Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterПрп. Нил Синайский. Творения
Глава 6. Итак, почему подвижников огорчает упражнение в подвигах, которое научает знанию подвижничества, не допускает до опасностей, продолжительные труды облегчает трудом кратковременным и не дает козням делаться вредоносными? Но может быть, и не огорчает оно тех, которые знают пользу его по следующему апостольскому наставлению: Скорбь терпение соделовает, искусство же упование: упование же не посрамит (Рим. 5, 3–5), непременно принесет с собою и то, чего надеемся, и ожидание сделает не напрасным.
Огорчает же тех, которые не расположены к подвижническому труду, по лености и по малодушию своему остаются только зрителями чужих подвигов, как слово Божие и жену великого Иова представляет неспособною даже и видеть те страдания, какие переносил Иов; почему и говорит она подвизающемуся мужу: Доколе терпиши? (Иов. 2, 9). Ибо слова доколе терпиши показывают, что ей трудно было смотреть на те искушения, которые терпел он. Не говорит она: «Долго ли тебе страдать, или мучиться и утруждаться, но: Доколе терпиши?» Ни болезни его не состраждет, ни мужеству не удивляется, но порицает терпение, как напрасное и ни с чем не сообразное, советует сетовать на продолжительность страдания, а не разделяет скорби страждущего. Таковы люди слабые и женоподобные: впав в трудное положение, не только подвизающихся не поощряют они к мужеству словами, которые нередко и ослабевшему в духе придают бодрость, но сокрушают и уничтожают последнюю бодрость, жалуясь на страдания как на нестерпимые; и кого должны были по справедливости ублажать, о тех жалеют и плачут как о людях жалких. Не слышал ли ты, что говорит Божие слово: «Муж неискушенный не искусен пред Богом» (см.: Иак. 1, 12)?
Почему же дивишься, что искушаются благоугождающие Богу? Разве не убедили тебя примеры прежде живших праведников, которых жизнь полна скорбей и подвижнических потов? Не знаешь разве благочестия Иовлева и козней врага? Не напоказ, не славу имея в виду, Иов сам описал свои преуспеяния, но, призывая слушающих к ревностному подражанию, изобразил свое усердие к странным, говоря: Вне не водворяшеся странник, дверь же моя всякому приходящему отверста бе (Иов. 31, 32); изобразил попечение свое о вдовах и сиротах: Аще же и хлеб мой ядох един и сирому не преподах от него (Иов. 31, 17), и вдовица не отходила никогда от дверей с пустым недром; изобразил и покровительство обиженным: Распрю же, еяже не ведях, изследих: сотрох же членовныя неправедных, от среды же зубов их грабление изъях (Иов. 29, 16–17); изобразил сострадание к рабскому роду, который преобладание, расторгнув естественный союз, поработило себе и, как слабейший, силою подчинило преизбыточествующему силою: Аще же презрех суд раба моего или рабыни, прящымся им предо мною (Иов. 31, 13), нимало не отвергал и прав их из презрения к их низости, но давал возможность защищать себя, ободрением вызывал на то, чтобы говорили свободно и чтобы подчиненный, из страха соблюдая молчание, не был осужден властным словом; и при сем высказывает побудительную причину, говоря: Еда не якоже и аз бех во чреве, и тии быша? бехом же в томже чреве (Иов. 31, 15).
Так равночестность рождения основательно приемлет за равночестность достоинства, кичащихся в безумии увещевая единоестественных с нами не утруждать без пощады, наподобие вьючных животных, приказаниями свыше их сил и советуя по собственным силам заключать об их силах. Ибо во всех одинакова немощь естества, и живое существо от непомерных трудов вскоре умирает. Почему и труд должен быть соразмерен с силами, и за трудом следовать отдых, достаточный к восстановлению утомленной силы, чтобы к новым трудам приступала она уже обновленною и укрепленною. А чтобы в словах праведника нельзя было подозревать человеческой похвальбы, то Сам нелживый Бог делается свидетелем сказанного им, Сам словом Своим запечатлевает слова его и говорит: Бе человек он истинен, непорочен, праведен, благочестив, удаляяся от всякия лукавыя вещи (Иов. 1, 1).
Глава 7. Но поелику справедливость требует, чтобы искусный подвижник не в том только всегда упражнялся, чтобы бить руками по воздуху, но в доказательство мужества своего на самом деле представил опыт телесных упражнений, то приходит к подвигоположнику противоборник, по видимости крепкий силами и высоковыйный, и словами своими уничижает подвижника, напрасною и детской игре подобною называет борьбу без состязания с противником и говорит, что упражняться в борьбе наедине есть призрак мужества, а вовсе не мужество, требует вывести его на битву, вызывает на поприще и прежде опыта, подобно Голиафу, хвалится неоспоримою победою. И Голиаф в науке высокомерия – ученик врага, а враг – учитель Голиафов, оба в делах ниже своих обещаний, на словах величавы и щедры, а в самой битве нетверды, бессильнее самых нерадивых.
Враг осмеивает и презирает Иова, как уже побежденного, говорит, что в благополучии он благодарен, предсказывает, что окажется ругателем, будучи лишен того, что делает его знаменитым, клевещет, что иной он наружно и иной в самой действительности, благочестие называет притворством, благоговение – личиной, говорит, что добрые дела – воздаяние за милости, какими пользуется, всячески старается очернить святого, думая, что клевета найдет себе место пред Богом. Так в другое время клеветал он человеку и на Бога, будто бы позавидовал ему в знании добра и потому запретил вкушать плод, доставляющий сие знание, чтобы и человек не соделался[24], как Бог, ведущим доброе и лукавое.
Но ни в чем не успел враг, солгав пред Богом, потому что имел дело не как тогда, не с человеком, которого мог обмануть. Отдан ему подвижник, как просил: он извел его на поприще, поставил на песке, пустил в него стрелы свои, предначиная тем битву; лишил его имущества и нашел, что не раб он этого; отнял у него сонм детей и узнал, что выше он естества; лишил царского сана и увидел, что превыше он и славы; покрыл тело гниющими язвами и дознал, как любомудренно переносит он страдания плоти; истощил все вымыслы искусства и не одолел неподдающегося; употребил в дело всякие приемы к обольщению и не увлек непреклонного; изнемог, поражая искушениями, и не оказалось даже следа ударов; истощил свой колчан и не уязвил доблестного ратоборца; не осталось и страданий для готового на все страдальца, а изобретавший сии страдания был в затруднении, недоумевая уже, что еще примыслить и как удачнее напасть на победителя; и справедливо стыдясь после своего поражения, когда увидел, что за то, чем до борьбы так много хвалился, преодолевший его терпением и страданием доказавший непреклонность мужества приемлет венцы и победные награды и предстоит с ними, подобно препоясанным и домогающимся почестей борцам, громогласно взывая: «Вот близок мой суд; знаю, что окажусь правым; кто меня осудит и заставит теперь молчать?»
То есть: противник пал, враг побежден, неприязненный низложен и лежит, покрытый стыдом; кто же осудит меня и заставит теперь молчать, когда победа дает право взывать, когда дело свидетельствует об истине слов, после опыта делая обещание несомненным? Велеречие врага, с каким вступил он в ратоборство со мною, став теперь обличением непререкаемого легкомыслия и опрометчивости, предает его позору, а мое тогдашнее молчание побуждает говорить теперь и поведать дела, подтверждаемые очевидностию, а не какими-либо недознанными на опыте провозглашениями дающих сомнительное и неверное обещание.
Отделение 11
Глава 1. Что же Иосифа, блиставшего красотою телесною и душевною, ввергло в темницу и заставило исчерпать всевозможные в ней злострадания? Не попечение ли о целомудрии стало для него причиною всего этого, когда неуспевшая в том, чего домогалась, ласкательство любви изменив в свирепую ярость, в гневе за неудавшееся прелюбодеяние пред неразумным мужем вооружилась обвинениями? Одежда, которую представила она как подвергавшаяся насилию, действительно служила обличением насилия, хотя нанесенного не ей, но ею причиненного юноше, оставившему одежду[25], за которую привлекала, только бы спастись ему бегством от поругания греха.
Ибо после неудачи если и от похоти, и от гнева предавалась неистовству, то находила для себя полезным истребить поступившего с нею, как казалось ей, нагло, чтобы, издеваясь над нею, не стал и пред всеми также позорить неистовой похотливости. И Сусанну такой же смертной опасности подвергал приговор обманутого клеветою суда, потому что и здесь беззаконные похотники и судии справедливо почитали для себя тяжким видеть живою знавшую о таком их поступке, за который весьма справедливо будут осмеяны на недостойное и возраста, и сана дело отважившиеся в глубокой старости, потому что, когда порывы вожделения утихают и ослабевают, по естественному порядку сами собою теряя силу, тогда, перезрев и выжив из лет, предались они постыдному неистовству, воспламенившись любовию к целомудренной. Но я, усматривая разность в этой многими, может быть, признаваемой тождественности, нахожу нужным и в том, что, по мнимому сходству, представляется как бы тождественным, сделать различение, не для того, чтобы жены не смели хвалиться тем же, чем хвалятся мужи, но для того, чтобы каждый, читающий Божественные Писания, едва будучи в состоянии и при великой наблюдательности и внимательности доходить до истины, не упускал из внимания в кажущемся сходстве сокрытых разностей.
Действительно, кто из не понимающих вполне дела и не разыскивающих тщательно причины оного не скажет, что Сусанна подвизалась в том же, в чем и Иосиф, хотя, если судить о деле, не принимая в рассмотрение намерения, подвиг ее был не один и тот же с Иосифовым, но гораздо ниже? Ибо намерение может в обоих быть одно и то же относительно к целомудрию, хотя бы поступок не имел того же достоинства, лишаясь равной ценности по случайным обстоятельствам, а не по нравственному настроению души; так что нельзя признать клеветою на добродетель целомудренной, если сказать, что в награде за свой подвиг, в предположении больших наград, она утратила нечто пред другими. Ибо, может быть, имела она силу и для более совершенных преуспеяний, хотя видим, что предлежавший ей и совершенный ею подвиг меньше в сравнении с открывшимся для Иосифа.
Что равного в этом, когда старцы хотят обесчестить юную и когда юная юного же принуждает к падению? Что равного между почтенными по сединам и цветущею по красоте? Между внушающими видом своим стыдливость и уважение и между воспламеняющею страсть своим лицезрением? Между незнакомыми и между тою, которая всегда вместе проводит время? Между являющимися неожиданно и между тою, которая каждый день нападает, привлекая и словами, и любодейными телодвижениями, грозит смертию и обещает свободу? Между теми, которые могут привести в ужас своим нападением, и между тою, у которой достаточно было сил, чтобы очаровать ласками и умягчить услужливостию даже не склоняющееся к согласию сердце? Между теми, которые возмущают смятением, страхом и, скорее, ослабляют раздражительность похотения, нежели побуждают оставаться в покое, и между тою, которая мольбами привлекает даже вовсе не расположенную к страсти мысль? Всего же сильнее к внушению склонности или отвращения сходство и несходство возраста. Сусанна не покорилась старикам, в которых не было ничего приятного, а юный Иосиф отринул юную жену, которая могла удовлетворить тому, к чему принуждала.
Глава 2. В подобных случаях, как и естественно, ничто не производит столько взаимного согласия, как одинаковость возраста и привычка друг к другу. Возраст убеждает сверстных годами мужчину и женщину к взаимной доверчивости; привычка друг к другу долговременным знакомством умягчает и крайне суровые нравы и взаимно чуждающихся побуждает к приязни. А устаревшее и утратившее прелесть свежести не увеселяет блистающего еще красотою, хотя само и увеселяется сим, потому что ненравящееся не имеет ничего привлекательного, чем могло бы уловить.
Найдешь, что многие другие ради добродетели переносили испытания в весьма многих обстоятельствах: одни прилагали старание о благочестии и о том, чтобы свято служить Богу; другие обучались благоговению, скромности и вообще стремились к нравственному своему образованию; иные же поползнувшимся по неведению для суждения о том, что хорошо, объяснили остававшееся для них сокровенным и снабдили полезными советами, чтобы жизнь их исправилась на пользу. По слову Павлову, вси же хотящии благочестно жити о Христе Иисусе, гоними будут (2 Тим. 3, 12). Для беззаконных тяжко то самое, что поступают они справедливо, несносен самый вид их, и за сие бывают они гонимы, потому что и молча обличают лукавство, противоположностию своей жизни выставляя каждому на зрелище худую жизнь людей порочных.
И Господь, предрекая Апостолам, что будет с ними, говорит: Аще Мене изгнаша, и вас изженут (Ин. 15, 20); и: От сонмищ ижденут вы (Ин. 16, 2); и: Пронесут имя ваше яко зло (Лк. 6, 22), чтобы, приуготовившись с усердием к предвозвещенным скорбям, легко переносили их, размышлением о страдании соделав для себя нетрудным испытание страданий. И подлинно, вскоре последовали сонмища фарисеев, узы, темницы, клеветы, оскорбления, поругания, побои, смертные опасности; и ничто не смущало их, ничто не заставило умалить дерзновения. Ибо имели в виду испытать страдания еще большие тех, какими угрожали им. И готовность произволения делала, что пренебрегали всякое бедствие. Посему хотя числом было их двенадцать, но к целому неистовствовавшему народу свободно обращали речь, то говоря: Не можем бо мы, яже видехом и слышахом, не глаголати (Деян. 4, 20), то: Аще праведно есть пред Богом вас послушати паче, нежели Бога, судите (Деян. 4, 19). Иногда и до справедливых доходили укоризн противящимся истине; немногие – многим, немощные, по мнению людей, сильным говорили так: Жестоковыйнии и необрезаннии сердцы и ушесы, вы присно Духу Святому противитеся, якоже отцы ваши, тако и вы (Деян. 7, 51).
Ибо такова справедливая ревность: не смотрит на множество имеющих силу делать неправду, не рассуждает о ярости и могуществе противников, не внимает угрозам, не знает опасности. К одному усердно устремлена: изрекать истину, явною для всех делать ложь, чтобы не овладела тайно кем-либо из людей простосердечных.
Глава 3. Поэтому поступающему справедливо какое зло причинят скорби, отовсюду его затопляющие, страшно восстающие и легко сокрушаемые, сильно ударяющие и с великим стремлением проносящиеся мимо, нагло вторгающиеся и смело отражаемые, внезапно находящие и не производящие крушения, разжигающие золото и делающие его более добротным? Так в Песни Песней совершенная душа, твердо полагаясь на терпение, испытанное в искушениях, призывает ветры, говоря: Востани, севере, и гряди, юже, и повей во вертограде моем, и да потекут ароматы (Песн. 4, 16), ибо убеждена, что благоухание добродетели тогда делается большим, когда приводится в движение множеством искушений, возбуждающих покоившееся дотоле расположение к деятельности и чрез обнаружение делающих ее более славною.
Так воссиявала добродетель каждого из святых, которая могла бы таиться, если бы не была обнаружена испытанием, и сокрывалась бы под спудом, если бы не была поставлена на свещнике, в делах просиявая блистательным светом внутреннего расположения. Кто узнал бы благочестие великого Авраама, если бы послушание повелению о заклании сына не провозвестило его мужества, с каким вооружил он отеческую руку на единородного, простирая ее на возлюбленного сына и даже унылым взором не показывая горького страдания души, но пребывая с таким же веселым духом, с каким бы пребыл при благодарных молитвах принося Богу в жертву козла, или тельца, или агнца? Кто дознал бы любомудрие Иова при отнятии у него разными способами собственности его, если бы благодарение его при каждой потере не взывало ясно об его великодушии?
Злотворный же враг не за один раз расхитил у него все, чтобы, одним ударом повергнув его в бедствие, не соделать одновременною и сокращенною болезни, которая могла принять на себя многие виды от получаемых одна за другою вестей и выслушивающему оные причинить жесточайшую скорбь. Не прежде всего ниспровергает дом, в котором пировали любезнейшие Иову, сокрушением сим обращая здание в гроб, растворяя с яствами кровь, смешивая вместе и плоти, и камни, чтобы бОльшим страданием не соделать чувства притупленным для страданий меньших. Но во всем простирается постепенно от одного к другому, от менее важного восходя к более драгоценному и за одною вестию приготовляя другую, более скорбную и по количеству и по качеству утраты, чтобы бедствие, возрастая понемногу, причинило великую и жестокую язву печали.
Такой от начала соблюдал он порядок, пока не нанес последнего удара, который и показал любомудрие мужа. Как скоро узнал Иов о падении дома и погибели детей, получив уже прежде известие о потере всего прочего, растерза ризы своя и остриже власы главы своея (Иов. 1, 20), взявшему прочее отдавая и то, чего не мог он взять, и естественным любомудрием предваряя евангельский совет. Ибо сказано: Хотящему ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу (Мф. 5, 40). И совет сей предварительно исполнил Иов, добровольным приятием бедствий доказывая, что не печалится, подвергшись оным по видимому невольно, и тем, что стало видимо, обнаружил сокровенную дотоле силу духа.
Глава 4. Кто взявшему насильно отдает еще и то, что у него не отнято, тот второю щедростию дает видеть, что и первое, хотя взято с нуждою, уступил он не по нужде, без насилия воли своей, хотя употребившие насилие по видимому поступили самоуправно, взяв то, что мог он и не отдать, но отдал по произволению, свободно уступая, что по видимости признается отъемлемым у него против воли. В неизвестности оставались бы и Иосиф, и Сусанна, и Иефай, которые приобрели себе славу – первые за целомудрие, последний за верность слову. Ибо Иефай, за доблестный успех в брани дав обет, если преодолеет врагов, славившихся и многочисленностию, и воинскою опытностию, принести во всесожжение, что из собственности его прежде всего иного попадется навстречу, когда случайно встретилась единородная и безмерно любимая дочь, не изменил обету, природе предпочтя благочестие и пожертвовав отеческою любовию, только бы не нарушить завета с Богом, хотя смерть дочери причиняла ему невыносимое страдание.
И если заслуги других, будучи всем известны при самом действии, приобрели себе явную и открытую похвалу, то для Иосифа и Сусанны за трудом и доблестным подвигом следовало постыдное осуждение, не только скрывавшее чудную высоту их добродетели, но даже налагавшее на них укоризну в непотребстве. А сие причиняет великую скорбь любомудрствующему, когда бесславят его за то самое, за что надлежало бы прославлять. Но великую и несравнимую славу и честь приобретает он у Бога за то, что в добром деле подъял великий труд и худое о себе мнение, и притом несправедливое, перенес скромно как действительно справедливое.
Посему, облегчая трудность такого великодушия, Господь сказал: Блажени есте, егда поносят вам и ижденут и рекут всяк зол глагол (Мф. 5, 11) и прочее, за сугубую добродетель назначив и сугубую награду и в утешение за безотрадный труд предлагая соответствующее труду воздаяние. Ибо, когда смиренномудрого укоряют в гордости, щедроподающего в хищении[26], целомудренного в похотливости, воздержного в многоядении, скромного в дерзости, степенного в малодушии, сокрушенного духом в лицемерии, тогда весьма прилично сугубое возмездие, и одно из них увенчивает подвижника за самое дело, а другое – за клевету.
Глава 5. Таков был великий Иов; и добродетели свои знает он, и, когда друзья порицали за противоположные им пороки, не усиливается опровергать сии ложные и неблаговременные упреки, но с готовностию соглашается на оные и подтверждает их. Ибо говорит: Воистинну вем, яко тако есть – и старается доказать, что это действительно так, говоря далее: Како же будет праведен человек у Господа? (ср.: Иов. 9, 2)... или в делех своих без порока муж? (Иов. 4, 17). Так общую по видимому вину целого рода сделал он своею собственною, чтобы не подать мысли, будто бы свободен от приписанных ему пороков. Почему справедливо и восприял все сугубо, иное – потому что ограблен был хищником, а иное в вознаграждение за любомудрие при утратах.
Так скорби не только не причиняют вреда, но даже доставляют весьма великую пользу, делая оскорбляемого славным, если будет он терпелив. Но Правитель жизни нашей и скорбям не попускает продолжаться до крайней опасности, и подвигу не дозволяет превышать силы подвизающегося. Если же и соизволяет иногда на сие, устрояя что-либо необычайное, то совершает великое чудо, Сам содействием благодати восполняя оскудевающее по немощи естества, подобно тому, как приучающие плавать неопытных, плывя подле, поддерживают ослабевших, помогая то одной, то другой рукою, пока истощенные силы не восстановятся, и чрез это как обучают искусству, так не дают при нужде и утонуть.
Так Павел в одном месте говорит: Верен же Бог, Иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести (1 Кор. 10, 13), а в другом: Не хощу вас, братие, не ведети о скорби бывшей во Асии, яко по премногу и паче силы отяготихомся, яко не надеятися нам и жити (ср.: 2 Кор. 1, 8). Словами же избытие и паче силы Апостол выражает, что Божие содействие дает силу, чтоб были и продолжение[27] искушений сносное, и спасение в самых отчаянных опасностях необычайное и почти невероятное.
Глава 6. Сарра, чужеземка и пришлая, впав в руки любострастного царя, ниоткуда не надеялась себе иной помощи, кроме Божией свыше. Бывший с нею муж, который должен был оказать сию помощь, столько был для этого бессилен, что и брак скрыл, и выставил одно родство, боясь смерти, назвал супругу сестрою, разделявшую с ним ложе – единокровною, ибо знал, что приведенные в неистовство красотою чужой жены почитают непримиримыми врагами подозреваемых в соискательстве любви и о том стараются, решаясь даже на убийство, чтобы не иметь человека, который бы мысли любимой ими привлекал к себе и спокойное сожительство мог возмущать заботливою ревностию.
Когда же пришло в совершенное бездействие все, что справедливо и по всем правам могло служить к защите Сарры, тогда с самого ложа спаслась она непоруганною, потому что царя болезнь внутренностей удержала от любодейного общения и чрезмерные страдания охладили в нем неистовое пожелание. На царском ложе после объятий чего, кроме поругания, могла, наконец, ожидать себе Сарра, когда страсть в варваре, по причине великого невоздержания, была неукротима, красота раздражала похоть, похоть возбуждала неистовое стремление к беззаконному наслаждению, а воспламенявшая все это была в руках, хотя и желала избежать насилия, но чтобы воспротивиться оному недоставало у ней ни сил телесных, ни убедительности слов: потому что однажды возбужденная в сластолюбце страсть ничему не уступает, нет у него рассудка, способного внять словам и убедиться ими.
Но добродетель этой жены и в столь затруднительных обстоятельствах нашла способ, как соблюсти себя неоскверненною, остановив беззаконника собственными его страданиями и мучительною болью внутренностей угасив воспламеняющий его тайный огонь похотения.
Глава 7. О Давиде и Гедеоне. Как кротчайший и незлобивый Давид, многократно попадавшийся кровожадному Саулу, сверх всякого чаяния выходил из рук его ничего не потерпевшим, в разные времена различно спасаясь и не умея дать себе верного отчета в своем спасении, потому что каждый раз чудо сие препобеждало всякое примышление и рассудка, и разума? Как отцеубийца Авессалом осужден за беззаконное присвоение власти, не быв и пойман руками человеческими?
Дуб, взяв за волосы, восхитил его бежавшего и повесил в виду у всех на высоте, всякому, кто желал отмстить за оскорбление нежно любящего отца, выдавая его на убиение готовым и нимало не способным защищать себя и за безрассудное предприятие понесшим это достойное наказание, так что выдан на смерть неразумным и неодушевленным растением. Как Гедеон, с тремястами пеших воинов, предал смерти целый народ мадиамский, многочисленностию уподоблявшийся песку и крепкий силами, не имев даже никакого благовидного повода к тому, чтобы вступать в сражение? Совершенно естественно было, по многочисленности неприятелей, не осмеливаться и подумать о сем предприятии, если бы рассказ о сновидении не поощрил его. Не с боязнию ли и нехотением, когда повелел Бог, пошел он слушать в неприятельский стан, где придана ему твердость духа, когда, как не изведавший на опыте споборничества Божия, не имел он убеждения по вере?
Ибо от одного пересказывающего услышал он, что катающееся тесто ячменных хлебов ниспровергло мадиамские кущи (см.: Суд. 7, 13), а другой благоразумно сделал еще применение и сказал, что это – меч Гедеона и пришедшего с ним войска; и Гедеон, выслушав сие, одушевился доброю надеждою, уразумев мысленно малозначительность своего войска под ячменными хлебами, которые, катаясь, без труда приведут в смятение вражеский стан, не сами собственною рукою низлагая противника, но приемля в себя крепость от Божией силы, вращающей и катящей их. Ибо катящееся по видимому давит и преодолевает попираемое, причину же сего имеет в силе того, что катит и толкает с усилием.
Глава 8. О Самсоне и Езекии. Как Самсон тысячу вооруженных поразил один и одною ослиною челюстию, от утомления же в этом побоище ощутив жажду, когда не оказалось нигде ни источника, ни ручья, из одного зуба в челюсти получил обильно истекшую влагу, в одном и том же и нашедши оружие против иноплеменников, и обретши источник к утолению томившей после победы жажды?
Как Езекия, который не мог терпеливо видеть, что опустошаема была вся земля внезапно во множестве покрывшим ее ассирийским войском, помолившись дома, увидел наутро врагов мертвыми, не двинув копья, не оградив себя щитом, не натянув лука, не брав в руки меча, не оказав никакого воинского действия; потому что один Ангел по одному мановению безмолвно совершил такое поражение и не истребил всех единственно потому, что и в намерении было погубить не целый народ, а такое число, какого достаточно было привести прочих в страх и ужас и побудить к бегству? Кто вместо стрел на вражеские ряды ниспослал беспрепятственно каменный град из облаков и привел их в смятение, так что восстали они друг против друга, как бы против неожиданно наступивших неприятелей, и в той мысли, что умерщвляют противников, совершили избиение своих, доставив чрез сие без битвы победу благочестивому тогда[28] народу?
Глава 9. Об Елисее и израильтянах. Как пророк Елисей укрылся от ищущих его врагов, ходил среди них и не был ими видим, привел их в свою землю и не узнан ими, был путеводителем злых и мог скорее им сделать, нежели от них потерпеть, вред; потому что омрачено было зрение их и естественно погрешало при отыскивании его? Как израильтяне не впали во власть преследовавших египтян, когда имели позади себя расположившихся станом египтян, а против себя – великое море, с той и другой стороны омывающее непроходимые пустыни, невосходимые горы, при невозможности спастись бегством, подобно уловленным в мрежу рыбам, отовсюду заключены были в руках у врагов?
Как расступилось море? Как от суши до суши стала вода, оставив глубокий песок сухим для удобного шествия коней и колесниц? Как волны отвердели крепче литой меди? Как водное естество, обыкшее течь вниз по склону, стеновидно стало, подъявшись на такую высоту, и дало необычайный путь гонимым, для одних без всякого препятствия с той и другой стороны удерживая отдельные части моря, а других покрыв водами при возобновившемся их течении и всем им вместе, и животным, и людям, устроив наскоро глубокий гроб? Как небо в пустыне дождило им без возделывания земли уготованную пищу, ниспосылая то манну, то перепелов – эту безбедную и не требующую приготовлений трапезу? Как твердый и лишенный влаги утес из бесплодных чресл в утоление долговременной жажды изверг потоки воды, принося такую дань, какой не давал никогда прежде?
Как Иордан, подражая морю, разделил свой ток, противопоставлявший преграду путешествующим, одной части вод дав волю стекать к морю, а другую остановив (трудно сказать), заставив ли течь назад или прекратив течение в самых источниках? Ибо никто не в состоянии истолковать Божие чудо, которое, обыкновенно, вовсе выходит из пределов всякого естественного порядка и препобеждает правдоподобные умствования хитрословов. Как, изострив естественное свое вооружение – жала, сражались за народ шершни, чтобы, отняв страну у семи владевших ею народов (см.: Исх. 23, 28), отдать умиренную землю во владение предводительствуемых Богом и, с одной стороны, побежденным не оставить благовидного предлога причину поражения своего объяснять тем, что побеждены множеством войска и тяжкою силою, а с другой – наследовавших достояние изгнанных предохранить от кичения, потому что получили во владение города по милости, не заслуженной трудами, а не в награду за доблесть – как завоеванные оружием.
Глава 10. О трех отроках: о Данииле, Ионе и Аароне. Как все поедающая сила огня своей попаляющей действенности не простерла на трех отроков, не дозволив и жару приблизиться к бренным телам; вне пещи показала свою мощь, а внутри пещи необычайным образом пребыла недействующею?
Как львы пред Даниилом возобладали над двумя равно естественными страстями: и зверством, и голодом, в этой части любомудрия превзошедши людей и сохраняя семидневное воздержание от пищи, даже по предложении снеди, тогда как одаренные разумом, если готово что-либо снедное и есть возможность вкусить невозбранно, не терпят и однодневного поста? Как китово чрево, которое переваривает и камни и разлагает все в него попадающее скорее, чем произносится слово, Иону в месте столь влажном и жарком в продолжение трех дней и стольких же ночей соблюло невредимым, живущего на суше сделав морским, и удобоистребимого – неистребимым, и обыкшее поддерживать жизнь свою вдыханием воздуха естество превратив в естество рыб, вопреки обычаю вместо обыкновенной и привычной стихии – воздуха – втягивающее ноздрями воду?
Как и жезл Ааронов, лишенный коры, влаги, сухой, давно утративший силу прозябания, когда потребовала нужда подтвердить знамением священство, в котором сомневались, необычайным образом вдруг восприял все: и кору, и цвет, и ветви, и листья, и плоды, и жизненную силу (скорее, нежели во мгновение, разлив ее на все это) – и тот жезл, который незадолго пред тем видели в руках опиравшегося на него, соделав цветущею и плодами обремененною ветвию?
Глава 11. Об Апостолах и о Богородице. Как запертые тщательно темницы предоставляли Апостолам беспрепятственный выход, отбросив дверные запоры и отворив двери? Как узы на руках и ногах до того раздались и расширились, что и рукам и ногам доставили возможность освободиться от них? И, что более всех чудес и превышает всякое слово, – как ни в чем не вместимый и все объемлющий величием силы Бог Слово соблаговолил вместиться в девической утробе? Как чрево образовало в себе и произвело на свет зачатое бессеменно и оно, сохранив невредимыми знамения девства, по слову Иова, прошло вратами чрева (ср.: Иов. 3, 10), не оставив и признака исшествия? Ибо как в другое время вошел к ученикам затворенными дверьми, так и тогда исшел, родотворную храмину естества оставив такою же, какою обрел, и нимало не повредив таинственных связей оных, затворов, чтобы сими назнаменованиями показывалось поистине чудесное и Божественное Рождение. Все сие, и еще большее сего, было, и приемлется верою, а доказательством имеет несомненную верность соделавшего сие Бога, и неизъяснимо для разума, у которого недостает сил истолковать необычайные дела сии и который приходит в изнеможение при недомыслимости таковых чудес.
24 Вместо: ίνα γένηται по списку Синодальной библиотеки за № 338 должно читать ίνα μή γένηται.
25 По списку Синодальной библиотеки за № 338 не читаются слова: ίνα καί της δεδομένης άποστερήση τιμης.
26 Сии слова дополнены по рукописи, в которой читается: καί ό μέγα δοτικός αρπαγήν.
27 Вместо: τήν λύσιν по рукописи читается: τήν ύμην.
28 Вместо πότε по рукописи читается τότε.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter