Серафим, как и прежде мы видели, питал особую любовь. 1 января 1833 года, в день воскресный, о. Серафим пришел в последний раз в больничную церковь во имя святых Зосимы и Савватия, ко всем иконам поставил сам свечи и приложился, чего прежде не замечали за ним; потом причастился по обычаю Св. Христовых Тайн. По окончании же литургии он простился со всеми здесь молившимися братиями, всех благословил, поцеловал и, утешая, говорил: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте: нынешний день нам венцы готовятся». Простившись же со всеми, он приложился ко кресту и к образу Божией Матери; затем, обошедши кругом св. престола, сделал обычное поклонение и вышел из храма северными дверями, как бы знаменуя этим, что человек одними вратами — путем рождения — входит в мир сей, а другими, то есть вратами смерти, исходит из него. В сие время все заметили в нем крайнее изнеможение сил телесных, но духом старец был бодр, спокоен и весел.
После литургии у него была сестра Дивеевской общины Ирина Васильевна. Старец прислал с ней Параскеве Ивановне 200 руб. ассигнациями денег, поручая последней купить в ближней деревне хлеба на эти деньги, ибо в то время весь запас вышел, и сестры находились в большой нужде.
В тот же день, после литургии, был у о. Серафима Высокогорской Арзамасской пустыни иеромонах Феоктист. Отец Серафим, окончив беседу с ним, сказал в заключение: «Ты ужо отслужи здесь». Но Феоктист, поспешая домой, отказался служить в Сарове. Тогда о. Серафим сказал ему: «Ну, так ты в Дивееве отслужишь». Отец Феоктист, разумеется, и этого не понял и, получивши от старца благословение, отправился в тот же день из Сарова. Старица Матрена Игнатьевна рассказывала (тетрадь № 1), что накануне кончины батюшки была у него одна из келейных их сестер. Он ей говорит: «Матушка, какой нынче будет новый год, земля постонет от слез!» Она не поняла, что он сказал ей о своей кончине. При ней он и скончался. «Когда она возвратилась из Сарова, я ее спрашиваю: "Что батюшка, здоров ли?" Она молчит. Я опять повторяю. Она, помолчав, тихо сказала: "Скончался!" Я закричала, заплакала, оделась наскоро да как безумная без благословения убежала в Саров. И вот вам, как перед Господом, скажу, что когда я целовала ручки и ножки у батюшки Серафима, каждый раз ощущалось такое же благоухание, как от св. мощей, а его не хоронили восемь дней. Сбылось его последнее слово, что воистину земля стонала от плача и рыдания, когда его погребали. И какое было стечение народа!»
Нужно заметить, что рядом с кельей старца Серафима стояла келья монаха о. Павла. Они отделялись одна от другой глухой стеной, возле которой была печь. Входы в ту и другую келью были особые. Издавна в Саровской обители принято за правило, чтобы иноки жили каждый особо по одному. Как учеников о. Серафим не имел у себя, так и келейника у него не было, а по соседству обязанности келейного исправлял иногда брат Павел. Старец отличал его доверием и говаривал: «Брат Павел за простоту своего сердца без труда войдет в Царствие Божие: он никогда никого не судит и не завидует никому, а только знает собственные грехи и свое ничтожество».
Старец Серафим имел обыкновение, при выходе из монастыря в пустынь, оставлять в своей келье горящими зажженные с утра перед образами свечи. Брат Павел, пользуясь его расположением, иногда говаривал старцу, что от зажженных свеч может произойти пожар, но о. Серафим всегда отвечал на это: «Пока я жив, пожара не будет; а когда я умру, кончина моя откроется пожаром». Так и случилось.
В первый день 1833 года брат Павел заметил, что о. Серафим в течение сего дня раза три выходил на то место, которое было им указано для его погребения, и, оставаясь там довольно долгое время, смотрел на землю. Вечером же о. Павел слышал, как старец пел в своей келье пасхальные песни: Воскресение Христово видевше... Светися, светися, новый Иерусалиме... О, пасха велия и священнейшая Христе... и некоторые другие духовные победные песни.
Второго числа января, часу в шестом утра, брат Павел, выйдя из своей кельи к ранней литургии, почувствовал в сенях близ кельи о. Серафима запах дыма. Сотворив обычную молитву, он постучался в двери о. Серафима, но дверь изнутри была заперта крючком и ответа на молитву не последовало. Он вышел на крыльцо и, заметив в темноте проходивших в церковь иноков, сказал им: «Отцы и братия! Слышен сильный дымный запах. Не горит ли что около нас? Старец, верно, ушел в пустынь». Тут один из проходивших, послушник Аникита, бросился к келье о. Серафима и, почувствовав, что она заперта, усиленным толчком сорвал ее со внутреннего крючка. Многие христиане, по усердию, приносили к о. Серафиму разные холщовые вещи. Эти вещи, вместе с книгами, лежали на этот раз на скамье в беспорядке, близ двери. Они-то и тлели, вероятно, от свечного нагара или от упавшей свечи, подсвечник которой тут же стоял. Огня не было, а тлели только вещи и некоторые книги. На дворе было темно, чуть брезжилось; в келье о. Серафима света не было, самого старца также не видно было и не слышно. Думали, что он отдыхает от ночных подвигов, и в этих мыслях пришедшие толпились у кельи. В сенях произошло небольшое замешательство. Некоторые из братии бросились за снегом и погасили тлевшие вещи.
Ранняя литургия между тем безостановочно совершалась своим порядком в больничной церкви. Пели: Достойно есть... В это время неожиданно прибежал в церковь мальчик, один из послушников, и тихонько оповестил некоторых о происшедшем. Братия поспешили к келье о. Серафима. Иноков собралось немало. Брат Павел и послушник Аникита, желая удостовериться, не отдыхает ли старец, в темноте начали ощупывать небольшое пространство его кельи и нашли его самого. Принесли зажженную свечку и увидели, что старец, в обычном своем белом балахончике, стоял на обыкновенном месте молитвы перед малым аналоем на коленях, с открытой головой, с медным Распятием на шее. Его руки, сложенные крестообразно, лежали на аналое, на книге, по которой он совершал свой молитвенный труд перед образом Божией Матери Умиления, а на руках лежала голова ниц лицом. Полагали, что он уснул; стали осторожно будить его, но ответа не было: старец окончил подвижническую жизнь свою... Глаза его были закрыты, лицо оживлено богомыслием и молитвой. Тело старца было тепло, как будто бы дух его только еще сию минуту оставил храмину свою. Но его уже никто не мог теперь пробудить к жизни.
Так описывает автор жизнеописания о. Серафима Саровских изданий 1863 и 1893 годов. Но вопрос: не описывает ли он это со слов очевидцев или смотря на изображение, которое было написано ошибочно, как говорят современники. В издании 1893 года приложено не такое изображение, так что оно не соответствует вовсе описанию. Н. А. Мотовилов в записке «Достоверные сведения о двух Дивеевских обителях» опровергает сведения Саровского издания. Так, он пишет: «Батюшка скончался на коленях в молитве, со сложенными крестообразно руками, а не поникши вниз и лежащим на книге, как в сем издании 1863 года изображено. А что он действительно стоя на коленях, в таком положении скончался, слышал я тогда по приезде моем из Воронежа лично от самого игумена Нифонта и живших возле батюшки отца Серафима иеромонаха Евстафия и иеродиакона Нафанаила, которых игумен Нифонт призвал к себе при мне для того, чтобы о нем подробно сами мне сказали».
Иноки с благословения настоятеля подняли на руках тело старца Серафима и положили в соседней келье иеромонаха Евстафия. Там омыли ему чело и колени, одели по монашескому чину, положили в известный нам дубовый гроб и тотчас же вынесли в соборный храм. После, когда утихло волнение и беспокойство, когда стали разбирать вещи в келье почившего, заметили, что и книга, над которой он почил непробудным сном, несколько обгорела.
Весть о кончине старца о. Серафима быстро разнеслась повсюду. Вся Саровская окрестность быстро стеклась в пустынь. Все скорбели и горько плакали о смерти старца; в особенности разлука с ним тяжка была для Дивеевских сестер.
Дивеевская сестра Прасковья Ивановна, которой о. Серафим пред кончиной своей дал деньги, купив хлеба и возвращаясь в Дивеево, на дороге услышала горестную весть и, не заезжая к себе, погнала лошадь в Саров.
Бывший накануне иеромонах Феоктист, выехав в то же время из Сарова, ночевал в деревне Вертьянове, а на другой день утром отправился дальше. На пути, без видимой причины, завертка у его саней оборвалась, лошадь выпряглась, и он поставлен был в необходимость остановиться в Дивеевской общине. Там нашел всех сестер в глубокой скорби и слезах: они оплакивали кончину о. Серафима. Дивеевский священник был в отсутствии по должности благочинного. Сестры убедительно просили о. Феоктиста отслужить панихиду об упокоении в блаженных обителях души старца Серафима. Желание их было исполнено, и сбылись слова старца: «Ну, так ты в Дивееве отслужишь».
Тело о. Серафима было положено в гроб, по завещанию его, с финифтяным изображением прп. Сергия, полученным из Троице-Сергиевой лавры. Могила блаженному старцу уготовлялась на том самом месте, которое давно было намечено им самим, и его тело в продолжение восьми суток стояло открытым в Успенском соборе. Саровская пустынь до дня погребения наполнена была тысячами народа, собравшегося из окрестных стран и губерний. Каждый наперерыв теснился облобызать великого старца. Все единодушно оплакивали потерю его и молились об упокоении души его, как он при жизни своей молился о здравии и спасении всех. В день погребения за литургией народа так много было в соборе, что местные свечи около гроба тухли от жара.
В то время в Глинской обители, Курской губернии, подвизался иеромонах Филарет. Его ученик сообщил, что 2 января, выходя из храма после утрени, отец Филарет показал на небе необыкновенный свет и сказал: «Вот так-то души праведных возносятся на небо! Это душа отца Серафима возносится!» (Сказания о подвигах о. Серафима, с. 34, изд. 1849.)
Архимандрит Митрофан, занимавший должность ризничего в Невской лавре, был послушником в Саровской пустыни и находился при гробе о. Серафима. Он передал Дивеевским сиротам, что лично был свидетелем чуда. Когда духовник хотел положить разрешительную молитву в руку о. Серафима, то рука сама разжалась. Игумен, казначей и другие видели это и долго оставались в недоумении, пораженные случившимся.
Погребение о. Серафима совершено было о. игуменом Нифонтом. Тело его предано земле по правую сторону соборного алтаря, подле могилы Марка-затворника. (Впоследствии усердием нижегородского купца Я. Сырева над могилой его воздвигнут чугунный памятник, в виде гробницы, на котором написано: «Жил во славу Божию 73 года, 5 месяцев и 12-ть дней».)
Не было сказано при гробе о. Серафима речей: воспоминание о его жизни и делах, изустные рассказы о них при гробе замечательного подвижника были самым лучшим назиданием, заменявшим всякое другое слово. Но какой-то неизвестный стихотворец, в грустном одушевлении смертью старца, тогда же в форме элегической песни воспел его жизнь, подвиги и кончину.
Саровскому пустыннику о. Серафиму
Он был и именем, и духом Серафим;
В пустынной тишине весь Богу посвященный:
Ему всегда служил, и Бог всегда был с ним,
Внимая всем его моленьям вдохновенным.
И что за чудный дар в его душе витал!
Каких небесных тайн он не был созерцатель ?
Как много дивного избранным он вещал,
Завета вечного земным истолкователь!
Куда бы светлый взор он только ни вперял -
Везде туманное пред ним разоблачалось,
Преступник скрытый вдруг себя пред ним являл -
Судьба грядущего всецело рисовалась,
В часы мольбы к нему с лазурной высоты
Небесные друзья невидимо слетали
И, чуждые земной житейской суеты,
Его беседою о небе услаждали.
Он сам, казалось, жил, чтоб только погостить:
В делах его являлось что-то неземное.
Напрасно клевета хотела омрачить...
В нем жизнь была чиста, как небо голубое.
Земного мира гость, святой и незабвенный,
Одной любовию равно ко всем горел:
Богач, бедняк, счастливец и уничиженный -
Равно один привет у старца всяк имел.
Несчастные ж к нему стекалися толпой:
Он был для сердца их отрадный утешитель.
Советом мудрым он – безмездною цельбой
Всех к Богу приводил святой руководитель.
От подвигов устав, преклоншись на колени,
С молитвой наустах, быв смертным, умер он.
Но что же смерть его? Вид смертной только сени,
Или, как говорят, спокойный тихий сон...
Теперь ликует он в семье святых родной,
Сияньем Божеским достойно озаренный;
А мы могилу тихую кропим слезой,
И имя будем чтить во век благословенным.
11 января прибыл в Саров исцеленный Николай Александрович Мотовилов в отчаянии, что он не застал даже похорон о. Серафима. Автор жизнеописания о. Серафима Саровского, издания 1863 и 1893 годов, неизвестно от кого получивший сведения о помещике Мотовилове, говорит, что в недавнем времени был исцелен о. Серафимом помещик, страдавший ногами и ходивший на костылях. После исцеления о. Серафим приказал ему ехать в Киев поблагодарить Божию Матерь. Помещик с радости предался утехам жизни, не исполнив словес старца. Тогда болезнь опять возвратилась к нему. Снова больной обратился к старцу, покрытый стыдом. Отец Серафим велел ему ехать в Воронеж к святителю и чудотворцу Митрофану. Там помещик немалое время жил у тогдашнего епископа Антония, молился о своем здоровье, но не получил чудесного исцеления. Наконец святитель Митрофан явился во сне епископу Антонию, показал ему образ Св. Троицы и предстоящего пред Ней старца Серафима и сказал: «Скорее отпусти больного в Саров; его может исцелить один Серафим». Тотчас после сего видения епископ Антоний отправил больного в Саров и с ним послал пять больших свечей о. Серафиму, приказывая, в случае смерти старца, поставить эти свечи за упокой его души. Больной очень спешил в Саров. От Тамбова, оставивши своих лошадей, он поехал на почтовых; но поспел в Саров только на другой день после погребения о. Серафима. Поставив свечи за упокой его души, он очень плакал о смерти старца, от которого чаял исцеления, и скорбь свою рассказывал в монастыре всей братии.
Сведения эти о Н. А. Мотовилове спутанны и неверны, что свидетельствует живая еще жена его, живущая ныне в Дивееве, и, наконец, личная записка Николая Александровича. Кроме приведенных выше выдержек из записки, он пишет: «Я пробыл в Воронеже более трех месяцев, в совершенном и полном здравии, 2 января 1833 года, в этот же день вечером услыхал я от высокопреосвященного Антония, что батюшка отец Серафим в ночь на этот день, во втором часу за полночь, скончался, о чем он сам ему, явясь очевидно, возвестил. Он по нем сам в тот же день соборно отслужил панихиду. А я 4 января выехал из Воронежа и прибыл в Саровскую пустынь, через два дня после погребения о. Серафима. И вот как все дело поистине было, а не так, как в издании 1863 года, на странице 313, напечатано обо мне. Я, напротив, не только получил исцеление, но и столь чудное, что до сих пор, 61 года жизни моей, благодатию Божией и общими молитвами великого старца Серафима и трех святителей великих: Митрофана, Тихона и Антония — пользуюсь в течение 38 лет совершенным здоровьем, о чем печатно свидетельствую во славу Господа и Пречистой Его Матери и великих угодников Божиих. Что же касается до явления святителя Митрофана, то он явился мне, а не преосвященному Антонию, через два года, в 1834 году. В Киеве советовал батюшка отец Серафим побывать, "ибо там, — сказал он, — Господь много откроет вам!" Как это совершенно несправедливо, так и многое другое, например: кому неизвестно, что великий старец Серафим никогда не имел у себя модной мебели и что келья его вся была завалена разными приносимыми ему предметами, им употребляемыми, в мешках и просто лежавшими. Впереди келья заставлена была вся большими бутылями и бутылками и штофами с елеем и со св. водой, и с церковным вином в бочонках, и сотни свеч горели на двух медных, круглых, в роде подносов с местечками для свеч, подсвечниках, так что едва маленький и узкий ход от двери его к образам оставался. А на эстампе, например, при явлении Божией Матери с двумя апостолами, келья представлена пустая, а он сам посреди лежащий на модной кушетке, тогда как в это время он лежал возле передней стены, на простой скамье, а под головой был камень, доставшийся после него впоследствии мне. Да и Божия Матерь, обращаясь к Апостолам, изволила сказать о нем: "Сей от рода Нашего есть!" и не "Моего", как напечатано о явлении Ее на день Благовещенья с 12 святыми девами и другими при том предстоящими. Не только во времени не соблюдено правды, ибо показано оно было не в 1831 году, а в 1832, да и не в деревянной его пустынной келье, а в монастырской каменной, где он и скончался на коленях в молитве, со сложенными крестообразно руками... В большее утешение душевной скорби моей, что я не удостоился поспеть к погребению о. Серафима, игумен Нифонт благословил меня тем самым Евангелием, которое во вседневном употреблении у великого старца Серафима было в течение трех с половиной последних лет жизни его, имеющее сзади на переплете обгоревшее немного место, в день его кончины; также образом Божией Матери Жизнедательницы, небольшой на кипарисе, тот самый, которым благословила его родительница его при дозволении ему остаться навсегда в Сарове. Мне отдали еще ту самую книжку "Алфавит духовный", с недостающими сначала несколькими листами, по которой он сам, великий старец Серафим, учился духовной жизни, и из двух крестов, всегда бывших на нем, маленький кипарисный крест, вырезанный его руками и обложенный серебром из того старинного рубля серебряного, который дала ему его матушка, отпуская на богомолье в Киев, и который был на нем. А медный большой, другой крест осьмиконечный, родительницы его благословение, сказал мне тогда игумен Нифонт, "и образ Божией Матери «Радости всех радостей», пред которой он, стоя на коленях, скончался, отдал я в его девическую Дивеевскую обитель"».
Каждая печатная или рукописная строка, касающаяся памяти подвигов и чудес великого праведника отца Серафима, составляет ныне драгоценный вклад в историю Дивеевской обители и Саровской пустыни, но, несмотря на это, авторы жизнеописаний батюшки Серафима, между которыми первое место занимают г. Елагин и Саровские иноки (изд. 1863 и 1893 гг.), не поместили в своем труде многих показаний послушника Ивана Тихонова, в особенности касающихся лично его самого. Это недоверие к печатным рассказам о. Иоанна (впоследствии иеромонаха Иоасафа) нельзя не признать характерным, веским и, конечно, заслуженным, ибо кому лучше было знать своего послушника, как не инокам пустыни. Как мы вскоре увидим, они аттестовали его весьма плохо, и если поместили выдержки из изданных этим послушником книг в 1849 и 1856 гг. под заглавием «Сказание о подвигах и событиях жизни старца Серафима», то потому, что рассказы эти сообщены Ивану Тихонову разными лицами, хорошо известными Саровской обители, в особенности Н. А. Мотовиловым, и они достоверны, а что касается его лично, то пропущено Саровскими авторами, так как он приписывал в этих повествованиях себе то, что было сказано другим в его присутствии.
Однако нам кажется нетрудным воспользоваться для истории и этими рассказами Ивана Тихонова, в которых так ясно проглядывают и правда, и прикрасы.
Незадолго до кончины своей о. Серафим принял в шестом часу пополудни Ивана Тихонова, живописца. Старец имел такой обычай, что если желал усладить своего посетителя долгой беседой, то запирал всегда дверь свою на крючок. Так сделал и на этот раз о. Серафим, впустив к себе о. Иоанна, который в то время проходил послушание канонарха. «Отец Серафим обратился прямо к вопросу: так ли я исполняю свою должность, как бы следовало?» — говорит Иван Тихонов. Если уже этими словами начал беседу великий старец, то, несомненно, Иван Тихонов отличался неисполнением своих обязанностей, что было хорошо известно старцу и впоследствии письменно подтвердил весь монастырь. «Я думал, — продолжает послушник Иван, — что он говорит о внешнем исполнении, и потому отвечал ему, что стараюсь, батюшка, исполнять все как следует!» Хорошо же понимал Иван Тихонов своего учителя, как он называл старца, и плохо же воспользовался он духовными наставлениями его, если мог на одну секунду подумать, что великий праведник и чудотворец, убогий Серафим, будет заботиться о внешнем исполнении им обязанностей! Если так мыслил Иван Тихонов, то, несомненно, внутреннего в нем ничего не было, а потому старец Серафим и повел речь о необходимости ему внутренно работать над собой. «Но, — говорит дальше Иван Тихонов, — отец Серафим хотел, чтобы к внешнему присоединялось и внутреннее, духовное основание, потому что Господу неугодна одна наружность. Он сам говорит, что проклят всяк творяй дело Божие с небрежением. Потом, как бы стороною, он и начал изобличать меня, говоря, что ведь есть такие, которые, кажется, хорошо читают, но не понимают смысла того, что читают; ведь многие есть и такие, которые говорят, что были у обедни, или у заутрени, или у вечерни, и льстят себя ложной надеждой, что они действительно были, а в самом-то деле где скитался тогда ум их? Они только телом были в храме Божием...» Итак, Иван Тихонов сам признает, что о. Серафим стороной начал изобличать его, то есть все, что говорил, то намекал на него и обвинял в греховном стоянии в храме, в бессмысленном чтении и в отсутствии молитвенного настроения. «Вот, ты ведь был у ранней обедни? — спросил о: Серафим, как пишет о. Иоанн. — А какие же там читались дневный Апостол и Евангелие?» — «Иногда, по невниманию, я делался совершенно безответным; тогда обыкновенно он сам говорил, что именно читалось...» Вслед за этими словами Иван Тихонов пишет: «По окончании всей сладкой беседы своей он вдруг говорит мне: "А жизнь моя сокращается; духом я как бы сейчас родился, а телом по всему мертв". И с этим словом подает мне сверток желтых полтинных свечей, говоря, чтобы я взял одиннадцать». Спрашивается: для какой цели сообщил эту свою беседу со старцем послушник о. Иоанн? Он хотел рассказать, как старец предсказал ему свою кончину, а выяснил нам, потому что это было действительно и оказалось трудным изменить смысл беседы, как о. Серафим еще раз на прощание уговаривал служить Господу внутренне, а не только наружно.
Затем следует повествование, как о. Серафим, передавая ему свечи и уменьшая число их с каждым свиданием, намекал этим на близость своей смерти. Современники великого старца и живущие еще в Дивеевской обители старицы говорят, что не Ивану Тихонову давал таким образом батюшка свечи, но для истории интересен факт, а не подробность, ничего не значащая, и потому безразлично, был ли Иван Тихонов участником или свидетелем не понятого в то время предзнаменования о смерти старца. Иван Тихонов пишет, что после последней сладкой беседы о. Серафим дал ему одиннадцать свечей, и прибавляет для подтверждения нашего убеждения и вышеприведенного мнения: «Отец Серафим, сделавши мне еще несколько отеческих наставлений и прибавивши, чтобы я поспешил производить плоды, духовные, отпустил меня с миром. Я же в простоте, без всякого внимания, сжег те 11 свечей. Через несколько времени, когда я был у отца Серафима, он, сделавши мне много разнообразных наставлений, необходимых для жизни моей, под конец опять повторил прежние слова о сокращении его жизни и потом подал мне девять свечей. То же повторил он и в 3-й раз, через несколько времени, и тогда подал мне 6 свечей. На четвертый раз, повторяя те же слова, он прибавил, чтобы я поспешил, по возможности, собирать духовные плоды, и подал мне уже з свечи. Таким образом, в пятый раз он подал мне одну, а в шестой раз только полсвечи. Но уже на четвертом разе я рассказал об этих свечах одному брату, и тогда по общему обсуждению мы решили, что старец этими свечами непременно говорит нам о своей кончине, потому что еще прежде в своих наставлениях он уподоблял человека по телу свече зажженной и мало-помалу догорающей. Только мы не могли понять, что именно означало число свечей. Когда же я пришел к нему в следующий, у-й раз, отец Серафим, между прочими наставлениями, опять повторил прежде сказанные слова с глубоким вздохом и особенным чувством, что жизнь его сокращается. После того старец начал повторять и напоминать мне все, что он в течение жизни сеял на грешной душе моей».
Ясен смысл слов о. Серафима, который старался как-нибудь спасти Ивана Тихонова и отстранить его от судьбы, которую знал вперед великий старец и предсказал как ему, так и о. Василию Садовскому, М. В. Мантурову и всем дивеевским сестрам. Судьба его могла бы измениться, если бы он поработал над собой и духовно улучшился бы.
Наступил страшный день 1 января 1833 года. Отец Серафим пришел в последний раз к ранней литургии в больничную церковь во имя преподобных Зосимы и Савватия, Соловецких чудотворцев, в которой он обыкновенно приобщался Св. Тайн.
Иван Тихонов в то время был голосовщиком на правом клиросе и застал о. Серафима сидящим здесь на откидной лавочке. «Когда я пришел, — рассказывает о. Иоанн, — заблаговременно в больничную церковь, поклонился батюшке в ноги, прося его благословения, он спросил: "Кто это?" — потому что было еще темненько. Я отвечал ему, как и всегда: "Тамбовский убогий Иоанн". Тогда он встал, благословил меня и поцеловал отечески (?), посадил подле себя, а сам глубоко вздохнул и этим вздохом уже предсказал мне что-то страшное. Вслед затем он сказал: "Ну, возлюбленнейший (?!) отец Иоанн, прости; я с тобой уже больше не увижусь!" Пораженный совершенно этими словами, я упал в колени отца Серафима (?) и весь залился слезами: "Как же это, батюшка?" — мог я только ему выговорить. Тогда он отвечал мне: "Я говорю это тебе по Бозе: мы, уже больше с тобою не увидимся. Только ты все убогого Серафима слова постарайся запечатлеть на сердце твоем; с ними всегда и ходи, и помни, что вcu своих си ищут, а не яже ближних"; и это последнее он повторил несколько раз и потом еще прибавил: "И не буди чужд посетитель!"»
Последние слова, несомненно, Иван Тихонов не понял, когда говорил их ему о. Серафим, затем не уразумел их и впоследствии, а потому решился сообщить этот свой рассказ. Между тем все в словах — «и не буди чужд посетитель!» — смысл всей речи старца и характеристики отношений его к Ивану Тихонову до последнего часа жизни его. Отец Серафим знал, что будет делать Иван Тихонов после смерти его в дорогом, любимом Дивееве, где старец не позволял себе всем распоряжаться, ввиду того что Царица Небесная Сама назвала Себя Игуменьей этой обители, и в надежде, что о. Иоанн может еще исправиться, сказал ему: «и не буди чужд посетитель!» Видимо, о. Иоанн никогда не был знаком со Священным Писанием и потому не познал смысл этих слов. Св. апостол Петр в своем первом Послании (4, 15) учит, что христиане должны страдать плотью, потому что Сам Христос пострадал за нас плотью; страдающий же плотью перестает грешить. Апостол напоминает, что близок всему конец, надо быть благоразумными, бодрствовать в молитвах; более же всего иметь усердную любовь друг к другу, потому что любовь покрывает множество грехов и т. д. И прибавляет св. апостол: «Да не кто убо от вас постраждет яко убийца, или яко тать, или яко злодей, или яко чуждопосетитель!» — то есть только бы не пострадал кто из вас как убийца или вор и злодей, или как посягающий на чужое! Итак, о. Серафим советовал Ивану Тихонову не забыть его наставления и не быть посягающим на чужое, то есть на должность отца и попечителя дивеевских сестер, которых он породил духом. Не понимая этих слов, Иван Тихонов решился напечатать свой рассказ, будучи убежден, что предыдущее повествование убеждает в дружбе, которую будто бы питал к нему великий старец. И вот, ослепленный неведением и необразованием, Иван Тихонов сам себя бичует в своих рассказах, предназначенных для своего прославления. Рядом с обвинением себя в посягательстве на чужое он говорит: «Старец начал напоминать мне все, особенно чтобы я не оставил сирот дивеевских и устроил у них все. В подражание он приводил мне св. Афанасия Афонского, говоря так: "Ты всегда и во всем подражай ему. Как он устроил все в Афонской горе, так и ты все устрой в Дивеевской обители". И потом, посмотрев на меня с особым чувством и покачав головой, прибавил: "Много тебе будет скорбей, но претерпи их, Господа ради, с благодарением; и где бы ты ни был, не оставляй сирот моих отечески. Матерь Божия не оставит вас, и я духом буду с вами. Многие приближаются к ним, но дороги им нет никакой. Многие пестуны, но не многие отцы (1 Кор. 4. 15); терпеть-то им многие советуют, но за них и с ними терпеть не хотят"». Мало этого, Иван Тихонов пишет, что о. Серафим отечески его поцеловал, назвал «возлюбленнейшим», а он упал в колени отца Серафима, полчаса пролежал так, рыдая и т. д. «Я в старце терял Друга, — говорит он, — наставника, нежнейшего отца; на моем же попечении он оставлял сирот дивеевских; мне казалось тогда, что они все разбредутся...» И этим рассказам верили в Петербурге!..
Иван Тихонов не остановился на этом; нет, под его диктовку записано, что великий старец еще без конца прощался с ним, поклонился ему в землю, обнял голову «своими преподобными руками» и проч. На другое утро за ранней обедней, только он отпел Достойно, как бросил все, убежал из церкви и поспешил в келью отца Серафима, в которой нашел небольшое замешательство. Все современники показывают, что дым первый заметил о. Павел, его сосед, которому старец и предсказал, что смерть узнается пожаром; он же и нашел в темноте стоящего на коленях о. Серафима и тотчас засветил свечу. Но Иван Тихонов, хотя и признает, что явился не первым, ибо застал в сенях замешательство, и о. Павел с братией потушили пожар, однако повествует, что он первый бросился к старцу и только хотел припасть к нему, как он сам пал на его грудь, еще совершенно теплый, как будто дух его в это самое мгновение оставлял тленную свою оболочку, — последний дорогой подарок ему. По правде, и наше слово немеет в устах после решимости этого человека уверять, что даже прах великого праведника о. Серафима пал в его объятия, которые должны были принять и сирот дивеевских Серафимовой пустыни. Еще так недавно перед смертью старца дивный священник, отец Василий Садовский, верный слуга Серафимов, принял от него последнюю волю, святое завещание, в котором приказывалось никого не допускать распоряжаться в обители Царицы Небесной. И как труп о. Серафима мог пасть ему в объятия, когда старец умер стоя на коленях, спиной к входной двери и лицом в угол?
Но на 60-й странице своих рассказов Иван Тихонов говорит, что батюшка Серафим, отходя в вечное успокоение, совершенно предал ему окончательное и дивное устройство обители, приказав воздвигнуть в ней боголепные храмы, а также ограду, вырыть пруды, обсадить свободную землю деревьями, фруктовыми садами, за которыми съездить в г. Курск, и т. д. Это поручение будто бы удивило и устрашило Ивана Тихонова вначале, потому что обитель в то первоначальное время своего существования не имела еще никакого вида, ни устройства, ни даже прочного основания, утвержденного на законных актах.
Желание доказать, что о. Серафим все делал через него, дошло у Ивана Тихонова до бессмысленности. Так, на с. 62-й он повествует: «Заботясь о том, чтобы положить начало, старец дал мне собственными руками 100 руб. на покупку у г-на Жданова небольшого лоскутка земли, близ первоначальных келий, говоря: "Вот, я положу начало, и ты докончи все и устрой!"» Каждый читатель подумает, что Иван Тихонов отправился и исполнил поручение старца, тем и конец. Но нет, кряду он говорит следующее: «И при этом о. Серафим избрал из живущих в обители двух сестер: старицу Ульяну Григорьевну и из дворян девицу Елену Васильевну Мантурову, для того чтобы они съездили к к-ну Жданову и купили у него вышесказанный лоскут земли. Посланные, с помощью Господа и Матери Божией и по молитвам о. Серафима, скоро и успешно исполнили свое поручение. Они купили у г-на Жданова этот клочок земли и совершили законную купчую крепость в городе Темникове, Тамбовской губернии». Спрашивается: зачем было старцу дать Ивану Тихонову собственными руками 100 руб. на покупку земли, когда все поручения исполняла образованная начальница общины Елена Васильевна, и она ездила и заплатила не 100, а 300 рублей, данные на это батюшкой, как и значится в купчей? Обыкновенно поручаются дела тем, которые их делают.
Нельзя не отметить еще следующего факта. Иван Тихонов тут же пишет (с. 62): «На этой-то первоначально купленной земле старец назначил сам место для построения священного собора, и когда некоторые из стариц в то время малодушествовали и говорили, что им не дожить до такой радости, то старец, утешая их, говорил им с улыбкой: "А вы, матушки, будете камушки носить при постройке собора!"» Как мы увидим дальше, Иван Тихонов всеми силами старался построить собор на ином месте и доказывал Нижегородскому архиерею, что старец никогда не приказывал строить на месте, купленном у г-на Жданова. Таков был мнимый ученик Серафимов, относившийся ко всему истинному «с холодным сердцем», как характеризовал его сам великий старец.
Хорошо известно, что, получив от генеральши Постниковой уведомление о пожертвовании ею трех десятин земли Дивееву, батюшка о. Серафим приказал Е. В. Мантуровой написать благодарственное письмо и послал жертвовательнице в благословение сухариков. В то время Иван Тихонов еще не смел делать шагу и, как свидетельствует протоиерей о. Василий Садовский, усиленно просил М. В. Мантурова выхлопотать ему у игумена дозволение посетить родственницу в Дивееве и таким образом присутствовать при торжестве по случаю окончания дела с генеральшей Постниковой. В 1849 году Иван Тихонов, в надежде, что никто не будет опровергать его показаний, пишет (с. 65), как о. Серафим призвал его к себе, приказал написать генеральше Постниковой покорнейшее письмо и послал при письме несколько сухариков, а затем послал его вместе с о. Василием и Мантуровым в Дивеево присутствовать при отводе земли.
Еще поразительнее рассказ Ивана Тихонова о дереве, преклонившемся по молитвам о. Серафима. Сестры Анна Алексеевна и Ксения Ильинична Потехина (бывшая впоследствии начальницей) свидетельствуют, что при них пришел Иван Тихонов к батюшке Серафиму, и тогда старец начал упрекать Саровских иноков, причисляя к ним и Ивана Тихонова, что они напрасно блазнятся на него за дивеевских девушек; ничего он не делает от себя, и все по приказанию Самой Царицы Небесной. «Мню, — сказал о. Серафим, — что этому дереву более ста лет! Помолимся, аще же я творю послушание Царицы Небесной, преклонится дерево сие в их сторону» (то есть сторону стоявших здесь Анны Алексеевны и Ксении Ильиничны). Игумен Георгий, настоятель Николо-Барковской пустыни, пишет, что, будучи иноком Гурием в Сарове, он однажды пришел к старцу Серафиму и нашел его перерубавшим сосну, преклонившуюся по его молитвам. «Вот я занимаюсь Дивеевской общиной, — сказал о. Серафим. — Вы и многие меня за это укоряли: для чего я ими занимаюсь; вот я вчерашний день был здесь, просил Господа, для уверения вашего, угодно ли Ему, что я ими занимаюсь? Если угодно Господу, то в уверение того чтобы это дерево преклонилось...» Затем, объяснив, почему он занимается Дивеевской общиной, он прибавил (следовательно, на другой день падения дерева!) с негодованием: «Вот и о. Иоанн (Иван Тихонов) просит благословения у батюшки Нифонта в Дивеево поблизости; приедет туда — говорит, что я его послал — Серафим; заводит у них пение партесное, вводит некоторые обычаи; это им не нравится, приходят они ко мне, жалуются со слезами; так не должно ему делать и никому не распоряжаться ими и после меня. И он будет все более и более к ним учащать, будет говорить всем, что я то и то приказывал ему, будет заводить постройки... Но вот я тебе, батюшка, сказываю, что я ничего этого не говорил» и т. д.
Что же печатно заявляет в 1849 году Иван Тихонов?! На с. 85: «Разные послушания, касательно устройства обители, он возложил на меня, также по особенному Промыслу Божию и по особенному его ко мне расположению, что выражал он часто апостольскими словами (Флп. 2, г): ни единого бо имах равнодушна, иже приснее о вас (разумея сирот дивеевских) попечется. Сначала он возложил на меня, несмотря на мою юность и неопытность, по благословению о. игумена Саровского, послушание выучить сирот чтению, пению и порядку церковного устава, для того чтобы они сами, без помощи причетников, с одним служащим иереем могли отправлять все церковные службы. За такое участие мое в отеческом попечении о. Серафима о Дивеевской обители враг-диавол воздвигал на старца и на меня грешного такие скорби и гонения, что я несколько раз собирался выйти из Саровской пустыни, чтобы избежать всякой злобы и зависти (!). Однажды, после одного сильнейшего из подобных оскорблений, я пошел к старцу... Упавши ему в ноги, облобызав его стопы, священные уста и руки, которыми он благословил меня милостиво, как отец, я в то же время спешил излить перед ним все свои скорби и смущения».
Отец Серафим заградил его уста и сказал: «Сколько я просил тебя, а ты все хромаешь и доселе, как младенец; а дороги-то нет никакой нам хромать, если мы все терпим к славе Божией и Пречистой Его Матери и печемся о сиротах дивеевских, за которых нас укоряют, поносят, клевещут и осыпают хульными словами».
Потом, как бы скорбя на малодушие Ивана Тихонова, он будто бы сказал: «Впрочем, посмотрим, но справедливо ли нас отцы-то гонят, ибо все святые отцы велят жен-то бегать? Так, скажи мне, угодно ли это Господу, чтобы мы их не оставляли и пеклись о них? И по Бозе ли этот путь наш, докажи мне?» В продолжение этих слов о. Серафим, как будто бы сам будучи в смущении, требовал от о. Иоанна послушника доказательства (?!). «Я, — пишет, не смущаясь, Иван Тихонов, — с верою обратился к Господу, премудрости Наставнику и смысла Подателю, чтобы Он просветил меня свыше и дал бы мне возможность успокоить моего отца и благодетеля!» Выслушав себе похвалу, о. Серафим, по свидетельству этого Ивана Тихонова, как бы изменился и сделался спокойнее духом, но потом опять, по-прежнему потрясая его за руку, просил подробнейшего объяснения и чтобы о. Иоанн, в доказательство истины пути его, привел какие-нибудь примеры из св. отцов. «Тогда я снова со смирением, — пишет о. Иоанн, — отвечал ему, что все святые украсили жизнь свою этими высокими добродетелями...» Затем следуют поучения Ивана Тихонова о св. Николае Чудотворце, о Пахомии Великом, о Феодосии Печерском, о Феодосии Великом, которые, чтобы прочесть со смыслом, надо 20-30 минут, и невольно всякий удивится знанию его житий святых. Этого и добивался, видимо, Иван Тихонов от о. Серафима и петербургской публики, среди которой он делал сборы на монастырь в 1849 году! Что же делает великий старец и прозорливец? «Когда я кончил, — пишет о. Иоанн, — о. Серафим, державший во все это время меня за руку и слушавший меня со вниманием, вдруг сделался как ангел Божий и, в радостном духе взглянув на меня, сказал: "Во, во, радость моя! А мы с тобою все хромаем, как младенцы (следовательно, и о. Серафим унывал, и не собирался ли даже уйти вместе с о. Иоанном из Сарова?); а дороги-то нам нет никакой хромать, если мы все творим к славе Божией!"» Когда же старец замолчал, Иван Тихонов повторил пред ним еще слова святителя Дмитрия Ростовского: «Отыми от ангела крылья, и он будет дева; дай крылья деве, и она будет ангел!» Выслушав еще поучение, о. Серафим еще с большим восторгом сказал: «Так вот какая радость!» И потом вдруг он обратился к западу и, подняв правую руку, указательным пальцем показал на одно огромное еловое дерево, сказав: «Мню, что оно 50 лет растет; так мы помолим Господа, чтобы Он нам показал чрез это древо знамение, угодно ли Его благости, чтобы мы пеклись о сиротах дивеевских. Если это угодно будет Господу, тогда оное преклонится вот сюда...» и т. д. Взглянув на Ивана Тихонова, старец будто бы еще прибавил: «Молюся о тебе, да не оскудеет вера твоя: это сказал Спаситель Петру». Затем Иван Тихонов благословился, приложился к медному распятию, которое всегда носил старец, пал ему в ноги, просил св. молитв, в укрепление грешной его душе, чтобы всегда быть в мирном духе, не смущаться от скорбей, опять благословился, а о. Серафим продолжал кланяться ему вслед, и что же? Иван Тихонов пишет: «Возвратясь в свою келью, я совершенно забыл о заповеди старца молиться о знамении древа, был в развлечении, заснул и провел ночь во всякой беспечности. Поутру же после ранней обедни вдруг родилось во мне сильное желание быть в пустыни о. Серафима».
Подходит он к пустынке и видит дивное чудо: дерево лежит. Подходит прежде или после того, как о. Серафим показывал дерево иноку Гурию (будущему игумену), обвинял Ивана Тихонова и запрещал ему касаться Дивеевской общины. Но о. Иоанн пишет (с. 9з): «Когда я начал подходить, он не допустил меня до себя за несколько сажен и упал предо мною ниц на землю. Я пал ему взаимно, со страхом и трепетом, прося благословения. Тогда старец встал и, взяв меня за обе руки, с тихой радостью и восторгом поцеловал, благословил и сказал: что ты пришел ко мне, убогому, возлюбленнейший мой о. Иоанн?» Странный вопрос, который не мог задать старец, после того как накануне выслушивал наставления возлюбленного (?) послушника и просил его молитв, чтобы дерево преклонилось! Но Иван Тихонов говорит, что не мог ничего ответить и упал ему в ноги. Старец поднял о. Иоанна и, подведя к древу, с восторгом сказал: «Вот, батюшка, Павел апостол говорит: вся могу о укрепляющем мя Христе; мы с тобой не Павел, а Бог нас слушает!» Это знаменитое повествование Иван Тихонов заключает рассказом, что о. Серафим оградил его крестным знамением и связал клятвой, что он никому до смерти его не скажет об этом. Мы же видели, что о. Серафим всякому приходящему к нему показывал дерево и объяснял причину совершившегося чуда, а дивеевским торжественно приказал увезти дерево домой, как преклонившееся ради них.
Через непродолжительное время после смерти о. Серафима один офицер, г. Каратаев, отправлявшийся в Курскую губернию в свой полк, заехал в Саров, чтобы, по всегдашнему обыкновению своему, принять благословение о. Серафима. Молодой человек очень скорбел, что не застал в живых блаженного старца. «Известие о кончине его, — говорил он, — возмутило всю мою душу; я принял его как наказание за мои грехи; но отслуживши панихиду на его могиле, я почувствовал вдруг такое спокойствие души, что, казалось, будто через самого старца получил прощение в грехах и услышал обещание его молиться за меня у престола Божия». Игумен Нифонт поручил г. Каратаеву в Курске заехать к родным о. Серафима,
передать им от него просфору и благословение и рассказать о кончине блаженного их сродника. По приезде в Курск он тотчас же отправился к родным о. Серафима и нашел Алексея, брата его, уже умершим, он только что скончался. За несколько дней до сего времени этот брат был совершенно здоров, только подвергался сильной тоске, не ведая о кончине брата и не сознавая причин своей грусти. Скорбное состояние духа расположило его искать себе утешения в молитве: ежедневно ходил он в церковь, наконец поговел, исповедался и причастился Св. Тайн. В это время из Сарова получено было письмо о кончине о. Серафима и его портрет. Тогда брат стал окончательно готовиться к смерти; над ним совершено было таинство Св. Елеосвящения, после которого он и скончался. Мы заносим это обстоятельство в жизнеописание о. Серафима потому, что, говорят, он, бывши раз в Курске, предсказал брату о его кончине в таких дошедших до нас выражениях: «Знай, что, когда я умру, и твоя кончина вскоре за тем последует».
Скоро после погребения родилась сама собою мысль о сохранении памяти о достоблаженном старце Серафиме. Стали собирать и хранить его портреты, которые прежде были написаны. Известно, что о. Серафим неохотно соглашался на то, чтобы писали с него портреты. Так, мать дивеевской сестры Анастасии Протасовой, имея большую приверженность к о. Серафиму, просила раз у него благословения списать с него портрет. Отец Серафим отвечал на это: «Кто я, убогий, чтобы писать с меня вид мой? Изображают лики Божий и Святых, а мы — люди, и люди-то грешные». То же самое повторил он в ответ при подобном случае Саровскому иноку, прибавив в пояснение: «Мы всегда и во всех случаях должны стараться отсекать вины тщеславия в самом начале». Но мать сестры Анастасии стала умолять его с настойчивостью не отказать ей. Тогда только из уважения к ее усердию он уступил ее желанию и сказал: «Это в вашей воле, пусть будет по вашему усердию». Благодаря таким убеждениям были собраны и доныне находятся в Саровской обители в квартире настоятеля два верных изображения старца Серафима. Одно написано в то время, когда старцу было около пятидесяти лет. Отец Серафим представлен с открытой главой, лицо у него чистое, белое, глаза голубые, нос прямой, с небольшим возвышением; волосы светло-русые, густые с проседью; усы и борода густые с проседью; рука одна с другою соединены на груди. Старец стоит одетым в мантию. Этот портрет написан художником академии Димитрием Евстафьевым для г-жи Анненковой и ею передан в Саровскую пустынь. Другой портрет, находящийся также в келье Саровского строителя, писан с натуры лет за пять до кончины старца. Отец Серафим изображен в мантии, эпитрахили и поручах, как он приступал к причастию Св. Тайн. По этому портрету видно, что лета и иноческие подвиги имели влияние на внешний вид старца. Здесь лицо представлено бледным, удрученным от трудов; волосы и на голове, и на бороде густые, но не длинные и все седые. Правая рука положена на эпитрахили у груди. Этот портрет написан художником Серебряковым, который после был иноком Саровской обители и в ней опочил вечным сном. Художники Саровской пустыни, кроме портретов, написали на полотне картину его смерти, снимок с которой при жизнеописании прилагается с немногими взятыми с действительности дополнениями в подробностях.
В Саровский монастырь являлись после смерти о. Серафима многие лица, свидетельствовавшие, кому какое благодеяние оказал славный подвижник, кто и какое получил от него исцеление. Записки о таких событиях доставляемы были собственноручные или, по крайней мере, засвидетельствованные их подписью. Заодно упомянем здесь, хотя несколько забегаем вперед, какая судьба постигла вещи о. Серафима.
Те лица, у которых были вещи о. Серафима, тщательно стали хранить их у себя, а другие старались что-нибудь приобрести из его вещей на память себе. По заведенному с давних пор в Саровской обители порядку все вещи после смерти брата поступают в так называемую рухальню (кладовая рухляди) и делаются общим достоянием обители. Всякий брат, в чем нуждается, то берет из рухальни и, износивши одну вещь, переменяет на другую. Вещи о. Серафима, поступившие в то же хранилище, не остались там, но, по усиленным просьбам почитателей старца, розданы были им старшими из братии: о. Нифонтом и о. Исаиею. Так, и у инока Саровской пустыни Гавриила был портрет о. Серафима. Счастливый владетель так дорожил им, что не хотел никому показывать, и если показывал самым близким особам, то никак не выпускал его из своих рук. Крест медный, который о. Серафим всегда носил на себе поверх одежды, по благословению преосвященного Иеремии, бывшего епископа Нижегородского, хранится в Дивееве, в церкви Преображения Господня. Большой железный крест, который носил старец под одеждой, на шее, находится в Саровской пустыни. Господа Тепловы, прослышав о смерти старца Серафима, прислали из Таганрога нарочного в Саров получить что-нибудь из его кельи, и им посланы были два кувшина, в которых подвижник носил для себя воду; оба кувшина были наполнены водой из Серафимова источника. У одной из сестер Дивеевской общины, а именно Параскевы Ивановны, остался топорик, которым работал о. Серафим в пустыни. Сестра берегла его, еще при жизни старца, как необыкновенную драгоценность; потом согласилась передать его своей начальнице для хранения в пустынной келье о. Серафима. Г-жа Мария Колычева, бывшая в близком духовном общении с другим затворником того времени, Георгием, с восторгом писала ему, что она после смерти о. Серафима получила из его кельи белый полотняный платок, лампаду и стаканчик; обе последние вещи в звездочках. Две ряски, из оставшихся после смерти о. Серафима, переданы были сестрам Дивеевской общины, из коих одну сестра носила на себе, а другую выпросила для себя г. Колычева. Волосы о. Серафима, два раза выпадавшие, в виде войлока, с головы его после двух болезненных его страданий, хранились у дивеевской церковницы Ксении Васильевны и у Саровского старца о. Феодосия. Камни, на которые старец для умерщвления искушений врага восходил молиться в течение тысячи суток, перенесены в Дивеевскую общину. Тот из них, на котором он стаивал днем в своей келье, находится в прежнем своем виде в Преображенской церкви в Дивееве. От другого из этих камней, на котором о. Серафим молился ночью пред открытым небом, остался один обломок, потому что благочестивые посетители Сарова, осматривая места, на которых о. Серафим подвизался, постоянно отбивали от него части и увозили с собою. И этот остаток, имеющий около аршина в диаметре, вскоре после кончины старца также перевезен в Дивеево и положен в той же Преображенской церкви. Келья, в которой о. Серафим подвизался в ближней пустыни, куплена Н. А. Мотовиловым и также перенесена в Дивеевскую обитель. В ней совершается теперь неусыпное чтение Псалтири за упокой в Бозе почивших лиц Царского рода, пастырей Церкви, о. Серафима, усопших сестер обители и других благодетельствовавших ей при своей жизни особ. А другая подвижническая келья о. Серафима в Дивееве же обращена в алтарь в храме Преображения Господня. Образ Царицы Небесной «Радости всех радостей», написанный на полотне, натянутом на кипарисную доску, стоявший в монастырской келье о. Серафима, находится теперь в соборе Дивеевской обители. Усердием Наталии Ивановны Богдановой на нем положена серебряная вызолоченная риза. Перед ним в определенный день недели поется акафист Спасителю и Божией Матери. Благочестивые посетители питают особое усердие к иконе сей и, по своей вере, получают от нее духовное утешение. Особенно известной сделалась одна вещь из оставшихся после о. Серафима. Незадолго перед кончиной своей он благословил начальницу Дивеевской обители Ксению Михайловну Кочеулову полумантией, которую сам носил. Когда сестра обители, Елисавета Андреевна Татаринова, отправлялась в Петербург за сбором подаяний, ей дана была в напутствие и мантия о. Серафима. Эта мантия в последнее время огласилась в Петербурге даром исцеления над дитятей, которому искусство первых в столице врачей отказывало в помощи. Из Евангелий, которые читал в келье о. Серафим, одно находится в Сарове, а другое — в Дивеевской обители у Е. И. Мотовиловой. Последнее Евангелие, в кожаном переплете, есть то самое, которое о. Серафим носил всегда с собой в сумочке за плечами. Рассматривая его, мы увидели, что в этом переплете собраны были вместе: Псалтирь, Евангелие, книги Деяний и послания святых Апостол. В Дивееве же хранится малая часть книги Четьи-минеи первой трети, тлевшая при пожаре, бывшем при кончине старца Серафима. Из этого перечня вещей, оставшихся после старца Серафима, видно, что большая часть из них приобретена Дивеевской общиной.
Затем после смерти о. Серафима, за исключением немногих нераспечатанных писем, ничего не осталось. Старец жил и умер, как выражено на его памятнике: «во славу Божию».
Имя его до сих пор ублажается по всей России. Не в одной Саровской пустыни или Дивеевской обители служат теперь панихиды о блаженном успении его, но и во многих других местах отечественной Церкви. Нам приходилось слышать поминовение его в Петербурге, Москве, Киеве, даже в уездных городах и селах отдаленных мест нашего отечества.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter