Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterАфонский патерик
1 ОКТЯБРЯ
Иоанн Кукузель[250] родился в Диррахии. В детстве, оставшись сиротою, он поступил в придворную константинопольскую школу, где, по чрезвычайно нежному голосу, по миловидности и отличным дарованиям, обратил на себя внимание императора (Комнина) и двора его и скоро опередил всех школьных своих товарищей – так что наконец сделался единственным придворным певцом. Юного Иоанна осыпали ласками, лелеяли за трогательное его пение и скромность, но сердце его при всем этом томилось неизъяснимым для него чувством тайной скорби и пренебрежения ко всем удовольствиям жизни. Среди всех очарований двора, среди живительных и сладких надежд в будущем, Иоанн страдал – тем еще более, что не было сердца, которому бы мог он открыть свои томления, которое бы поделилось с ним сочувствием и усладило страдальческую тоску его. Страдания его умножились, когда проведал он, что император думает принудить его ко вступлению в брак. Мысль, что ради временных наслаждений жизни можно потерять радости Царствия Божия, до того тревожила юного Иоанна, что он решился непременно бежать из столицы и скрыться в какой-нибудь отдаленной пустыни. Бог видел чистоту намерений его и Сам благопоспешил исполнению их.
Когда юный девственник стал тяготиться придворной жизнью и придумывал средства избавиться от нее, со святой Горы Афонской прибыл в Константинополь лаврский игумен по монастырским своим делам. Иоанн случайно увидел старца, и юное его сердце затрепетало от радости. Он нежно и детски полюбил святогорского пришельца, сблизился с ним, открыл ему свои мысли и намерения и требовал на них приговора. Когда старец не только одобрил, но и благословил их, Иоанн, вслед почти за ним, скрылся из столицы и в виде странника явился на Святую Гору, у лаврской Порты. На вопрос привратника, кто он, откуда и чего требует, Иоанн отвечал, что он простолюдин, пастух и хочет быть монахом. «Молод еще», – заметил привратник. – «Благо – в юности взять ярем Господень на ся», – отвечал скромно Иоанн и убедительно просил доложить о нем игумену. Привратник доложил про незнакомого пришельца игумену и братии, которые рады были ему, потому что нуждались в пастухе для пустынных козлищ. Иоанн был принят и сопричислен к братству: его постригли и поручили ему пасти на горных пажитях монастырское стадо. Эта должность, сама по себе новая, чрезвычайно обрадовала набожного певца: он погрузился со стадом своим в глубь святогорских пустынь, и любимым его занятием там было богомыслие и молитва.
Между тем, император, узнав о бегстве любимца своего, крайне огорчился и послал в некоторые из отдаленных мест нарочных для отыскания певца, но покрываемый Богом, Иоанн остался в совершенной неизвестности, несмотря на то, что посланные императора были и на Святой Горе, и даже в лавре святого Афанасия. Тихо и спокойно текли дни и годы Иоанна в строгой пустыннической жизни: он не мог нарадоваться новому своему положению. Однажды в трогательном и глубоком раздумье сидел он при своем мирно пасшемся стаде: мысль его переносилась чрез пространство всего минувшего, и сердце трепетало чувством живой признательности к Богу и всепетой Его Матери, за Их промысл о нем. Думая, что никого нет в пустыне и никто не слышит его, Иоанн начал петь, как бывало, Божественные свои гимны, и ангельский его голос далеким эхом переливался и замирал на пустынных высотах Афона мелодическими своими звуками. Долго и в сладости пел умилившийся Иоанн, не видя и не зная, что один пустынник, таившийся близ него в дикой трещине скалы, подслушивал его. Звуки пастушеского пения потрясли сердце строгого пустынника, растрогали до слез и произвели благодатное впечатление на растеплившуюся его душу. Пока пел Иоанн, пустынник не сводил с него глаз своих, не понимая, откуда взялся в пустыни такой ангельский голос, такой безподобный певец. Изумление пустынника достигло высшей степени, когда он заметил, что самые козлища не паслись под гармоническими звуками пастушеских песен, – что самые животные, притаив дыхание и окружив своего пастуха, неподвижно стояли пред ним и не сводили с него неразумных глаз своих, как будто усыпленные, как будто очарованные ангельским его голосом. Нимало не медля, пустынник отправился в лавру и известил игумена о дивном пастухе и трогательном его пении. Иоанн был вызван из сокровенной пустыни и, нехотя, только заклинаемый именем Божиим, открылся игумену, что он придворный сладкопевец Иоанн. Игумен едва мог узнать в потухающем его взоре и в безжизненных ланитах любимца царева, с которым он сблизился в Константинополе и который тогда был в полном развитии жизни, с пленительным взором и с играющим на щеках румянцем. По слезной просьбе скромного Иоанна настоятель оставил его при прежнем пастушеском послушании; впрочем, боясь императора, на случай, если б донесся до него слух от открытии его любимца, игумен отправился в Константинополь и лично представился государю.
– Помилуй, государь, раба твоего! – воскликнул старец, целуя ноги своего царя, – во имя Бога, желающего всем и каждому из нас спасения, умоляю тебя, выслушай отечески мою просьбу, исполни ее, да и Бог исполнит во благих желания твои!
Тронутый глубоким верноподданическим смирением старца, император поднял его и ласково спросил:
– Чего ты, отец, хочешь от меня?
– Прости меня, государь, если я буду дерзок пред твоим величеством! Просьба моя ничтожна до того, что легко ее исполнить. Тебе это просто и ничего не стоит с твоей стороны, кроме одного твоего слова; между тем, исполнение ее составит утешение и радость самых ангелов и благо моей лавры.
– Чего же ты хочешь? Говори, я все исполню, – ласково промолвил император.
– Царское слово свято, – почтительно заметил игумен, – оно неизменно!
– Так, так, отец! – сказал император, растроганный простотою старца, – чего же ты хочешь?
– Подари нам одного из своих подданных, который ищет вечного своего спасения и молится о державе твоей, – более ничего, – сказал игумен и замолчал.
– Изволь, – весело отвечал император, – кто ж он и где?
– У нас уже, и даже в ангельском образе, – боязненно сказал старец, – имя его – Иоанн Кукузель…
– Кукузель? – с поспешностью сказал император, и слезы невольно выступили из глаз его и скатились на царственную грудь.
Тогда игумен рассказал подробно об Иоанне. Император внимательно слушал и наконец с чувством воскликнул:
– Жаль мне единственного певца! Жаль мне моего Иоанна! Но если он уже постригся – нечего делать! Спасение души дороже всего: пусть молится о спасении моем и царства моего.
Старец благодарил Господа и милостивого своего государя и весело воротился в свою лавру. С той поры Иоанн остался спокоен – выстроил себе келью с церковью во имя Архангелов и, уединяясь там шесть дней, в воскресенье и другие праздники приходил в собор, становился на правый клирос и умилительно пел в числе других певцов. Раз таким образом, пропев в субботу акафист, после бдения, он сел в форму – так называются братские седалища – напротив иконы Богоматери, пред которой читался акафист, и тонкий сон упокоил утомившиеся его чувства.
– Радуйся, Иоанн! – вдруг произнес кроткий голос.
Иоанн смотрит… В сиянии небесного света стояла пред ним Богоматерь.
– Пой и не переставай петь, – продолжала Она, – Я за это не оставлю тебя.
При этих словах Богоматерь положила в руку Иоанна червонец и стала невидима. Потрясенный чувством невыразимой радости, Иоанн проснулся и видит, что действительно в правой его руке лежит червонец (златница). Слезы искренней признательности потекли из очей певца: он заплакал и благословил неизреченную милость и благословение к нему Царицы Небесной. Червонец был привешен к Богоматерней иконе, пред которою пел Иоанн и удостоился явления небесного, и поразительные чудеса совершались от иконы и от самой златницы. С тех пор Иоанн усерднее прежнего начал проходить клиросное свое послушание, но сколько от тайных келейных подвигов, столько же и от долгих стояний в церкви ноги его отекли, открылись на них раны и закипели червями. Недолго, впрочем, страдал Иоанн. Ему, как и прежде, в тонком сне, явилась Богоматерь и тихо произнесла:
– Будь отныне здрав!
Раны исчезли, и признательный Иоанн остаток дней своих провел в изумительных подвигах созерцательной жизни и до такой степени просветился духом, что удостоился провидеть час и день своей кончины. Умилительно простился он с собравшейся к нему братией и, заповедав похоронить свое тело в Архангельской, созданной им, церкви, с райской улыбкой на молитвенных устах отошел ко Господу, и теперь на небесах купно с ликами ангельскими, устами уже не земными и тленными, немолчно славит Приснославимого, – Ему же и от нас да будет честь и слава, и благодарение, во веки веков. Аминь.
В лавре святого Афанасия просиял также высоким своим житием и благоговейнейший певец и доместик, преподобный Григорий. Он особенно известен по следующем славному, чудесному событию, которому удостоился быть причастным. – Святейший вселенский патриарх Каллист 1-й (см. о нем 20 июня), во дни игуменства в лавре преподобнейшего Иакова Прикана[252], определил на Литургии Василия Великого, во время диптихов (на задостойнике), петь: «О Тебе радуется», но преемник его, святейший Филофей, отменил постановление своего предшественника, повелев петь: «Достойно есть», как кратчайшее. От этого в церкви родилось некоторое недоумение. Раз, накануне Светов (Богоявления), Григорий Александрийский[253] повелел сему доместику Григорию петь: «о Тебе радуется», но державшиеся стороны Филофея[254] противились сему: однако ж Григорий Александрийский настоял, и доместик пропел: «о Тебе радуется»… После бдения, совершавшегося на сей великий праздник, легкий сон на несколько времени смежил очи утомившегося певца Григория, и – о, чудо! – он видит пред собою Владычицу мира, Которая говорит ему: «приими воздаяние за твое пение, доместиче! – много благодарю тебя за твою песнь в честь Мою». Сказав это, Она дала ему златницу, которая тогда же была повешена на святой иконе Богородицы, в сей святой лавре. С этого времени Церковь определила – на Литургиях Василия Великого и на навечериях петь: «о Тебе радуется»[255].
Блаженный Георгий был родом из Филадельфии, сын христианских родителей. Пришедши в возраст, он удалился из своего отечества и поселился в Карачасу – одном местечке епархии Илиопольской. Здесь, ослепившись вихрем мирской суеты, принял он исламизм, но спустя немного дней после несчастного признания лжи истиною, тьмы светом, отрезвился от умного ослепления, живо почувствовал тяжесть своего преступления, горько о нем плакал и искал средств к своему исправлению. Почему, улучив удобное время, он удалился оттуда, прибыл на Святую Гору, исповедал там одному духовнику свой грех, исполнил назначенный им канон и, по исполнении его, был помазан священным миром. Привившись таким образом к духовной маслине – Христу, он довольно лет всячески подвизался для умилостивления Бога, прогневанного великим его преступлением отречения; однако душа его никогда не имела в себе полного мира. Размышляя о словах Господа: иже отвержется Мене пред человеки, отвергуся его и Аз пред Отцем Моим, Иже на небесех (Мф. 10, 33), блаженный не находил никакого другого средства загладить свое отречение от Христа, кроме исповедания Его пред теми, пред которыми отрекся Его, и кроме пролияния за Него крови своей; размышляя же о сем, воспламенился наконец непременным желанием мученичества. Объявив об этом намерении своему духовнику и некоторым другим духовным отцам и найдя их согласными со своим желанием, он раздал все, какое было у него имение, отцам в милостыню, прося и молитв, столь нужных ему для предстоящего великого подвига, и, оставив Святую Гору, прибыл в Карачасу. Турки, увидев его здесь, узнали и, тотчас же схватив его, привели к судье и свидетельствовали, что этот человек в такое-то время отрекся Христа и сделался турком, а теперь, явившись сюда, ходит в христианских одеждах. «Правда ли это?» – спросил судья Георгия. – «Совершенная правда, – с великим дерзновением отвечал мученик Христов, – я действительно тот хаджи-Георгий, который в такое-то время по безумию своему отрекся своей веры и принял вашу, но, сходив в разные места, я хорошо понял, что вера ваша ложная, и потому теперь пришел сюда за тем, чтобы отдать вам ее назад. Велик мой грех, что я оставил первую мою веру, которая есть чистое неподдельное золото, и принял вашу – этот ничтожный металл. Итак, исповедую пред вами, что я снова христианин, именуюсь Георгием и за любовь ко Христу готов излить всю мою кровь. Теперь делай со мною что хочешь». – Судья, чтобы переменить мысль его, употребил все средства, но мученик стоял в вере Христовой твердо и непоколебимо. Видя эту непреклонность его мысли, судья велел слугам своим ввергнуть страстотерпца в темницу и мучить его там до тех пор, пока отвратят его от христианства. Получив такое нечестивое повеление, слуги устремились на страдальца Христова, как неукротимые звери и, ввергнув его в темницу, 8 дней мучили лютейшими муками: они – диавольские слуги – растянули его ноги в дереве до того, что так называемые пахи едва не разрывались, затем принесли металлическую, сильно раскаленную чашку и надели ее на голову ему, как скуфью; потом обвили веревкой голову его и стянули ее так сильно, что белки глаз его выступили из своих мест. Но мужественный воин Христов, от таковых безчеловечных мук полумертвый, взывал:
– Если и еще что сделаете мне, не отрекусь веры своей: христианином родился, христианином живу, христианином и умру.
Итак, нечестивцы, будучи не в силах привести его к своему нечестию, возвестили о том судье, и он тогда же подписал мученику смертный приговор, по которому палачи, взяв его из темницы, привели на место казни и там обезглавили. Это совершилось в 1794 году, 2 октября. Так приял блаженный Георгий венец мученический от подвигоположника Христа Бога нашего, Которому подобает всякая слава, честь и поклонение со безначальным Его Отцом и пресвятым и благим и животворящим Его Духом во веки веков. Аминь.
Хранит Господь вся кости святых Своих (Пс. 33, 21), – так вещает божественный пророк Давид. А сколько чудес творит Всемогущий Бог чрез избранных Своих! Но есть люди, которые не только отвергают всякое чудо, но даже с презрением относятся к тем, которые имеют чистую веру в Бога и в ходатайство святых угодников Его. Эти люди, по словам пророка Исаии, ослепили глаза свои и окаменили сердце свое, да не видят глазами и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтоб Я исцелил их (Ис. 6, 10). Между тем, сердце верующего и горящего любовью к памяти святых всегда получает благодатное утешение.
Из нижеприведенного события, бывшего в Ватопедском монастыре, каждый должен убедиться, что действительно Бог чудодействовал и чудодействует чрез святых Своих.
В сентября месяце 1841 года при епитропе архимандрите Филарете в Ватопедском монастыре производилась поправка обветшавшей братской усыпальницы, в которой хранились кости отшедших на вечный покой отцов и братий. Когда стали разбирать кровлю усыпальницы, то по неосторожности рабочих кровля обрушилась и завалило мусором один угол усыпальницы. Когда стали очищать усыпальницу, то вдруг из мусора разнеслось необыкновенное благоухание, и чем более разрывали мусор, тем сильнее разливалось благоухание. Вслед за тем глазам работников представился человеческий остов, у которого череп был обнажен и ничем не покрыт, прочее же тело обвито хитоном из бумажной материи. При дальнейшем откапывании оказалось, что этот остов находился в коленопреклоненном положении и левым боком прислонен к стене усыпальницы, руки были крестообразно сложены на груди, и под правою находилась небольшая икона Пресвятой Богородицы. Все кости остова плотно соединялись между собою сухими жилами и надкожной плевою. Это произошло в среду, 1 октября.
Об этом открытии тотчас дано было знать архимандриту Филарету и двум иерархам: митрополиту адрианопольскому Григорию и архиепископу смирнскому Хрисанфу, которые в то время находились в Ватопедском монастыре на покое. При виде остова, от которого исходило благоухание, все пришли в удивление и хранили глубокое молчание. Наконец, архиепископ Хрисанф, обращаясь к митрополиту Григорию и прочим братиям, собравшимся в усыпальнице, сказал:
– Отцы святые и братия, что мы стоим и удивляемся тому, что видим и что обоняем! Внимайте, други, и благоговейте пред десницею Всевышнего, Который и из сухих костей угодника Своего источает неоскудное райское благоухание! Кто другой кроме Бога нашего так помазал их?! От кого другого это Божественное благоухание?! Как могут кости и сгнившее тело сами по себе источать его?! Из Евангелия мы знаем, что Лазарь, пробыв только четыре дня во гробе, издавал зловоние: смердит, сказано, четверодневен бо есть (Ин. 11, 39). Так и быть должно, ибо самые кости наши, по разрешении от плоти, отдают земле некую дань зловонием, а сии мощи неизвестного нам угодника Божия источают райское благоухание. Из этого не следует ли заключить то, что Дух Божий, как при жизни обитал в сем угоднике, так точно и по смерти не оставил его. Итак, прославим Бога, дивного во святых Своих и почтим святого Его угодника.
После этого мощи святого перенесли в церковь святых Апостолов, находящуюся в усыпальнице, и на другой день архимандрит Филарет собрал старшую братию и с ними стал рассуждать о имени святого, также и о том, как святые сии мощи обрелись в усыпальнице среди множества других костей.
Изыскивая имя святого, все желали наименовать его как-нибудь сообразно с обстоятельствами. Итак, общим мнением решили назвать святого Евдокимом[258]. Если же святой угодник Божий считает неприличным прославиться под именем Евдокима, то да благоволит сам объявить свое имя. И таким образом под символическим именем Евдокима и поныне чествуется и ублажается сей угодник Божий. – Касательно же того, каким образом обрелись в усыпальнице мощи святого, были разные мнения, из коих мнение одного из братий, ученого мужа Никифора, было одобрено всеми. Он говорил так:
– Святой угодник Божий предвидел час своей кончины и, никому ничего в монастыре о том не сказав, взял в свои объятия икону Богоматери, и тайно исшедши из обители, вошел в темное место усыпальницы, где думал лучше скрыться. Там он, преклонив колена, сказал: «Господи! В руце Твои предаю дух мой», – и отошел в вечный покой.
Это мнение совершенно сообразно с обстоятельствами: они убеждают, что, действительно, угодник Божий скончался так, как говорит Никифор. Ибо, если бы святой погребен был сначала вне усыпальницы, то неужели в то время, когда его выкапывали из земли и переносили в усыпальницу, никто не ощущал от мощей благоухания! Наконец, если видели его одетым и притом с иконою, неужели бы умолчали о столь необычайном обстоятельстве?
Если же допустить, что святой был положен в темном месте усыпальницы, то для чего с иконою и почему он один положен там, тогда как все усопшие зарываются в землю? В усыпальницу же складываются только одни кости почивших отцов, которые вырываются из земли по прошествии трех лет со дня погребения усопших[259]. Но из всего этого видно глубокое смирение святого, который скрытно проводил добродетельную жизнь, не показывая своих добродетелей пред людьми, а потому пожелал скрыть и свою праведническую кончину. Мало того, он и по смерти не захотел быть почитаемым от людей. Но Всемогущий Бог, пред Которым без награды не остается и чаша холодной воды, поднесенная жаждущему, не восхотел оставить в совершенной неизвестности Своего раба, всю жизнь работавшего Ему со страхом и трепетом, но прославил его и против его воли и явил его добродетельную жизнь на пользу многим. Что же касается до времени, когда именно святой скончался, то с точностью определить весьма трудно, но если взять во внимание количество костей, лежащих около святых мощей, то надобно предполагать, что немного времени почивали тут мощи святого, так как костей было не слишком много. Между тем, и здание усыпальницы, а равно и одежды святого, судя по материалу и работе, относятся не далее, как к первой половине XVII столетия.
Общим также советом положили совершить и бдение по случаю обретения сих святых мощей и тем воздать славу Богу, явившему Себя нам в этом чуде. Итак, в вечер субботы, 4 октября, мощи святого Евдокима с подобающей честью, благоговением и приличным псалмопением были перенесены в соборную церковь и, после всенощного богослужения и Литургии, с честью помещены в святом алтаре 5 октября в день недельный[260].
Кратко описав обретение святых мощей преподобного Евдокима, мы не должны умолчать и о чудесах его. Из числа многих расскажем здесь только о двух, которые совершились в Ватопеде и которых мы были очевидцами (говорит составитель сказания): у одного монаха, страдавшего чахоткой, болезнь развилась настолько, что врачебные средства уже не имели никакого действия. Вследствие безнадежного своего положения больной обратился с усердной молитвой к преподобному Евдокиму. Когда он окончил молитву и немного забылся сном, вдруг видит подошедшего к нему боголепного и сединами украшенного монаха, который, дав ему малый сосудец, наполненный какой-то врачебной жидкостью, приказывал оную выпить. Когда больной выпил жидкость, явившийся налил ему во второй раз той же самой жидкости. После этого больной обратился к небесному посетителю и сказал:
– Благодарю тебя, отче, за твое усердие и любовь, которую ты оказал мне и напоил жаждущего.
В это время он пробудился от сна и на самом деле почувствовал себя как бы только что сейчас пившим прохладительный напиток, от которого получил совершенное исцеление. Между тем, он вспомнил и о своей молитве к святому, и, приписывая свое исцеление преподобному Евдокиму, бывший больной принес ему достойное благодарение и тотчас рассказал всей ватопедской братии о бывшем чуде. Братия, видя пред своими глазами здравым того, которого назад тому несколько часов обрекли на смерть, прославили Бога и Его святого угодника.
Другое чудо было над ватопедским же монахом Гавриилом, весьма искусным врачом, у которого случилось страдание седалищного нерва. Боль до того была нестерпима, что он не мог ни сидеть, ни повернуться на другой бок, а лежал в постели без всякого движения; при этом были испытаны все врачебные средства, от которых больной не получил облегчения. Видя жестокое страдание больного, братия посоветовали ему обратиться с молитвою к преподобному Евдокиму и попросить его помощи. Больной согласился и сказал:
– Если истинно, что святой Евдоким чудотворец и исцелит меня от жестокой болезни, я для священной его главы устрою серебряную раку.
После этого он погрузился в тонкий сон и видит подошедшего к нему боголепного старца, походившего на образ св. Евфимия Великого, который, коснувшись рукою его бедер, сказал:
– Твоя болезнь нисколько не опасна, а потому будь покоен, она скоро пройдет.
– Что ты, старче, шутишь надо мной, – отвечал Гавриил, – разве не видишь, как я страдаю и нахожусь в безнадежном положении?
– Ну, будь же от сего часа здоров, – сказал явившийся и пошел от больного.
По пробуждении Гавриил увидел себя исцеленным от тяжкой болезни, но не мог понять: во сне ли все это было или наяву, а потому спросил прислуживающего ему брата:
– Откуда тот старец, который сейчас разговаривал со мной?
Когда же прислужник сказал, что он никого не видел и никто в келью не приходил, тогда Гавриил вспомнил, как он обращался с молитвою к преподобному Евдокиму, а равно и о своем обете. А потому немедленно пожелал в знак благодарности святому исполнить данный им обет; для этого вызван был мастер, которому и заказана серебряная рака на главу преподобного. А чтобы не утратилась память сего чудесного исцеления, то на раке вырезали следующие слова: «Устроена сия рака для честной главы преподобного Евдокима монахом Гавриилом, которого сей преподобный исцелил от тяжкой болезни». Молитвами преподобного отца нашего Евдокима, да избавимся и мы все от встречающихся с нами недугов, душевных и телесных, и да наследуем Царствие Небесное. Аминь.
Святой преподобномученик Макарий происходил от бедных родителей-поселян, живших в селении Кион, в Вифинской области, отца по имени Петр, и матери Анфусы. Во святом крещении он назван был Мануилом; когда он достиг отроческих лет, тогда родители отдали его одному ремесленнику-портному, от которого он научился не только этому мастерству, но и христианскому благочестию, так как ремесленник отличался примерной благочестивой жизнью. Таким образом Мануил прожил у своего хозяина ремесленника до 18-летнего возраста. В это время отец его из-за временного благосостояния и довольства к жизни самовольно отрекся от христианской и принял магометанскую веру и, для снискания себе большей чести, оставил свое родное селение Кион и поселился в многолюдном мусульманском городке Бруссе.
Однажды Мануил по поручению своего хозяина пришел в Бруссу за покупкою вещей, относящихся к его ремеслу. В это время встретился на рынке случайно с отцом своим, который, схватив его насильно, повлек в судилище, где заявил, что в то время, когда он принимал магометанскую веру, то и сей сын его обещался будто бы последовать его примеру; почему он и просил судью теперь присоединить сына его к магометанской вере. Мануил, слыша дерзостную клевету своего отца, утверждал, что он не только не давал своему отцу такого обещания, но и в помысле никогда не имел намерения отречься от истинной христианской веры и принять ложную магометанскую Но, однако, сколько несчастный юноша не силился доказать свою правоту и нежелание принять мусульманскую веру, усердные слуги Магомета избили его и насильственным образом совершили над ним обрезание.
Чрез несколько дней после обрезания Мануил скрылся из Бруссы и удалился на св. Афонскую Гору, где, обойдя все монастыри и скиты, он возлюбил скит св. Анны и здесь, подчинившись одному добродетельному и искусному в иноческих подвигах старцу, начал проводить жизнь в посте, бдении и молитвах, ревнуя во всем своему наставнику.
Прожив некоторое время под руководством старца, Мануил стал просить постричь его в ангельский образ, на что старец охотно согласился и постриг его с именем Макария. По принятии ангельского образа Макарий усугубил и иноческие свои подвиги. Но сколько ни удручал себя подвигами, душа его не была покойна: она страдала и приходила в содрогание от совершенного над ним турками гнусного обряда. Вследствие этой душевной скорби он проливал горькие слезы и невольное свое падение считал как бы происшедшим от собственного произволения, а потому, при крайнем своем послушании старцу, он прилагал труды к трудам и сокрушенным сердцем в смиренной молитве просил милосердного Бога простить ему невольное его падение.
И таким образом Макарий прожил в скиту двенадцать лет, но сердце его все-таки не было покойно, ибо в тайниках оного гнездилось смущение, вследствие которого не царили в нем вожделенные мир и радость, которые посылаются от Бога истинным подвижникам. Смущение, как густая туча, тяжелым слоем лежало на его сердце, чрез который не мог проникнуть радостный луч примирения его с Небесным Творцом. Как видно, Промысл Божий благоволил даровать блаженному мир совести и радость чрез мученический венец, почему и вложил ему мысль отдать себя на мучение и мученической кончиной примирить себя с Ним.
Вследствие этого он стал просить у своего старца благословения отпустить его в Бруссу, где он невольно принял обрезание, и там всенародно исповедать себя христианином, а Иисуса Христа истинным Богом и потом мученической кончиною смыть мрачное пятно с души своей. Но старец и слышать не хотел о его намерении, выставляя ему на вид то, что, не предавая себя на мученический подвиг, он может и здесь, в уединении, измыть все свои нечистоты покаянием, которое имеет силу Божественного крещения.
– Нет, честный отче, – смиренно отвечал Макарий старцу, – все то, что ты говоришь, истинно, и я верю, что покаянием изглаживаются грехи, но мой грех несравненно больше всех тех грехов, для которых положено долготерпеливым Богом покаяние. Мой грех такой, который только и возможно загладить мучением. Притом меня устрашают слова, сказанные Спасителем в Божественном Его Евангелии: Кто отречется Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным (Мф. 10, 33). Итак, с каким стыдом я, несчастный, предстану на всемирном суде Христовом, имея на себе печать (обрезание) отречения моего от веры в Него? О, отче! Трепещет во мне сердце при мысли, с каким безчестием я буду отринут от лица Божия! Да наконец, могу ли я, окаянный, быть уверенным, что я с этой скверной печатью сопричтен буду с избранниками Божиими! Нет, отче, уверяю тебя, что я не буду покоен во всю мою жизнь, если не совершу моего намерения. Итак, умоляю тебя, окажи твою любовь: благослови меня на мученический подвиг и пролей твою теплую молитву ко Господу, дабы Он укрепил меня среди различных мучений от врагов Христовой церкви и сподобил бы мужественно скончать течение в прославление христианской веры, в посрамление же лживого пророка Магомета с его последователями.
Старец, видя непреклонность мысли святого и что в душе его возжегся Божественный пламень, посоветовался с другими опытными отцами, которые после общего совета решили отпустить Макария на мученический подвиг. А потому, сотворив о нем усердную молитву и напутствовав благословениями, отпустили его в путь.
Когда святой Макарий пришел в Бруссу, в это время встретились там с ним турки, когда-то его знавшие, которые, несмотря на то, что он был одет в иноческую одежду, все-таки его узнали и, смотря на него, начали переговариваться между собой:
– Кажется, этот монах тот самый человек, который назад тому несколько лет отрекся христианской веры и принял нашу, а теперь, как видно, обратился в первую свою веру и сделался монахом.
Подозрение их вполне оправдалось, когда они, подойдя к нему, спросили его об этом самого.
– Да, – отвечал святой, – вы не ошиблись в вашем предположении: я тот самый, который назад тому двенадцать лет вероломным и насильственным образом приобщен к вашей магометанской вере, но так как я понял, что вера ваша ложная и скверная, то оставил ее и принял снова мою прежнюю истинную. Верую всем сердцем моим в Спасителя моего Иисуса Христа; вашего же пророка Магомета, обольстителя и обманщика, проклинаю, как виновника погибели многих народов, которые по слепоте своей уверовали в него и вместо света ринулись в тьму. Поэтому советую и вам выйти из той непроницаемой тьмы вашей ложной веры в Магомета и уверовать в истинный свет Иисуса Христа, дабы избегнуть вечных мук и наследовать вечную жизнь.
Нечестивцы, слыша хулу своей веры, схватили святого Макария и, нанося ему побои, повлекли в судилище, где, поставив его пред судьею, начали с шумом и криком обвинять его в том, что он несколько лет тому назад добровольно принял мусульманскую веру, найдя оную лучше христианской, но теперь опять уверовал в Распятого, а великого пророка их Магомета клянет и всячески поносит. Судья, выслушав обвинителей, ласково спросил святого:
– Друг мой! Ведь ты познал, что наша вера есть самая лучшая и принял ее добровольно, а теперь вдруг отрекся от нее и сделался монахом? Что это заставило тебя оставить нашу веру? Если тебя к этому привела бедность, то уверяю, что мы тебя обогатим и предоставим тебе великие почести, только ты опять уверуй в великого пророка Магомета; в противном случае предам тебя тяжким мукам и на части раздроблю плоть твою.
Святой Макарий безбоязненно отвечал судье:
– Веры вашей я всегда гнушался и теперь гнушаюсь и проклинаю; добровольно же оную я никогда не принимал, а что вы насильственным образом обрезали меня, то это знают все турки, бывшие причастными к этому делу, и если их заставить, чтобы они сказали истину, то уверяю тебя, что они засвидетельствовали бы пред всем миром, что меня насильно обрезали и что я не отрекался от веры в Искупителя моего Господа Иисуса Христа и никогда не отрекусь от Источника жизни, чрез Которого все живет и движется.
Судья видел, что к обвинению святого Макария нет ясных доказательств, притом и самый внешний вид его показывал, что он говорит истинно, а потому, посоветовавшись с муллою, хотел отпустить его. Но приведшие его турки никоим образом не соглашались выпустить его из своих рук, а потому с безчинными криками и угрозами приступили к судье и сказали:
– Куда же девалось правосудие? И какой же ты после этого судья и последователь великого пророка Магомета? Ты должен распространять магометанскую веру и строго преследовать тех, которые, приняв оную, опять обращаются к бывшей своей вере, а ты этим всем пренебрегаешь и отпускаешь этого отступника без всякого наказания. Итак, за твое нерадение и бездеятельность мы вынуждены будем донести на тебя царю.
Судья, убоявшись на себя доноса, сробел и, переменив милосердие на свирепость, приказал святого мученика повесить на виселице под мышки так, чтобы одни только концы пальцев его могли касаться земли, и потом однажды в день снимать его с виселицы и бить палками. И таким образом страдалец Христов провел в муках сорок дней. После этого он позван был к судье, который, обратившись к мученику, сказал:
– Одумался ли ты после столь жестокого наказания или продолжаешь стоять в своем упорстве? Советую тебе послушаться меня и уверовать в великого пророка Магомета, за что получишь от нас великие почести, иначе я вынужден будут предать тебя тягчайшим мукам.
– Одного только и прошу у тебя, нечестивый судья, – отвечал святой мученик, – собери все твои мучилищные орудия, какие только тебе внушит наветник злобы – диавол, и прикажи меня мучить ими, но и тогда знай, что помысл мой будет тверд и непоколебим в моем веровании в Иисуса Христа. Между тем, увидишь, какое мужество и терпение подает Он рабам Своим, которые за исповедание имени Его пред вами, обольщенными, вступили в борьбу с отцом вашим диаволом!
Мучитель после этих слов пришел в ярость и приказал св. мученика, связав у него ноги, опустить вниз головою в сухой и мрачный колодезь и однажды в день вытаскивать его, и после наложения довольных ударов опять опускать в оный. В таком мучении доблестный воин Христов пробыл девяносто дней.
Господь, видя терпение св. мученика Макария, восхотел его утешить в его страданиях Своей благодатью. Так, в одну ночь внезапно явился в колодце необычайный свет и затем разлилось райское благоухание и ангельское невидимое пение. В то самое время при устье колодца находился его отец-отверженник, который наклонился посмотреть на столь необычайное чудо, виденное и слышанное им в колодце, но в то самое мгновение, когда он наклонился, у несчастного выпали глаза из своих орбит, и он за свое вероломство получил достойное наказание, оставшись слепым на всю свою жизнь. Видя это чудо, находившийся вместе со св. мучеником Макарием один турок, томившийся в том же колодце за какую-то вину, уверовал во Христа; впоследствии он за свое исповедание был замучен в местечке Кютагиях, или Котияхи.
Мучитель судья, узнав о чуде, случившемся в колодце, велел привести к себе святого. Когда приведен был узник Христов к жестокому мучителю, тогда тот спросил его:
– Правду ли говорят, что нынешней ночью в колодезь сходил свет, слышалось в нем пение и исходило оттуда благоухание?
– Да, правда, – отвечал святой мученик. Кто верует во Христа, тот не только может увидеть то, что случилось в колодце, но и другое, гораздо большее сего, – и начал было приводить ему примеры от Св. Писания, которому научился он на Святой Горе, – что с большим вниманием слушали находившиеся в судилище магометане. Коварный мучитель, заметя общее внимание к повествованию святого, убоялся, чтобы и они не уверовали во Христа, а потому приказал немедленно его обезглавить, что и было исполнено палачами, которые вывели мученика из Бруссы в овраг, предварительно побили его камнями и затем отсекли ему голову. И таким образом мученик Христов Макарий чрез мечное посечение получил венец победный от десницы Христа Бога, Ему же слава со Отцем и Святым Духом во веки, аминь.
Мощи св. преподобномученика Макария оставались в овраге непогребенными несколько дней. Во все это время по ночам сходил на св. мощи Божественный свет, который удостоились видеть многие благочестивые христиане, жившие в Бруссе. Некоторые же из них, движимые ревностью, пренебрегая страхом и опасностью, решились в одну ночь взять оные из рва и тайно погребли, а потом разделили: честную главу мученика послали на св. Афонскую Гору, в скит св. Анны, где Макарий приготовлял себя к страдальческому подвигу; часть св. мощей взяла его родная мать и унесла на свою родину, где и положена она в церкви св. Троицы; остальную часть св. мощей оставили брусские христиане, во освящение и хранение себя ходатайственными его молитвами пред престолом Божиим от нападений врагов Креста Христова, которая честно и с благоговением была положена в церкви, в особом ковчеге.
Святой преподобномученик Макарий пострадал 6 октября 1590 года.
Ученик и постриженник преподобного Сергия Нуромского, Алексий, подвизавшийся потом в Обнорской обители св. Павла, сохранил описание подвигов великого своего учителя. Из жития сего, однако, не видно, откуда был родом сей преподобный отец. В других источниках его жития говорится, что он был родом грек[263]. Несомненно известно только, что сей любитель безмолвия полагал начало иноческой жизни на святой Афонской Горе, где подвизался довольное время и был облечен и в сан пресвитерский. Потом, придя с Востока в пределы московские, искал себе также просвещения духовного от соименного ему Радонежского светила и провел немало времени под его руководством. Но афонский безмолвник помышлял удалиться псаломски и водвориться в глубочайшей пустыне, и, по благословению великого Сергия, удалился в вологодские леса. Здесь на утесистом берегу реки Нурмы поселился он в то время, когда преподобный Павел Обнорский подвизался невдалеке оттуда, во внутренней пустыни, в дупле липы. Водрузив крест и построив часовню с кельей, преподобный Сергий подвизался в глубоком безмолвии, доколе не собрались к нему ученики. Много потерпел преподобный нападений от духов злобы и недобрых людей – разбойников. О строгом подвижнике пошла молва, и отовсюду стали приходить к нему жаждущие спасения душевного, и селились около него в кущах. Мало-помалу братии собралось до сорока человек. Тогда преподобный построил храм Преображения Господня и обитель общежития. Великую духовную любовь имели между собою преподобный Сергий и преподобный Павел Обнорский, избравший Сергия своим духовным отцом. Преподобный Сергий, чувствуя близость своей кончины, собрал свою братию и утвердил их наставлениями, среди общего плача приобщился Святых Таин и предал чистую душу свою Богу, 7 октября в 1412 году.
По внешнему виду преподобный Сергий был седой, с бородою редкою, с волосами на голове густыми. Много лет спустя после кончины преподобного, братия, по явлению святого, открыли гроб его, и потекли исцеления для богомольцев. Обитель преподобного Сергия, закрытая в 1764 г., находилась в четырех верстах от обители Павла Обнорского, ниже по течению р. Нурмы, в Грязовецком уезде, Вологодской губернии. Ныне мощи преподобного почивают в храме под ракою и балдахином.
Византийский император Михаил Палеолог в 1261 г. успел неожиданно отнять у латинян Константинополь, завоеванный ими, но, как бы по роковой неизбежности, от них же чаял спасения уже небольшого слабого государства своего, которое громили турки, сербы и болгары; в этом чаянии решился он соединить Церкви Восточную и Западную так, чтобы первая подчинилась второй в лице папы, как главы всего христианского мира. Ошибочно полагая, что только в этом соединении он найдет спасение, Палеолог с ревностью старался привлечь к своему безумному плану своих подданных и убеждениями, и крутыми насильственными мерами, но он встретил сильное сопротивление со стороны своего народа и клира, а наипаче монастырей св. Горы Афонской, в которых в это время спасались, кроме греков, иноки грузинские, сербские, болгарские и русские. Святогорские отцы все сообща отправили к нему свое послание, в котором основательно доказали, что ни первенство и главенство папы, ни поминовение его в церквах, ни служение евхаристии на опресноках, ни прибавление к символу веры «и от Сына», не могут быть терпимы, и, назвав Михаила еретиком, умоляли его оставить многотревожное и опасное предприятие. Они, между прочим, писали: «Мы ясно видим, что ты еретик, но умоляем тебя: оставь все это и пребывай в том учении, которое ты принял и которое вверено тебе, зная, кем ты научен. Храни добрый залог и отринь несвятые новоучения ложного ведения, прибавляющего к вере догадки, да чрез тебя, с тобою и с советом твоим и мы со всеми христианами явимся в день пришествия Господня, как православные и Богу любезные, и сподобимся вечного наследия Царствия Небесного»[264].
Михаил Палеолог, как известно, не слушался афонских отцов. Напротив, не отступая ни перед какими мерами к утверждению унии, он особенно свирепствовал против монахов. После объявления Лионской унии в 1274 году последовали казни на осуждавших оную, а в 1278 году был издан указ вводить унию всеми мерами насилия.
Рим не доверял Михаилу, ибо и там хорошо знали его двуличность и неискренность. Папы предъявляли ему требования за требованиями с целью совершенно подчинить себе Восточное православие и наконец объявили Михаила отлученным от церкви. Желая убедить папских посланцев в своей приверженности к римской Церкви, Михаил показывал им заключенных в темницу и содержимых в оковах за твердость в православии своих родственников, Андроника и Иоанна Палеологов, Мануила и Исаака Раулей. Последних он даже ослепил вместе с другими подвижниками благочестия. Жестокость Михаила усиливалась подозрением, что все противники унии готовы покуситься на низложение его с престола, на который он восшел чрез преступление. Но все его старания и зверства были напрасны: он ни в чем не успел.
Во время похода против Иоанна Дуки, князя Эпирского, Михаил заболел и умер (в декабре 1282 г.) в лагере близ города Веррии, не присоединенный к Церкви Западной и отлученный от Церкви Восточной. Общее негодование за его жестокости и отвращение были так велики, что находившийся при нем сын его Андроник не посмел совершить над ним царского погребения, а велел ночью похоронить его в близлежащем монастыре. А вдовствующая царица Феодора принуждена была обнародовать исповедание , которым обещалась пред Церковью никогда не поминать усопшего супруга своего Михаила[265].
Так закончились старания императора Михаила Палеолога. К этому времени относится и помещаемая ниже повесть о нашествии на Афон папистов.
В царствование греческого царя Михаила Палеолога латиняне, имея большое войско, завоевали у греков много городов и сел. В то же время болгары взимали дань с греческой империи и не жили в мире с греками из-за разных спорных вопросов. Находясь в критическом положении, греки обещали удовлетворить всем требованиям болгар, только бы те им помогли против латинян. Царь болгарский Кало-Иоанн пришел на помощь грекам, овладел Фригией и освободил греков от латинян. Эту победу оба царя отпраздновали с великим торжеством. После этого греческий император, не желая удовлетворить требованиям болгарского царя, посягнул на его жизнь, но Кало-Иоанн избегнул всех козней Палеолога и ушел в свои земли. Усмирив случившееся тогда в его царстве восстание, Иоанн ожидал благоприятного случая отмстить коварному и беззаконному царю Палеологу. Улучив время, он вторгнулся с большим войском в пределы греческой империи, разорил немало городов, жителей увел в плен и опустошил области: Пропонтиду, Фракию, Македонию, Фессалию, Элладу, даже до Пелопонесса. Греческая империя находилась тогда в жалком состоянии. Теснимый со всех сторон, Михаил Палеолог отправил послов в Италию (к папе) с весьма примечательными письмами, которые, между прочим, гласили: «во всем, сделанном вам болгарами, мы невиновны, поелику все это было сделано ими произвольно; да и мы находимся в страхе от них. Следуя Римской церкви, мы и прежде не отказывались веровать, исповедовать и мыслить так, как и вы. Просим вас, приидите на помощь к нам, единомыслящим с вами, так как мы погибаем от этих мерзких варваров – болгар. Если не поспешите к нам на помощь и не заступитесь, то имя наше истребится на земле, вы же будете наказаны от Вседержителя Бога за нашу погибель». Когда послы достигли Италии, все западные государи-католики ополчились и решились идти в Константинополь не столько на помощь, сколько на погибель «единомыслящему с ними» Михаилу Палеологу. На пути в Константинополь они устремились на Афонскую Гору, названную Святой, и стали преследовать находящихся на ней. Прежде всего они пришли в Лавру св. Афанасия и предложили находящимся в обители инокам присоединиться к их вере и войти в общение с ними. Монахи, испугавшись и ложно толкуя апостольское изречение: «дадите место гневу», согласились чрез одного из отлученных священников присоединиться к ним, чем и освободили обитель. Впоследствии они были обличены Богом и наказаны. Но мы, не желая укорять обители, умолчим об этом. Латиняне же пошли в Иверскую Лавру и просили находящихся в ней иноков соединиться с ними. Но иноки этой обители не соизволили на это и, обличив нечестивцев, предали их проклятию, по Апостолу, за нововведения. Беззаконные же, услышав это, пришли в ярость, вывели всех с безчестием из обители и, посадив старейших на монастырский корабль, вместе с ним потопили их. Так эти блаженные иноки за неповиновение беззаконникам приняли венец исповедания и мученичества. Более же молодых иноков, родом иверян (т.е. грузин), вместе с монастырским имуществом они, достойные иудовой участи и подобные ему нравом, – отослали в плен в Италию, где совлекли с них иноческую одежду и продали иудеям. Уйдя из Иверской лавры, латиняне пришли к Ватопедской обители. В ней они нашли только больных и престарелых, которые, будучи спрошены ими о прочих иноках, отвечали:
– В дебрях и чащах укрываются, чтобы сохранить веру и не оскверниться с богомерзкими.
Умертвив этих святых исповедников, латиняне тотчас устремились в окрестности монастыря и, найдя настоятеля и остальных иноков, ласково убеждали сделаться единомысленными с ними. Но настоятель сказал им:
– Лучше Христу угодить, чем антихристу.
Они же спросили:
– Разве мы не Христовы, а антихристовы?
Святой отвечал:
– Да, потому что всякий, сопротивляющийся Евангелию Христову, есть антихрист, и ныне он-то и помогает вам. Какое может быть отношение света к тьме? Вовек мы не присоединимся к ней.
Духоборцы, слыша все это, затыкали свои уши и не только не убедились в истине православной веры, но даже простерли свои беззаконные руки на хранителей закона и повесили всех их на том месте, где нашли. С тех пор и поныне это место называется «Фурковуни», т.е. Виселичная гора. Затем латиняне перешли на другую сторону Горы и достигли обители св. Великомученика Георгия, именуемой Зограф. Иноки этой обители были наставляемы в это время преподобнейшим игуменом Фомой, который несколькими днями раньше узнал как о нашествии на Святую Гору мерзких еретиков, так и о происшедших от этого нашествия несчастиях из следующего чудесного случая. – Один добродетельный старец жил в винограднике вышеназванной обители на расстоянии получаса ходу от нее, по направлению к юго-западу. Этот старец имел у себя для келейных молитв икону Пресвятой Богородицы, пред которой, совершая ежедневное каждение, читал акафист (называемый греками «херетизмы», отчего и место это называется «Херово»). И вот, когда богомерзкие римляне напали на Святую Гору со злодейской целью и уже вышли из кораблей на берег, – этот богоугодный старец, стоя на обычной молитве пред иконой Пресвятой Богородицы и произнося: «радуйся», услышал от святой иконы следующее:
– Радуйся и ты, старче! Поскорее беги отсюда, чтобы не постигло тебя несчастие. Возвести братиям обители, чтоб заперлись, потому что богопротивные римляне напали на это Мною избранное место и уже находятся близко.
Старец же, упав пред иконою Богоматери на землю, сказал Ей:
– Как я могу, Владычице, оставить здесь Тебя, мою Заступницу?
На это голос от иконы отвечал ему:
– Не заботься обо Мне, но иди поскорей.
Когда он пошел к монастырю возвестить слышанное им, тотчас двинулась со своего места неисповедимой силой и неизвестным образом святая икона и, обогнав старца, прежде пришла в монастырь и стала над монастырскими воротами. Старец, когда пришел в монастырь и увидел св. икону над монастырскими воротами, то ужаснулся и рассказал всем о бывшем ему откровении. Иноки, увидя икону Пресвятой Богородицы и услышав о таком преславном чуде, прославили Бога и Его Пресвятую Матерь.
Игумен, узнав из этого откровения об ожидающем их несчастии, начал учить своих иноков, чтобы они были тверды и не боялись, говоря:
– Отцы и братия! Которые Духом Божиим водятся, те сыны Божии. Поелику вы не приняли духа рабства в боязнь, то приняли Духа сыноположения. Если мы чада, то и наследники, наследники Бога, сонаследники Христа; если за Него пострадаем, то и прославимся с Ним, ибо уповаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас. Это же, согласно с Апостолом, и я говорю вам: те, которые из вас неустрашимы и готовы к мученичеству, пусть остаются со мною в обители; те же из вас, которые боятся мучения, пусть возьмут церковные сосуды и удалятся с ними, пока не пройдет гнев еретиков, чтобы не впасть в грех хулы чрез отречение от своей веры.
Итак, боявшиеся мук скрылись в дебрях, пещерах и ущельях гор. Святой же игумен с прочими иноками вошел в пирг (башню) не из боязни, но чтобы воспользоваться временем для обличения беззаконной ереси. Мучители, окружив со всех сторон обитель, стали кричать находящимся в пирге:
– Отворите нам, отворите!
Но преподобный отвечал им:
– Мы не знаем вас – откуда вы.
Мучители ответили:
– Мы – Христовы рабы и пришли обратить соблазненных на путь истинный.
Святой же опять сказал:
– Отступите от нас делающие беззакония, потому что Апостол говорит: если бы и Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема. Кто другого учителя ищет? – Никто, кроме тех, которые явно безумствуют. Вы скажите нам о своем учении и, если оно будет от Бога, мы присоединимся к вам и примем вас, как братию; если же не от Бога – то уходите от нас.
Тогда еретики отвечали:
– Мы от Бога, и в Господа Иисуса Христа веруем и святое Евангелие Его учим; посланы же мы от блаженнейшего папы римского, который есть глава церкви, сказать вам, безумным, непонятное для вас, чтобы вы поумнели и поняли уставы церковные и верно читали в св. Символе, т.е. в «Верую во единого Бога Отца».., что Пресвятой Дух исходит от Отца и Сына, и на св. проскомидии приносили пресный, а не квасной хлеб, чтобы священники ваши брили бороды, дабы и этим не согрешали в службе Божией, так как они – женихи Церкви[267]. Если все это исполните, то получите от Вседержителя очищение и мы ради вашего покаяния умилосердимся, если же нет, то безпощадно погубим вас, чтобы вы не занимали напрасно места на земле.
Это и многое другое в этом роде говорили еретики. Преподобные же ответили им следующее:
– Мы хотим найти истину и не обращаем внимания на ваши соблазны и безумие, поелику не боимся и не страшимся ваших угроз, потому что написано, что бояться нужно одного Бога, а человека нечего страшиться, и смело говорим: никого нет против нас, если с нами Бог, Который праведен и правду возлюбил. Сам Господь наш Иисус Христос в св. Евангелии говорит: когда придет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, тот будет свидетельствовать о Мне (Ин. 15, 26); и опять: и Я упрошу Отца и другого Утешителя даст вам, чтобы был с вами во веки Дух истины; и еще: это сказал Я вам, находясь с вами; Утешитель же Дух Святой, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всеми и напомнит вам, о чем Я говорил (Ин. 14, 25. 26).
Эти слова преподобные повторяли несколько раз для доказательства истины и чтобы заградить уста тем, которые говорят, что Дух Святой исходит и от Сына. Ко всему этому преподобные присоединили еще и следующее:
– Если же и этому не верите, духоборцы, то научитесь у Крестителя и Предтечи Иоанна, который видел Св. Духа, сходящего в виде голубя с неба и пребывающего на Сыне; видите, что от Отца только Дух исходит. Это учение содержит наша мать – св. вселенская и апостольская Церковь и напаяет всех своих чад тем, что истекает не из Эдема, а из Божественных уст Христа, сказавшего следующее: возвестите Евангелие всякой твари; и кто имеет веру и крестится, будет спасен, а кто не имеет веры, будет осужден, и еще: ради этого говорю вам, всякий грех и хула простятся людям, а хула на Духа не простится; и если кто скажет слово на Сына человеческого, простится ему, а кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сей век, ни в будущий. Поелику Св. Духом все пророки, апостолы и учители, будучи научены проповеди, крестили и научили православной вере в разных концах вселенной и передали правоверным признавать четырех евангелистов: Матфея, Марка, Луку и Иоанна. Кто же присоединяет пятого евангелиста, тот да будет проклят. Кто соблазняет одного из братий, говорит Спаситель, достоин мучения, а кто всю вселенную соблазняет, как вы, какое оправдание тот найдет, чтобы избежать достойного мучения? Который из семи богоизбранных Соборов[268] говорит, что Дух Святой исходит от Отца и Сына, или который из них постановил правилом, чтобы мы приносили опресноки и стригли волосы на бороде, как вы утверждаете? Будучи исполнен семи лукавых духов других (в противоположность семи соборам), в какого Христа ты учишь веровать, духоборец, и преподаешь не Евангельское, а антихристово учение. Но пятого евангелиста мы не находим, кроме Магомета Сарацинского, предтечи антихриста, который раньше вашей гибельной ереси произвел плевелы. А что касается ваших опресночных мертвых жертв, то это иудейский обычай. Но вы скажете: разве Христос не ел пасхи, будучи опоясан и держа посох в руках, по Писанию?[269] Да, скажем мы, Он ел пасху, но упразднил ее, как обрезание и многое другое, и потом, сидя с двенадцатью учениками, установил Свою пасху. Во время вечери Он, взявши хлеб и благословив, преломил и дал Своим ученикам, говоря: приимите, ядите, сие есть тело Мое и проч. Вот истинное таинство. Сказано: взял хлеб, т.е. квасной, а не пресный, как вы противозаконно делаете и служите, и держитесь аполлинариевой ереси. Брить же волосы на бороде мы не научились ни из Ветхого Завета, ни из Нового, потому что в Ветхом Завете от первосозданного человека, праведников и пророков и до Самого Господа нашего Иисуса Христа нет об этом никакого постановления: в Новом же ни Сам Христос, ни апостолы об этом ничего не говорили, а также ни одним из св. Соборов не было постановлено, ни правилами указано, что можно видеть и слепому. Тебе же, окаянный духоборец, лучше бы не браду, а язык отрезать, чтобы он не изрекал хулы и соблазна и не приводил бы других вместе с тобою к погибели; лучше пусть сгниет худой член, дабы не повредил хороших. Не вредят волосы на бороде, но то, что исходит изнутри и из лукавого сердца, а именно: злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, воровство, лжесвидетельство и хулы, находящиеся в вашем помраченном уме, – это, а не волосы на бороде, оскверняет всякого человека, а тем более священника.
Женихов церкви не много, а Един, Который придет в полуночи судить живых и мертвых: живых – православных, мертвых – еретиков, каждого по его делам. Просим, однако, вас, други, познайте истинную православную веру, которая есть жизнь и просвещение наших душ и следуйте ей так, как св. Отцы и священные Соборы, приняв эту веру от св. апостолов, нам передали и узаконили в св. Символе, присовокупив: «если кто отнимет или приложит к нему, да будет проклят». А от этого греха (нарушения Символа) никто не может разрешить преступников и освободить от приготовленных им мучений. Послушайте, возлюбленные, и перейдите от зла к добру, дабы не подвергнуть своих душ мукам вечным.
Но для беззаконных католиков эти слова блаженных мужей были так же неприятны, как для волков камни из пращи; они бросились к ним и зажгли со всех сторон св. обитель. Причиной всех этих несчастий был нарушитель закона нечестивый Палеолог, новый этот Навуходоносор. Преподобные и богоносные Отцы наши, подобно трем отрокам окруженные пламенем, стоя на башне (пирге), воссылали молитвы ко Христу, говоря:
– Владыко, Господи Иисусе Христе Боже наш, Единородный Сыне и Слове Божий, давый Себе яко Агнца непорочного на заклание за род человеческий! Ты, Господи, излиявый пречестную кровь Свою ради Церкви Твоея и рекий, яко врата адова не одолеют ей, сохрани Церковь Твою от волков губящих ю. Умножи, Господи, достояние Твое по всей вселенней от конец и до последних земли; ересь сию низложи силою Пресвятаго Твоего Духа; Жребий Пречистыя Твоея Матери соблюди непреклонен и нерушим во веки; пребывающия же в нем освяти и прослави с Тобою, милующия их помилуй; кровы святых Твоих воздвигни во славу Твою и в память нашу; и сию молитву от уст наших приими, яко кадило благоухания, и призри на ны, якоже призрел еси на жертву Авраамову и на всесожжение Иефаево, и восприими ны, яко благ и человеколюбец.
По окончании молитвы был свыше голос:
– Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небеси.
Мучители, услышав этот внезапный голос, ужаснулись, но мрак, лежащий на их умственных очах, помешал им понять случившееся, так как Дух Святой, Которого они хулили, не пришел разогнать этот мрак.
Блаженные отцы предали души свои в руки Божии, умерли от огня в 1276 году по Рождестве Христовом, а по греческой рукописи, находящейся в протате[270], в Иверской и Ватопедской обителях – 10 октября 1280 года. Всех святых числом было 26, из них монахов было 22 и 4 мирянина. Имена последних нигде не записаны, имена же монахов следующие: Фома, Варсонофий, Кирилл, Михей, Симон, Иларион, Иаков, Иов, Киприан, Савва, Иаков, Мартиниан, Косма, Сергий, Мина, Иосиф, Иоанникий, Павел, Антоний, Евфимий, Дометиан и Парфений. Из них первый, т.е. Фома, был, как сказано выше, игуменом и вел главным образом спор с богомерзкими латинянами, последний же, т.е. Парфений – экклесиархом, который был снесен огненным пламенем с башни на землю и не тотчас умер, но прожив еще тридцать дней и рассказав о всем происшедшем скрывшимся на время и теперь возвратившимся братиям. Он предал душу свою в руки Божии в десятый день ноября, получив венец мученический с прежде пострадавшими братиями.
После этого беззаконные латиняне рассеялись по всей Святой Горе, и не скрылись от них ни обитель, ни башня, ни келья и никакое другое монашеское жилище, но все было разрушено или предано огню, а имущество разграблено. Протатом они не в состоянии были тотчас овладеть и, сделав несколько попыток, должны были с большим ущербом для себя отступить на время. После же, нечаянно напав на стражу, взяли и протат, при чем было ужасное кровопролитие. Но враги победили многочисленностью и все разрушили и сожгли, не оставив никого в живых. Всепреподобнейшего же прота после многих истязаний повесили пред протатом по направлению к морю, на месте называемом «Халкос».
Отсюда беззаконные латиняне перешли на другую сторону Горы – на юг, где встретили их иноки из Ксиропотамской обители с ветвями в руках и приветствовали их:
– Да будет мир Христов с вами!
Те отвечали:
– Есть и будет! – И тотчас вместе с иноками вошли в обитель и подарили монастырю часть награбленных богатств, назвавши себя ктиторами этой обители. Монахи (о какой соблазн!) соединяются с еретиками, но Бог призирает с неба на преступников и, во время молитвы при возгласе «о архиепископе нашем, иже в Риме и о благочестивом царе», потрясает землю и то место, где стояли недостойные, так что стены монастырские с находящимися в них зданиями распались наподобие иерихонских стен при Иисусе Навине. Только одна часть стены, и та наклоненная, осталась для доказательства совершившегося последующим поколениям. Жертвой этого землетрясения были многие из латинян, которые были убиты павшими стенами. Из оставшихся же в живых одни, видя такое знаменательное чудо, со страхом и стыдом удалились на свои суда, а другие из них покаялись, остались в горах и сделались хорошими иноками. Пристыженные Богом, иноки вышеназванной обители, сознав свое преступление, горько рыдали и, как птицы без гнезд, бродили по горам, не имея, где и голову склонить, поелику обитель была разрушена за их преступление. Вместе с тем прекратилось прежде бывшее в этой обители чудо в честь и славу 40 мучеников. Чудо это следующее.
Когда был устроен и прилично украшен храм приснопоминаемым и блаженным царем Романом, призван был святитель для освящения его. Во время освящения, когда архиерей произнес: «во имя св. 40 мучеников», тогда – о чудо! – у подножия св. жертвенника выросло большое растение «губа» со стеблями и головами, в виде яблок, числом 40, соответственно 40 мученикам. Эта губа, поднявшись в гору, обвилась вокруг престола. За такое преславное чудо все воссылали славу Богу и Его св. 40 мученикам. Все больные, находящиеся тогда в обители, исцелились, вкушая от этого растения. Известие об этом чуде распространилось по всей вселенной. Больные, приходящие за исцелением, получали его, а те из них, которые не могли придти, присылали дары в обитель, и им отсылалась частица от этого Богом дарованного растения, съедая которое, они получали исцеление. От множества народа это растение все было истребляемо в течение года, но в честь и славу 40 мучеников оно опять вырастало в 9-й день марта, когда св. Церковь празднует память их. Чудо этого благодатного растения превосходило чудо овчей купели. Та (купель) исцеляла одного только входившего в нее, а это растение исцеляло всех и везде, кто только вкушал от него. Таково и столь благодетельно было это чудо. Но издревле ненавидящему добро и врагу христианского православного рода – диаволу – прискорбно было видеть это чудо, и он стал злоумышлять, пока не привел в исполнение свое злое намерение. Он увлек окаянных иноков соединиться с духоборцами, из-за которых и чудо прекратилось. Так Бог наказывает тех, кто ненавидит истину. Этим-то беззаконные духоборцы и опресночники воздали богомерзким инокам за соединение их с ними, потому что всякая жертва нечестивых неприятна Богу. Если они думают, что будут в числе избранных, то Бог доказывает им противное, чтобы эти беззаконники не превозносились, но посрамились ныне, как и во второе пришествие Христово. Православные же, если и страдают в нынешнем веке, но надеются восприять от Мздовоздаятеля Христа уготованные блага, что действительно и будет.
Беззаконный царь Палеолог, хотя и намеревался придти на Святую Гору и уничтожить на ней православие, но не успел ничего в этом, потому что царствование его скоро прекратилось. Иноки, скрывшиеся от страха пред духоборцами, выходили из своих убежищ, и всякий приходил на свое прежнее место, но, находя свои жилища сожженными и разрушенными, а сожителей убитыми, горько плакали. Тогда Афонская Гора, подобно Рахили, рыдала о детях своих. Да и кто бы, смотря на все тогда бывшее, не заплакал? До небес доходил вопль и рыдание плачущих, которые вместе с Давидом произносили следующее: «Боже, пришли иноплеменники (иноверцы) на место, принадлежащее Пречистой Твоей Матери, и осквернили Твои святые храмы, положили трупы рабов Твоих в пищу птицам и зверям, пролили кровь их, как воду, вокруг жилищ их, и не было кому погребать. Пролей гнев Твой на людей, хулящих Тебя, и на государства, отступившие от православной веры. Пусть скоро посетят нас щедроты Твои, Господи, поелику мы очень обнищали; помоги нам, Боже, Спасителю наш, ради славы Твоего имени, Господи, избави нас и ради Своего имени очисти грехи наши, чтобы не сказали когда-нибудь иноверцы: где Бог их? И чтобы пред нашими глазами постигла иноверцев кара за пролитую ими кровь рабов Твоих. Мы же, Твои рабы, будем исповедовать Тебя, Боже, во век и передавать из рода в род славные исповедания и предания наших отцов». Так плача и горько рыдая, погребали по всей Святой Горе святых, где кого находили.
Память пострадавших тогда преподобномучеников празднуется вместе со всеми святыми, подвизавшимися на Святой Горе, – в неделю, следующую по неделе Всех Святых. Но празднуется и отдельно память преподобномучеников Иверских – в Ивере[271], ватопедских – в Ватопеде[272], посему справедливо и прилично, чтобы память и наших преподобномучеников была празднуема в нашей обители отдельно (говорит автор этой повести – инок Зографской обители). Ибо, если память одного преподобного отца нашего Космы, жившего после них, празднуется надлежащим образом, то тем более следует праздновать память многих живших раньше него. И если на Синае и в Лавре св. Саввы Церковь празднует память св. отцов, пострадавших не по собственной воле и не за православие, а от сарацин, то тем более прилично особо праздновать в нашей обители память наших св. отцов, пострадавших от еретиков-латинян по собственному изволению и за православие. Это и сами братия обители нашей издавна чувствовали и этого желали, да и не могли не желать этого, умильно смотря на оставшиеся частицы сожженных костей их, целуя эти останки, ежедневно проходя мимо пирга, на котором эти св. отцы наши, как на жертвеннике, принесли себя во всесожжение ради исповедания и защиты православных догматов св. Восточной Церкви нашей и, наконец, по временам обоняя неизреченное благоухание, исходящее от места, где они были сожжены. Ради всего этого все братия, говорю, издревле желали, чтобы память этих святых была празднуема в нашей обители, и желание их исполнилось. Когда волей Божией сверх всякого ожидания наша обитель преобразовалась из идиорифма в общежительную, тогда началось празднование памяти этих святых, сообразно с желанием их, которое они высказали в молитве ко Господу, при последнем издыхании в пламени: «Воздвигни, Господи, жилища святых Твоих в славу Твою и нашу память».
Припадем с сокрушенным сердцем к теплым предстателям и заступникам нашим, сего дня празднуемым нами 26-ти преподобномученикам, и обратимся умильно к ним со следующей молитвою: «О святые и блаженные отцы наши, вы, иже от великия любве к нам, недостойным чадом вашим, и в пламени сгораемы, не забываете нас, но теплыя молитвы воссылаете к Богу о нашем и милующих нас спасении, освящении, прославлении и о благосостоянии сея св. обители вашея; вы и ныне – предстояще престолу Творца всея твари, Господа и Бога нашего Иисуса Христа, и наслаждающеся неизреченныя Его славы, красоты и лицезрения, – помяните нас, чад ваших, память вашу творящих, и умолите неизреченную Его благость, да умилосердится над слабостью и окаянством нашим, да презрит вся вольныя и невольныя грехи наши, да вселит в нас Божественный страх Свой, и укрепит нас Своею благодатию в исполнении иноческих наших обетов и в творении святых и животворящих Его заповедей и повелений, да утолит праведный Свой гнев, на ны движимый; да рассеет покрывающий обитель нашу темный и мрачный облак скорбей; да покрыет, заступит и избавит нас, в ней живущих, и вся повсюду православныя христианы от всех видимых и невидимых врагов, от всяких зол, бед и напастей нашедших, чаемых и нечаемых; да сохранит ны в мире и тишине и безмятежии; да дарует нам всякое довольство и изобилие, яко да теплыми молитвами вашими и сильным предстательством вашим и заступлением покрываеми и избавляеми от всяких бед и искушений, в мире и тишине, и довольстве, преизобилующе во всяком деле блазе, светло празднуем летнюю память вашу, славяще прославившаго вас Господа вечною славою, еяже и мы, смиренныя чада ваша, молим вас, о достоблаженнейшие отцы наши, – да сподобимся с вами, в добром покаянии и благоугождении предел жизни дошедше. Аще и велико есть прошение наше, но надеемся на благость и неизреченное человеколюбие Того Самого Господа, Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, Емуже буди честь, слава и поклонение со безначальным Его Отцем и Пресвятым и Благим и Животворящим Его Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь».
Часть башни, в которой пострадали святые преподобномученики, стояла на своем месте до 1873 года, но так как она закрывала собою вновь построенное северное здание обители, а также от ветхости была близка к падению, то необходимо было ее разрушить. Для того же, чтобы не забыть места, на котором святые совершили свой мученический подвиг, и для лучшего хранения памяти о них, вся братия Зографской обители единодушно выразила желание поставить на этом месте памятник. При усердии братии начал быстро воздвигаться памятник, который и был окончен в том же 1873 году, и все с радостью ожидали наступления дня памяти святых, когда намерены были освятить этот памятник. Наконец настал канун ожидаемого праздника, и в соборной монастырской церкви началось всенощное бдение, по обычаю, в первом часу после захода солнца[273]. Ночь была тихая и безлунная и освещалась только слабым светом звезд. В шесть часов, в полночь, когда после первой кафизмы на утрени читалось «житие и страдание Святых», внезапно послышался в церкви легкий шум и одновременно явился над церковью огненный столп, осветивший обитель и ближайшие места таким сильным светом, что можно было разглядеть не только близкие, но и отдаленные предметы. Этот дивный столп, постояв над церковью несколько минут, пошел к памятнику и остановился над ним, а затем начал возноситься вверх и наконец превратился в круг, как бы венчая собою памятник и место, на котором святые преподобномученики совершили свой мученический подвиг. Так совершилось дивное знамение, продолжавшееся до 15 минут, очевидцами которого были многие из братии и пришедшие на праздник. Видевшие это чудо славили Бога, прославляющего Своих святых, Емуже и от нас да будет честь и слава во веки. Аминь.
Приснославный и блаженный отец наш Евфимий, во плоти ангел и по исшествии из тела своего с горними силами о Боге ликующий, земным и временным отечеством имел страну Галатийскую, а по высоте деятельных и созерцательных совершенств справедливо был гражданином вышнего Сиона. Некогда божественный апостол Павел, осуждая галатов за удобопременяемость мыслей и непостоянство нрава, назвал их безумными (Гал. 3, 1), но, ради сего блаженного, поистине восхвалил бы их, как постоянных и разумных. Воспитавшее святого Евфимия и стяжавшее честь произведения его в мир селение называется Опсо; оно принадлежит галатийскому городу Анкире, пользуется благорастворенным воздухом, отличается богатством и многолюдством и, ради восхваляемого нами святого, может назваться жилищем святых, отечеством спасаемых, училищем добродетели и благочестия. Родители святого Евфимия были богаты и праведны и столько преуспевали в добродетели, что не только сограждане, но и далеко жившие имели благую и достолюбезную ревность подражать им. Кто видел их и слышал о них, для тех поистине казалось чудом, что они, люди мирские, подлежащие всем народным повинностям и потому, конечно, окружаемые многими житейскими заботами и удручаемые иногда горестями, утешали, однако ж, и поощряли друг друга и, всецело посвящая себя Богу, никогда не хотели сделать даже малейшего уклонения от пути правого. Они были сострадательны, умеренны, благопокорны, кротки, страннолюбивы, нищелюбивы, а оттого и боголюбивы, и тихи, и милостивы, и исполнены нелицемерной любви, и по этой любви – были всем вся. Отец блаженного Евфимия назывался Епифанием – тезоименитый Божественного явления, светлый добродетели светильник, сиявший некогда ближнему самим собою, а ныне нам, далеким от него жителям, сияющий сиянием сына, которого он возжег и явил вселенной, как бы некий факел. Матерь же его именовалась Анною, которая, будучи сама приятелищем Божественной благодати, исполняет и нас, чрез славу сына своего, Божественных благодатей. Родившись от таких-то родителей, священный сей и поистине Божий человек, славный Евфимий, от самого рождения исполнился благодати Святого Духа и потому еще прежде совершенного возраста был кроток, честен, сладок в беседе, благочинен, благопослушлив, покорен родителям, удалялся от обычных детских игр, любил часто посещать святые церкви и почитал благочестивых сродников своих, как отцов. Великий отец наш Евфимий родился в 6332 г. от создания мира (то есть в 824 г. от Р.Х.).
Когда святому Евфимию был седьмой год от рождения, великий отец его по плоти перешел в нестареющуюся, блаженную жизнь. По смерти остались у него, кроме Евфимия, еще две дочери – Мария и соименная ему Епифания. Мать святого Евфимия, как жена благоразумная, не сочла приличным ввесть в дом свой второго мужа, но, с другой стороны, так как ей одной, со слабыми женскими силами, тяжело было иметь попечение о доме и семействе, а другого дитяти мужеского пола у ней не было, то всю заботу о себе и семействе своем она и возложила на юного Евфимия, который от самого детства показывал разум не по летам. Подчиняясь, однако, постановлениям о военной службе, она должна была вписать в воинские списки этого возлюбленного и единородного своего сына, именуемого тогда Никитой. Имя это, как я думаю, дано было ему при рождении не без Божиего мановения, ибо суждено ему было получить победу над врагами видимыми и невидимыми. Итак, служа воином, Никита вместе с тем и для матери своей был опорою во всех отношениях: сыном, помощником, попечителем, покровителем, в печалях облегчителем, в радостях приветствователем, заступником, отцом, защитником и, по преимуществу, – мужем, так как он восприял на себя всякую заботу о внутреннем и внешнем благосостоянии своего дома. Найдя, таким образом, полное в нем утешение, мать его стала заботиться о приискании столь любезному ей сыну достойной невесты, чтобы чрез чадорождение продолжил род он свой и чтобы супруга его помогала ему в его заботах. По строению Божию скоро нашла она девицу, такую же разумную, происходившую от родителей богатых и славных, по имени Ефросинию, которая могла угодить во всем достойному своему супругу, и с нею сочетала его. Чрез несколько времени родилась у них дочь, которую в чаянии восстановления своего рода назвали они Анастасией. После сего преподобный, считая родившееся дитя достаточным утешением и матери, и супруги своей, решается посвятить себя исключительно на служение Богу, то есть избрать иноческую жизнь, – решается тем более, что и сестра его Мария, бывшая тогда уже замужем, жила в собственном их отеческом доме. Итак, с большим, чем когда-нибудь, духовным веселием отпраздновав праздник Воздвижения честнаго и животворящего креста он, на другой день в память тезоименного ему святого мученика Никиты положил начало доброго своего намерения. Притворившись, будто идет посмотреть пасшегося в долине своего коня, Никита совершенно оставил свою родину и обрел Царствие Небесное, как некогда Саул вместо ослов – царство Израилево. В то время Никите было 18 лет от роду, а случилось это в 842 г. от Р.Х.Обойдя многие места, блаженный достиг наконец неприступных высот Олимпа, где посетил многих святых отцов, и затем пришел к великому Иоанникию, просиявшему там ангельскими своими подвигами более всех других. В один день, когда к сему великому святому пользы ради пришли многие отцы, был среди них и этот юный его ученик. Богоносный отец наш Иоанникий, прозревая горячее его желание монашеской жизни, будущую его славу и преуспеяние в добродетели и то, что, когда он сделается иноком, по следам его пойдут многие иноки, вместе с тем желая обнаружить и другим скрывавшуюся в нем до того времени добродетель, притворно спросил сошедшихся к нему иноков, кто это между ними такой, что в образе мирском так смело обходится с другими. Когда же все отцы отвечали, что не знают, чудный Иоанникий с притворным гневом закричал: «Этот юноша – дурной человек и человекоубийца, – возьмите его и свяжите». Тут отцы стали спрашивать Никиту, подлинно ли он убийца. Святой, еще прежде иночества стяжавший послушание и смирение, объявил себя действительным убийцею, достойным всякого наказания, и потому с усердием готов был принять узы. Старцы с удивлением смотрели на юношу. Но великий Иоанникий вдруг говорит: «Оставьте; я обвинил его пред вами, как убийцу, только для испытания. Если и в юности, и в мире, не испытав еще нашего жития, он, ради послушания, признал себя виновным в таком преступлении, то какого вида добродетели не совершит, когда сделается иноком!» Выслушав это и ненавидя славу, блаженный удалился оттуда и подчинил себя другому старцу, Иоанну, который жил далеко от того места и тоже был славен у всех за добродетельную свою жизнь. Этот старец, с радостью приняв его и преподав ему уроки о подвигах иноческого жития, скоро облек его в ангельский образ и переименовал из Никиты в Евфимия. Потом разумный ученик, пробыв довольно долго у прекрасного своего наставника и хорошо научившись от него безмолвию и подвижничеству, по повелению его отходит в киновию, именуемую Писсадинон, чтобы, упражняясь в послушаниях киновии, еще более научиться ему иночеству от старцев ее, – так как жизнь киновийная новоначальным весьма полезна. Игумен обители той, Николай, управлял своим стадом с великим благоразумием, поручая всякому приличное послушание и постепенно возводя учеников своих к созерцанию. Приняв блаженного в свою киновию, разумный этот предстоятель сперва назначал ему разные послушания низкие; и кто не удивится здесь смирению и терпению святого Евфимия? Проходя сии послушания, он ни разу не возроптал на сопряженные с ними великие труды, ибо считал их истинным врачевством для юного своего тела. Если же когда и приходили к нему помыслы об оставленном им богатстве, о жене, о сродниках, то он противопоставлял им неложные слова Спасителя: иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин (Мф. 10, 36), и еще: всяк, иже оставит отца, или матерь, или братию, или жену, или чада Мене ради, сторицею приимет, и живот вечный наследит (Мф. 19, 29). Случавшиеся же безчестия и поругания, считая себя достойным всякого наказания, он принимал с великим удовольствием, а отсюда, чрез безчестие и христоподражательное смирение, сделался выше страстей, изгнал из души своей уныние, покорил себе чрево, обуздал язык, очистил слух и руки, так что преподобно воздевал их на молитву, и приготовил ноги свои, да течет невозбранно во дворы Бога нашего. К тому же стяжал он еще и нрав смиренный, привычку к продолжительному псалмопению, к всенощному стоянию, к непрестанной молитве, к слезам, к чтению Божественных писаний и частым коленопреклонениям, к строгому посту, к постоянству и твердости мыслей, к очищению ума и к возвышению его горе – за что и удостоился Божественного осияния и просвещения.
Таковы были в киновии подвиги божественного Евфимия! Затем, получив от Христа Бога милость, обратил он взор свой к жизни пустынной, не потому, чтобы избегал послушания и трудов, а потому, что в безмолвии желал более приблизиться к Богу и по случаю тогдашнего удаления из обители игумена Николая, уклонившегося от соблазнов, воздвигнутых в Церкви лукавым диаволом. По кончине блаженного Мефодия, при коем проклята была гнусная ересь иконоборцев, патриархом Константинопольским сделался священный Игнатий. Так как он терпел много притеснений от царских вельмож, то, утомившись безполезной борьбою с неизлечимо болящими, добровольно отрекся от престола и захотел лучше беседовать с Богом, безмолвствуя в своей обители. Блаженный Игнатий управлял Церковью только десять лет. В то время разнесся слух, что этот иерарх изгнан из Церкви против его воли. Посему многие отделились от его преемника, и между ними был упомянутый Николай, по этой причине удалившийся из своей обители. В Церкви происходило тогда много соблазнов, несмотря на то, что новый патриарх был православный и сиял всеми добродетелями. Говорю о блаженном Фотии, который своим учением просветил концы вселенной и в юности много пострадал за поклонение святым иконам; жизнь его была дивна, а кончина засвидетельствована от Бога чудесами. Итак, да не соблазняется никто происходившими тогда явлениями, ибо как Божественная благодать заранее предустрояет причины великих дел, так и отступник-диавол усиливается или совершенно воспрепятствовать будущему нашему благу, или, по крайней мере, омрачить оное. Посему и в то время старался он устранить могущую произойти от священного Фотия великую для Церкви пользу, но был постыжен, ибо Господь даровал Своей Церкви мир. Итак, святой Евфимий, видя, как мы сказали, отсутствие в обители пастыря ее, да и сам притом желая безмолвия, решился удалиться на Афонскую Гору, слава которой достигла и его слуха. Но так как тогда не дано еще было ему великой схимы, а старец его Иоанн, облекший его в малую схиму, или мантию, уже скончался, то он пошел к одному, тоже славному в Олимпе, подвижнику, по имени Феодор, и, открыв ему свое желание отправиться на Афон, принял от него великий ангельский образ. Чрез восемь дней, взяв от старца своего молитву, святой Евфимий, после пятнадцатилетнего пребывания в Олимпе, удалился оттуда с другим братом, Феостириктом. Движимый чистою родственной любовью, пришел он сначала в Никомидию, чтобы узнать там о своих родственниках: его известили, что они живы, но по причине удаления его скорбны. Получив такое известие, Евфимий вверил одному человеку святой крест, чтобы он передал его матери, супруге и сестрам и объявил им, что кровный их родственник благодатию Божией уже инок, именуемый вместо Никиты Евфимием, и что, если хотят, пусть и они последуют его примеру. Сначала они удивились таковому его предложению и плакали, но потом, укрепленные помощью свыше, сделались инокинями, а имение свое оставили дочери преподобного – Анастасии, выдав ее замуж. Но обратимся к подвижничеству преподобного на Афоне; оно было так высоко, что превышало силы человека.
Прибыв на Афон, божественный Евфимий с усердием и радостью вступил на узкий и прискорбный путь давно желанного им безмолвия и презирал необходимо соединенные с ним телесные скорби. Так как Феостирикт, не перенеся тесноты и злострадания строгой безмолвной жизни, возвратился в Олимп, то святой Евфимий на подвижническом своем поприще соединился с некиим Иосифом, древним афонским подвижником. Этому Иосифу преподобный сделал следующее предложение: «Брат! Так как мы, будучи в чести, по словам Давида, преступлением заповедей уподобились несмысленным скотам (Пс. 48, 13) и лишились своего благородства, то сочтем самих себя за скотов и в течение сорока дней будем питаться одною травою, поникши к земле, как животные: может быть, очистившись чрез это, мы опять получим свою, по образу Божию и по подобию, красоту». Иосиф принял предложение преподобного, и они сорок дней провели в великом злострадании от жажды и голода, холода и жара. От совершения сего подвига получив, однако ж, немалую пользу, решились они на другой, высший, подвиг, чтобы таким образом, как бы по лествице, взойти на верх добродетели. Святой Евфимий снова предложил своему подвижнику:
– Оставим теперь, добрый Иосиф, злострадание жития безпокровного, заключимся в какой-нибудь пещере и будем оставаться в ней неведомыми всем другим находящимся здесь инокам[275]; положим самим себе законом, как бы нисшедшим к нам от Бога, чтобы ни тот, ни другой из нас не выходил из пещеры прежде окончания трех лет. Если кто из нас в течение этих трех лет умрет, то будет воистину блажен, как человек, до конца жизни сохранивший размышление о смерти, и гробом для него будет эта самая пещера. А когда, по изволению Божию, оба мы пребудем живы, – умрут, по крайней мере, сколько это можно, наши страсти и плотские пожелания, и мы изменимся добрым изменением.
Добрый Иосиф принял и это предложение, ибо был прост, нелукав, хотя и происходил из области Армянской[276].
После сего, руководимые Богом, они обрели одну пещеру и с усердием заключились в ней; для необходимой же себе пищи собирали близ пещеры плоды, как-то: желуди, каштаны, камарню, и этим едва поддерживали свою жизнь. Кто достойно опишет духовные их подвиги – всенощные стояния, непрестанную молитву и непрерывный пост, по которому можно бы назвать их почти безплотными, – строгое, достойное удивления молчание, ибо если о чем и беседовали они, то разве о молитве и о других каких-нибудь душеполезных предметах, – постоянные коленопреклонения, спание на голой земле, житие без возжжения огня, умерщвление плоти, или, так сказать, оставление и презрение ее, как врага, – телесную наготу, ибо каждый из них имел только по одной изношенной одежде, да и та от ветхости и безпрерывных подвигов распалась еще в конце первого года безпримерного такого их подвижничества; к этому присоединим и беспокойство их от множества разного рода насекомых. Кто же, видя столь великое терпение, поставит их ниже мучеников? Впрочем, Иосиф после первого года расслабел и, выйдя из пещеры, удалился к другим монахам, а святой Евфимий, оставшись один, предался еще большим подвигам и непрестанно беседовал с Богом. Расседался от злобы диавол, видя такие подвиги преподобного, и стал всячески ухищряться, чтобы вытеснить его из пещеры. Сначала он наводит на святого уныние и скорбь об удалении брата, потом – боязнь уединения. Но не получив успеха с этой стороны, он возмущает мир души преподобного помыслами гордости: побежденный же смирением святого и упованием его на Бога и отчаявшись изгнать его помыслами, исконный этот человекоубийца нападает на него явно, как некогда на великого Антония, – преобразившись в варваров-арабов. Эти варвары в самый полдень являются к преподобному, совершавшему тогда молитву, и повелевают ему выйти из пещеры. А так как преподобный не хотел слушать их, то они, связав ему ноги, потащили его к бездне, где, однако ж, благодатию Божией, прогнаны были с посрамлением. Потом древняя эта злоба преобразуется в великого дракона и, устрашая его своим свистом, думает таким образом выгнать его из пещеры.
– Если ты зверь, – сказал святой мнимому сему дракону, – то твори, что повелел тебе Бог, а если лукавый диавол, – иди за мной, – и демон сделался невидим.
Потом злой дух превращается во множество скорпионов, которые, наполнив пещеру преподобного и уязвляя его, причиняли ему лютую боль, но святой, запретив им, прогнал их честным крестом и молитвою. Побежденный таким образом, враг более не являлся; священный же Евфимий, оставшись в пещере без искушений, стал подвизаться еще усерднее. Так кончил он весь трехгодичный срок пребывания своего в пещере и, исполнив это свое желание, исшел из нее, как бы с неба. Между тем, вне пещеры давно уже ожидали его подвижники, узнавшие о нем от Иосифа и горевшие желанием подражать ему. Довольно времени назидав их добродетельной своей жизнью, святой удалился в Олимп, куда призывал его честной старец Феодор, облекший его в великую схиму, – чтобы он пришел туда и взял старца с собою на Афон. С этой целью Феодор нарочно послал к нему с письмом вышеупомянутого Феостирикта. С усердием исполнил преподобный просьбу своего старца – отправился на Олимп и оттуда возвратился с ним на Афон. А так как Феодор, от много подвижничества слабый и безсильный, имел нужду в некотором утешении, население же Святой Горы того не представляло, потому что жилища мирских людей лежали далеко от нее, то признательный послушник его, святой Евфимий, отыскал ему близ селений место, удобное и для безмолвия, и для покоя телесного, где построил келью и с великим усердием служил ему в оной. Это место называлось Макросина и находилось близ Провлака. Но и здесь Феодор, несмотря на усердную о нем заботливость святого Евфимия, впал в жестокую болезнь: он стал страдать задержанием мочи и резью в почках, так что для облегчения своей болезни должен был обратиться к врачебным пособиям и отправился к христолюбивым и монахолюбивым христианам в Солунь, где скоро и почил о Господе и погребен в церкви святого мученика Созонта. Отпустив старца своего в Солунь, святой Евфимий остался на Афоне и в своих подвигах восходил от силы в силу. Хотя, привыкнув к уединению, святой отнюдь не хотел являться в мир, однако услышав об успении своего старца и зная, что надобно почитать отцов своих и по смерти их, он волей-неволей прибыл в христолюбивый и монахолюбивый город Солунь – поклониться на гробе своему старцу, чтобы на путях своей жизни охраняться молитвами его к Богу. Между тем, солунский народ, давно уже слыша о добродетелях святого и узнав теперь о приходе его, во множестве вышел ему навстречу, чтобы приветствовать его и получить от него благословение. Так как и вслед за тем христиане стекались к нему толпами, то он стал скучать, что нарушают его безмолвие: посему, чтобы и народ назидать, и самому назидаться в безмолвии, преподобный, облобызав гроб Феодора, вышел из Солуни и, подобно Симеону Столпнику, взошел на столп, стоявший недалеко от города. С этого столпа учил он всех, к нему приходивших. Пробыв на столпе довольно долгое время, святой многих обратил к добродетели и жизни монашеской и уврачевал от долговременных, неизлечимых болезней, но потом снова возжелал прежнего безмолвия, потому что умножавшееся стечение к нему благочестивого народа более и более безпокоило его. Возымев этот помысел, он сообщил его солунскому архиерею Феодору, тоже славному подвижнику, и собирался снова удалиться на Афон. В этот раз, убежденный блаженным иерархом, он принял рукоположение в диакона, не ради гордости – ибо и эта гнусная страсть вместе с другими попрана была преподобным, – а для того, чтобы удобнее приобщаться в пустыне Пречистых Христовых Таин[277].
Но и на Афоне святой Евфимий пробыл недолго, потому что там поселилось теперь много монахов, которые намеревались подражать ему; множество их было причиною шума, уподоблявшегося городскому, и безпокоило Евфимия – тем более, что многие монахи, почитая его как первенствующего и притом священного, стали часто делать ему свои посещения. Итак, желая избежать сего безпокойства, преподобный с двумя единомудренными и единомысленными подвижниками – Иоанном Коловом и Симеоном – удалился на остров, называемый Новых (ныне святого Евстратия), тогда еще необитаемый, и там, найдя желаемое безмолвие, думал, что наконец обрел пристанище невозмутимое. Но завистливый диавол не мог переносить брани против него этих трех ратоборцев и, попущением Божиим, подвиг на них сарацинов, которые, приплыв на двух кораблях, пленили их и хотели было увесть с собою. Но Спаситель наш Иисус Христос чудом спас преподобных Своих. Когда варвары, пользуясь попутным ветром, с веселием и радостью подняли паруса и пустились в путь, и отплыли от острова с милю, корабль, в котором находились преподобные, вдруг стал как вкопанный, никак не двигался с места, тогда как другой, в котором находились ничтожные вещи и несколько книг, принадлежащих святым, плыл хорошо. Это чудо изумило варваров, и один из них, поняв причину такого явления, говорит своим товарищам: «Ужели мы, глупые, не можем понять, что это случилось с нами за насилие, сделанное рабам Божиим? Если не хотим погрузиться в море, давайте скорее освободим их». Товарищи согласились с ним без противоречия, и все они, пав к ногам святых, просили у них прощения, которое тогда же и получили; после сего корабль подвигся сам собою, и они, возвратившись на остров, дали святым полную свободу. Потом преподобные стали просить у них и ничтожные свои вещи, как для них необходимые, но варвары презрели их прошение и отправились в свой путь. Но когда отплыли они от острова на довольное уже расстояние, внезапно подул противный ветер и пригнал их опять к тому же острову. Изумившись этому чуду, варвары тотчас же отдали святым все у них похищенное, только один из них, взбешенный от этого возвращения корабля, схватил Иоанна Колова и бил его, пока не был остановлен товарищами. Тогда святой Евфимий сказал им:
– Арабы! Если бы вы освободили нас без обиды, то мирно достигли бы отечества, а теперь, нанеся обиду брату, вы обидели Бога и скоро узнаете, как велико это зло.
Не солгало проречение святого. На пути оттуда встретились они с военными римскими кораблями, которые отвели в плен тот самый корабль, где находился обидчик святых, а другой, сверх чаяния, спасся. Так сохранены были святые и прославился прославляющий их Бог; враг же диавол остался посрамленным.
Но так как есть заповедь не искушать Господа Бога и бегать опасных мест (Мф. 10, 23), то преподобные опять перешли на Афон. Впрочем, нападение варваров угрожало им и здесь, ибо некоторые из братий были уже пленены ими; оттого каждый из оставшихся там, опасаясь подобной участи, избирал места безопаснейшие. По этой причине преподобный Иоанн перешел в так называемые Сидирокавсии; Симеон удалился в Элладу, а священный Евфимий со своими учениками перешел во Врастаму. Там же, во Врастаме, жил тогда и прежний сподвижник преподобного – Иосиф, о котором мы многократно упоминали и который потом, уже состарившись, почил о Господе. Многопобедное тело его видели и мы (говорит Василий) в пещере, где он скончался, и поклонились ему; касаясь же его своими руками, весьма дивились, что оно не только оставалось нетленным, но, по благодати Божией, даже источало из себя благовонное миро, помазавшись которым, мы благоухали до трех дней. Это явление как ни чудесно, но оно весьма истинно, ибо есть много примеров, что, по благодати всеблагого Бога, пот подвизающихся ради Него по смерти их превращается в миро. Божественный Евфимий братиям своим построил кельи, а сам безмолвствовал далеко от них, в глубоком рву, – впрочем, принимал всех к нему приходивших и помещал их в кельях братий; в числе других принял он и Онуфрия, славного тогда подвижника, и поселил его одного в особой келье. Смотря на собор этих живших там блаженных отцов, всякий сказал бы, что он видит в том месте воплощенных ангелов или людей, ставших ангелами. Между тем, преподобный иногда посещал братию и сообщал им многое от своих дарований, а иногда, горя безмолвием, ходил из своего рва на Афон, где, беседуя один на один с Богом, до того очистил ум и сердце свое, что сподобился Божественных видений и получил Божественное откровение, говорившее ему так: «Евфимий! Иди в Солунь; там, в горах, к востоку от города, найдешь ты вершину, называемую Перистера, с источником воды, и увидишь храм святого апостола Андрея Первозванного, древле благолепно созданный, а теперь превращенный в овчарню; очисти это место и для спасения душ преврати в монастырь: Я помогу тебе во всем. Нехорошо тебе долее оставаться в пустыне, в борьбе с демонами, которые, давно побежденные твоей добродетелью, удалились от тебя». Услышав это, преподобный оставляет вершины Афона, приходит к братиям, жившим в кельях Врастамы, и, взяв из них двоих – Игнатия и Ефрема, – отправляется с ними из Афона в Солунь, где был принят христианами как сшедший с небеси ангел. Прибыв туда, он спрашивал о месте, называемом Перистера, и о том, кто владетель его. Найдя знающих то место, взял он проводников и, восшедши с ними на указанную гору, увидел сообщенные ему в откровении ее признаки, обнаружил также на месте храма и овчарню и восстенал, что даже христианами уничижается священное. Потом начал он с бывшими при нем тщательно разрывать место и немного спустя открыл все основание храма. Находившиеся там удивились, как оправдалось проречение преподобного и, убедившись этим, что есть воля Божия быть там училищу душ, приняли созидание его на свои расходы; так воздвигнут был храм святого апостола Андрея, с приделами: с правой стороны – в честь св. Иоанна Предтечи, а с левой – во имя Евфимия Великого. Но прежде чем окончены были священные эти работы, святой испытал много трудов и вреда от завистливых демонов, которые не только скрытно злоумышляли против работавших, но и явно кричали и, бросая в них камни, старались отклонить их от сего дела. Однажды они опрокинули леса здания и низринули сверху зодчего, но так как он Божией помощью остался невредим, то все прочие работавшие, видя безуспешность коварства демонов, воодушевились еще большим дерзновением и усердием. Впоследствии, когда здание приближалось уже к завершению, демоны в одну ночь, поколебав левую его сторону, ниспровергли ее всю и надеялись чрез это принудить мастеров оставить строительство. Но так как, по увещанию святого, павшее снова было тщанием народа благоговейно воздвигнуто, то демоны, утомившись, стали строить козни уже самому святому – старались устрашить его и грозили прогнать оттуда против его воли. Раз ночью покушались они умертвить преподобного, но он знамением честнаго креста и молитвою уничтожил их покушение. В другой раз, когда преподобный поливал огород, демоны устремились на него во множестве, но он с дерзновением сказал им:
– Для чего вы, когда уже вторично умертвил вас Христос, делаете зло Его служителям? Если дана вам от Него власть, употребите ее: вот, я один среди вас, а когда никакой власти не дано, удалитесь от меня, ибо я до смерти не оставлю этого места.
Тогда демоны с громкими криками удалились от святого. Так по молитвам преподобного отца Евфимия воздвигнут был и храм, и монастырь: это совершилось в лето от сотворения мира 6376, от рождества же Христова 868, в первый год царствования Василия Македонянина, индикта 1?го. Нельзя оставить без внимания и телесных трудов святого, какие предпринимал он при строении, – да будут и они предметом подражания для людей, удивляющихся его подвигам. Ночи проводил он в молитвах, а дни в трудах, участвуя лично во всех работах. Блаженный уподоблялся мудрому Веселеилу, который, возвигнув скинию Господу, спас в ней множество народа, исшедшего с Моисеем из Египта, от греха и демонской мамоны, и достигшего небесной земли обетования. Сюда к преподобному собралось множество движимых ревностью к добродетели иноков. Пустыня сделалась градом: люди всякого возраста, рода и состояния, отрекаясь сродников, друзей, мира и предпочитая небесные блага земным, охотно поручали себя духовному руководству святого и отеческому его о них попечению. Таким образом, вокруг него если не совсем уничтожилось зло, то уменьшилось и заменялось процветанием всякого добра. Как древле народ израильский для устроения скинии давал Моисею все – так и теперь христиане приносили к преподобному разного рода скот, дарили плодоносные земли и вообще все, что требовалось к созиданию обители и пропитанию подвизающихся в ней, чтобы они молились о принесших. Видя, что многие отрицающиеся мира и приходящие в его обитель были новоначальные и неискусные в подвижничестве, и зная различные коварства хитрого врага, святой, как пастырь добрый, опасался за свою паству и потому непрестанными и усердными молитвами просил Господа о спасении их. И Господь, внимающий молитвам Своих праведных и творящий волю боящихся Его, соблюдал его стадо невредимым. Впрочем, всегда ожидая нападения от врага, святой тем не менее утверждал их продолжительными поучениями и говорил: «Братие! Враг наш диавол, по Писанию, яко лев рыкая, ходит, чтобы, найдя кого из нас нерадящим о спасении своем, поглотить его: да хранимся же и подвизаемся. Если мы отреклись от мира, то отсечем пожелания плоти; если мы распяли плоть свою и облеклись в смерть Господню, то да не увлекаемся удовольствиями плотскими и да ходим духом; если для Царствия Небесного облеклись мы в ангельский образ, то да жительствуем как ангелы; если мы действительно любим Господа, то должны хранить Его заповеди; если мы не хотим стяжать славы Его по любви к небу, то по крайней мере да убоимся вечных мучений. Да работаем своими руками, ибо от праздности и лености мы изнемогаем и расслабеваем для творения добрых дел, и тогда безплодие и оскудение бывает необходимым нашим уделом: не смотряяй своего дому, наследит ветры , говорит премудрый (Притч. 11, 29), а апостол Павел говорит: аще кто не хощет делати, ниже да яст (2 Сол. 3, 10). Храните смирение, любовь, послушание к предстоятелю, имейте к нему веру и ничего не скрывайте от него: исповедуйте ему ваши помыслы и таким образом очищайте ваше сердце и ум, ибо это есть путь спасения». Преподобный напоминал им и о киновии, как светло представил ее святой Иоанн Лествичник, и с такою духовной мудростью учил их всему полезному. Слушающие говорили, что Божественную благодать вдохнул в него Святой Дух, так же, как святым апостолам. Плененные богодухновенным его учением, подчинились ему и мы (то есть Василий), постригшись от него в Ормилии, в храме мировожделенного великомученика Димитрия, и, по назначению его, сидели немного времени в отшельнических его кельях, ибо весьма любили безмолвие, хотя после, побежденные славолюбием, предпочли многомятежную жизнь городскую. Тогда-то, движимые Божественной ревностью и поощряемые желанием святого пастыря, сожгли мы и еретическую книгу Антония-манихея, прельщенного монаха, обитавшего в Кранеях.
Здесь из многих изречений святого я упомяну только о проречении его мне, дабы вы узнали, что он достиг высокого созерцания, чрез которое, получив дар пророчества, предузнавал будущее. Когда я был пострижен им и пробыл в церкви уже три дня, – каков обычай у монахов по пострижении оставаться внутри храма до семи дней, – Божий сей человек, поистине восшедший от деяния к видению и чрез то стяжавший предвидение будущего, получив вдохновение от благодати Святаго Духа касательно моей будущности, в полдень приходит в храм и, отведя меня в сторону, говорит: «Василий! Хотя я и недостоин светосияния или дара прозорливости, но так как вы притекли под руководство моего недостоинства для пользы вашей, то всеблагий Бог благоволил кануть и мне некую каплю благодати, чтобы, провидев имеющее случиться с вами, сказал я вам полезное ко спасению. Итак, знай, что ты, по любви к наукам, скоро удалишься из монастыря и сделаешься архиереем, там, где Господь тебе предназначил, но тогда поминай и меня, как отца твоего, и обитель нашу, и братий». Следует здесь сказать и о некоторых чудесах преподобного, чтобы вы знали, какое он имел дерзновение к Богу. Ходя некогда по пустынному месту, я и другой брат – Иоанн, именуемый Безмолвником, – были мы в опасности умереть от голода и утомления, но святой внезапно доставил нам пищу, и мы, укрепившись, пошли в свой путь. В другой раз я и преподобный были далеко от обители, в одном месте, называемом Корония: там объявил он мне об удалении из обители двух братий – Иоанна и Антония, вследствие ссоры с братией. В Солуни, подвизаясь на столпе, изгнал он беса из некоего человека, и средством к тому употребил молитву и помазание от священного елея. Выгнал он также беса и в Перистере из монаха Илариона, который, однако ж, начав осуждать святого, снова подпал под власть демона. Эти два чуда видели мы своими очами. Еще одно чудо совершил преподобный на Афоне: однажды ученики его решились взойти на вершину горы; долго удерживал их святой от этого дела, как не имеющего для них никакой пользы, но они не послушали его – пошли; во время пути вдруг выпал снег и они подвергались опасности быть застигнутыми смертью, но чадолюбивый отец их, провидя духом опасность, поспешил к ним на помощь и таким образом непослушных своих учеников спас от холода и голода. Много и других чудес сотворил святой, но мы для краткости оставляем их.
Пасши стадо свое богоугодно четырнадцать лет и оставаясь неизвестным для своих родственников 42 года, святой наконец дознан был ими – как Иосиф своими братьями. Призвав их к себе, мужей определил он в свою обитель, а жен – в женский монастырь, который тогда создал на купленном нарочно для того месте, и сделал начальницей над ними сестру свою, названную во святой схиме Евфимиею. После сего, поручив оба эти монастыря главному смотрению и попечению солунского митрополита Мефодия и таким образом освободившись от всех забот, святой Евфимий опять взошел для безмолвия на древний свой столп. Но, не найдя там желаемого безмолвия по причине множества приходивших к нему, святой снова удалился на высоты Афона, где, однако ж, тоже обезпокоиваем был приходившими. Предузнав наконец день своего успения и желая, по крайней мере, провести его в покое и наедине, преподобный 7 мая, в память перенесения мощей святого Евфимия, призвал к себе на трапезу бывших с ним братий и, в обществе их отпраздновав этот день, простился с ними, а на другой день, никому ничего не объявляя, взял для служения себе только некоего Георгия-монаха и удалился с Афона на остров, так называемый Священный. Там нашел он одну пещеру, поселился в ней и, подвизаясь до пяти месяцев, наконец, как человек, после краткой и легкой болезни, 15 октября[278] почил о Господе – и приложился ко всем святым, которых добродетелями постоянно украшался. Спустя два месяца после отшествия святого ко Господу узнали о том иноки обители его Перистеры и, желая иметь в нем своего стража и заступника даже по смерти, послали на остров тот монаха Павла и иеромонаха Власия, чтобы они священные его мощи перенесли в обитель. Прибыв туда, они нашли тело святого в пещере, где он почил целым и без всякого признака тления, хотя оно лежало там очень долго, и 13 января перенесли его в богатый мученическими мощами город Солунь[279], к ученикам его. Находясь здесь, святой священными своими мощами чудесно исцеляет телесные наши болезни, а святою душою предстоя престолу Всевышнего, молит Его о душевном нашем спасении и улучшении[280].
Молитвами преподобного и богоносного отца нашего Евфимия да избавимся и мы все от недугов душевных и телесных и да сподобимся Царствия Небесного о Христе Иисусе, Господе нашем, Которому подобает всякая честь и слава, купно со безначальным Его Отцем и Святым Духом, во веки веков. Аминь.
Многосветлая новоявленная звезда – божественный Герасим родом был из селения Трикала, находящегося в Пелопонессе. Он происходил от благочестивых, благородных и богатых родителей, отца Димитрия и матери Кали, по фамилии Нотара. Род их существует доселе. Когда Герасим достиг возраста, в который обычно отроков обучают грамоте, тогда родители отдали его в училище, где благонравный и прилежных отрок Герасим с большим успехом проходил учение. По достижении совершеннолетия у Герасима явилось желание посвятить себя иноческой жизни, а потому, не заглушая в себе гласа, призывающего его к тихой и безмятежной жизни и не откладывая день на день своего призвания, он в то же время отрешился от мира со всеми его удовольствиями и, оставив отечество и сродников, удалился на остров Закинф, где прожив некоторое время и не обретя того, к чему стремилась и чего желала его душа, он отправился в Элладу. Для пользы душевной обойдя всю ее, он удалился в Фессалию, потом в пределы Эвксинского Понта и наконец посетил Константинополь, и, осмотрев оный со всеми его окрестностями, прибыл в невозмутимое пристанище – св. Афонскую Гору. Прожив несколько времени на Святой Горе, он принял на себя великий ангельский образ и в то же самое время, желая подражать подвижникам, сиявшим в то время на Афоне, в добродетельной жизни, он, подобно мудрой пчеле, обходил их кельи, почерпая у них духовное любомудрие и великую душевную пользу. Изучив делом добродетельную жизнь и укрепившись мужеством и терпением, он пожелал побывать в Иерусалиме и поклониться тем святым местам, по которым во дни земной своей жизни шествовал Божественными стопами Искупитель наш Иисус Христос. Итак, взяв у старцев напутственное благословение, он отправился в Иерусалим, где поклонившись живоносному Гробу Спасителя и другим святым местам, он пожелал побывать и на Синайской горе; отсюда отправился в Антиохию, Дамаск, Александрию; пройдя весь Египет и Варварию, он опять возвратился в Иерусалим, где, по великому своему усердию к святыне живоносного Гроба Господня, сделался здесь кандиловжигателем[282]. Блаженный патриарх Герман, видя добродетельную жизнь Герасима и желая, чтобы оная была видима всеми и приносила бы видевшим пользу, рукоположил его в диакона и потом в пресвитера, и оставил при патриаршем доме.
С принятием пресвитерского сана блаженный Герасим не только не ослабил своих подвигов, но еще более усугубил их. Отсюда иногда удалялся он для безмолвия на Иордан, и здесь, к удивлению, укрепляемый Божией благодатью, возмог совершить то, что мы слышим о великих пророках боговидце Моисее и ревнителе Илии: он, при помощи Божией, подобно им, и по подражанию Спасителю нашему, возмог пропоститься непрерывно 40 дней. Этим постом своим преподобный Герасим заградил уста тех легкомысленных и малодушных, которые говорят, будто были когда-то такие чудные дела, но теперь нельзя быть им, ибо человеческое естество изнемогло. Он заградил уста подобных людей и показал великим своим делом, что не естество, а произволение христиан изнемогло и добродетель оскудела, для которой укрепляется свыше немощная плоть, – так что эти паче человека подвиги совершаются при помощи Божией: естество же человеческое ни в какое время само по себе, без помощи свыше, не было способно совершать их. Но возвратимся к своему предмету.
После чудных своих на Иордане подвигов божественный Герасим возвратился в Иерусалимскую патриархию, но не имея возможности уже безмолвствовать там по своему желанию, ибо сорокадневный тот пост, кажется, совершенно окрылил его Божественной любовью, и потому душа его стала искать совершенного безмолвия, – выпросил у патриарха позволение идти, куда наставит его Господь. Патриарх, видя его преуспевшего в высокой иноческой жизни, с любовью дал ему благословение и отпустил его с миром.
Получив благословение, блаженный Герасим отплыл на Крит, но не найдя здесь места сообразно своему желанию, удалился в Закинф. Здесь он в одном непроходимом месте, наверху горы, нашел пещеру, которую избрал себе жилищем. Притом, желая подражать древним подвижникам, и сей блаженный Герасим, как достойный ученик тех великих мужей, подобно им, начал проводить равноангельную жизнь, не заботясь ни о пище, ни о питии, ибо, укрепляемый подвигоположником Иисусом Христом, он питался только одними зельями, которые росли на горе. И таким образом один, наедине с самим Богом, пробыл он в этом уединении 5 лет. Но Господу Богу угодно было, чтобы сей светильник долее не скрывался под спудом, а чтобы горел в виду всех и видевшие его получали просвещение своих сердец, и чрез это прославляли бы Отца Небесного. А потому блаженный Герасим, по внушению свыше, оставил Закинф и, перейдя на остров Кефалонийский, поселился на одном излюбленном им месте, называемом Пещеры.
Кефалонийские жители, узнав о поселившемся на их острове подвижнике Христовом, начали приходить к нему за благословением и за советами; число приходящих день ото дня увеличивалось все более и более, чрез что нарушалось любимое его безмолвие. А потому он, после 11-ти месячного пребывания, удалился в другое, более безмолвное место, именуемое Омала. Здесь блаженный Герасим нашел ветхую запустелую церковь, которую при помощи островитян возобновил и назвал Новым Иерусалимом. При возобновленной им церкви он построил себе малую келийку и здесь пожелал остаться навсегда, так как это место вполне соответствовало его сердечному желанию. Однако и здесь жители острова не оставляли его в покое, часто приходя к нему за советами. А так как у некоторых из них были дочери, которые, по любви к жениху Христу, не пожелали сочетаться браком и жили в домах своих родителей, проводя жизнь подобно иноческой – удаляясь от мирских увеселений и прочего, то родители таковых дочерей, видя блаженного Герасима, сияющего добродетельной и опытной жизнью, стали убедительно просить его, как Самим Богом посланного к ним, устроить при церкви для их дочерей монастырь и руководить их в духовой жизни, будучи им и духовником, и наставником.
Блаженный Герасим, видя усердную просьбу островитян, склонился на их желание и, движимый Божественной любовью и имея на это понуждающего его св. апостола Павла, который в посланиях своих говорит: «никто не ищи своего, но каждый пользы другого» (1 Кор. 10, 24), с особенной ревностью стал заботиться о создании келий и всего необходимого для невест Христовых. По окончании построек в эту новую обитель собралось ищущих спасения 25 стариц. Блаженный Герасим, как опытный и мудрый пастырь, бдительно смотрел за собранным Богом своим стадом, не допуская до оного мысленного волка, готового расхитить и разогнать оное из ограды монастырской. Почему часто поучал их мужественно отражать вражеские козни и терпеливо переносить скорби и лишения ради будущих благ.
Прожив 30 лет в постоянных трудах, бдении, молитве, коленопреклонении с долулежанием, употребляя в пищу во все время подвижнической своей жизни вместо хлеба одно лишь зелие, он удостоился получить от великодароватого Бога дар чудес. Начало оных совершилось со следующего обстоятельства: в одно время случилось в Кефалонии бездождие и засуха. Жители острова, находясь в великой скорби, стали просить преподобного Герасима, чтобы он умолил Господа, Которого они прогневали своими грехами, ниспослать им дождь. Преподобный Герасим по глубокому своему смиренномудрию долго отказывался от сего великого дела, превышающего его силы, называя себя грешником и не имеющим такого дерзновения пред Творцом Небесным. Но жители, зная его высокую и богоугодную жизнь, слезно умоляли его не скрывать данную ему Богом благодать и не утаивать величия даров Божиих, чрез которые прославляется Отец Небесный. Преподобный, видя слезы народа и вполне соболезнуя их скорби, преклонил колена и с умиленною и смиренною молитвою обратился к Богу, умоляя прогневанного Господа явить Свою милость и не до конца погубить Свое создание, но ниспослать на землю дождь. Всесильный Бог не отринул молитву праведного мужа, повелел облакам излить на иссохшую землю изобильный дождь и возвеселил сердца скорбящих людей Своей милостью.
Кроме этого чуда преподобный Герасим своей молитвой врачевал различные неисцельные болезни и изгонял нечистых духов, живших в людях. И таким образом, дожив до старости маститой, он приблизился и к блаженной своей кончине, о которой был извещен за несколько дней до своего преставления. В самый же день своей кончины он призвал всех инокинь – духовных своей дочерей – и, преподав им благословение, сотворил за них свою последнюю молитву, и его святая душа мирно и тихо отошла ко Господу 15 августа 1579 года на 71?м году от рождения.
Спустя два года по преставлении преподобного Герасима случилась надобность перенести его мощи в другое место. В то самое время по делам церкви был в Кефалонии наместник Константинопольского патриарха Иеремии, с благословения которого инокини после всенощного бдения приступили к открытию гроба преподобного. Когда был открыт гроб святого Герасима, тогда все, а в том числе и наместник патриарха Иеремии, увидели честное тело преподобного Герасима целым, неврежденным и отнюдь не имеющим ни малейшего следа истления, и притом от оного исходило ароматное благоухание[283].
В то же самое время много совершилось чудес от святых мощей преподобного, которые не переставали источаться и после этого от цельбоносного гроба угодника Божия.
Из числа многих таковых чудес приведем здесь следующее.
Одна женщина, одержимая нечистым духом, пришла в монастырь, где погребен был преподобный Герасим, помолиться над его гробом в надежде на его помощь изгнания из нее беса. А так как сия несчастная пришла в обитель уже в глубокий вечер, то и осталась заночевать до утра в монастыре. Но в полночь диавол, живший в несчастной, видя скорое свое изгнание, захотел погубить свою жертву, а потом ввергнул ее в колодец в намерении утопить оную. Но в то же самое время вдруг инокини услышали в своих кельях необычайных голос преподобного Герасима: «спешите, спешите скорее, беснуемая находится в крайней беде и нуждается в помощи». Инокини поспешили в ту келью, в которой оставили беснуемую, но ее там не было, стали искать по всему монастырю, и когда взглянули в колодец, то к удивлению всех увидели одержимую бесом, стоящую ногами на поверхности воды. Когда ее вытащили из колодца и стали спрашивать, каким образом она попала в колодец и сохранена от утопления, тогда она со слезами отвечала:
– Как только по действу диавола я упала в колодец и погрузилась в воду, то в этом время увидела преподобного Герасима, который, взяв меня за руку, вытащал из воды, и потом, будучи поддерживаема невидимой силою, я осталась стоящею поверх воды, как бы на твердой земле, и с того часа совершенно освободилась от мучившего меня диавола.
Все, видевшие это чудо, прославили Бога, творящего дивные чудеса святыми Своими, воздавая достойное благодарение и угоднику Его преподобному Герасиму, который и поныне источает чудеса всем, с верою призывающим его в помощь. Преподобный Герасим по внешнему виду был подобен святому Феодосию Киновиарху, только у святого Герасима борода была немного руса[284].
Молитвами преподобного Герасима, благодатию же Господа нашего Иисуса Христа, да сподобимся и мы получить части избранных Его. Аминь.
Местом родины святого преподобномученика Игнатия было селение Эски-Загра, Терновской епархии, населенное болгарами. Отец его Георгий и мать Мария были православные христиане, которые впоследствии из этого селения переселились в Филиппополь и там отдали Игнатия, названного в св. крещении Иоанном, учиться грамоте. Обладая от природы прекрасными способностями, он в короткое время изучил свой славянский язык, а для дальнейшего образования себя в науках удалился в Рыльский болгарский монастырь, а там поступил под руководство одного ученого старца, у которого пробыл шесть лет, изучая разные науки и вместе с тем благодушно перенося от него разные оскорбления, так как старец был вспыльчивого характера. Но однажды, когда старец на Иоанна за что-то сильно рассердился и раздражительность его начала уже было выходить из границ, так что жизнь блаженного находилась в опасности, тогда он, убоявшись могущих быть несчастных последствий, удалился оттуда опять в дом своего родителя.
В то время объявлена была Сербии Турцией война, во время которой турки, собирая свои войска, увидели отца Иоаннова, который был высокого роста и отличался от прочих атлетическим телосложением и храбростью; на него они обратили особенное внимание, предложили ему поступить в турецкие ряды, а потом обещались сделать тысячником, но благочестивый Георгий наотрез отказался от их предложения, говоря: «Не могу идти против единоверных мне христиан», – за что тотчас был прободен мечом, а потом обезглавлен. Жену же его и двух дочерей разными угрозами принудили отречься от Христа и принять мусульманскую веру. Иоанн, видя такое несчастие матери и сестер, переоделся в другие одежды и укрылся в доме одной благочестивой старицы. Злодеи, узнав, где он скрывается, отрядили несколько солдат, чтобы схватить его, но, будучи храним Промыслом Божиим, Иоанн избег рук своих преследователей. Тогда добрая та старица для безопасности отправила его во Влахию. Переходя здесь из одного места в другое, он дошел до Бухареста, где познакомился со святым преподобномучеником Евфимием и сблизился с ним такой тесной дружбою, что, казалось, в двух их телах была одна душа. Однако свободная бухарестская жизнь повлияла и на его юное сердце, и он уже стал ощущать в себе опасность впасть в беззакония, а потому решился удалиться на св. Гору Афон.
Пробираясь на Святую Гору, он в Шумле встретился с другом своим, св. Евфимием, который несколько ранее оставил Бухарест и здесь, в Шумле, как сказано в его жизнеописании, отрекся Христа[286].
Видя друга своего в таком состоянии, Иоанн душевно сожалел о его несчастии, однако поспешил удалиться оттуда, боясь, чтобы и с ним не случилось какого-либо несчастия, по случаю бывших тогда военных смут. В то самое время, когда он занят был такими мыслями, в тот дом, где он имел пребывание, вошло несколько человек турецких солдат и начали грабить все, что только им попадалось на глаза. Увидев Иоанна, они с угрозами подступили к нему и стали принуждать его отречься от Христа. Убоявшись угроз, несчастный Иоанн согласился отречься от христианской веры и имени Господа нашего Иисуса Христа. Турки, поверив Иоанновым словам, оставили его в покое, а сами опять занялись прерванным грабежом. Тогда Иоанн, улучив удобную минуту, вышел из дома и тотчас удалился из Шумлы, и идя день и ночь, достиг своей родины Эски-Загра, а отсюда с одним святогорским проигуменом Григориатской обители отправился на Афон и там поступил в этот монастырь. Спустя некоторое время он из Григориатской обители перешел в скит св. Анны. Однажды Иоанну по какому-то делу случилось быть в Солуни, и там, во время своего пребывания, он увидел св. преподобномученика Давида, который за исповедание христианской веры был повешен на дереве.
Подвиг сего доблественного мученика воспламенил в сердце Иоанна огонь Божественной любви до того, что у него явилась ревность самому пострадать за имя Христово и принять мученическую кончину. Но, как видно, на его желание не было еще тогда воли Божией, устрояющей все своевременно к нашей пользе.
В то время случилось в Солуни быть одному святогорскому старцу, который отклонил Иоанна от его намерения, – посоветовал ему идти обратно во Святую Гору, укрепить себя духовными подвигами и тогда уже, если на то будет воля Божия, вступить в мученический подвиг. Выслушав совет доброго старца, Иоанн согласился последовать оному и спустя несколько дней вместе с сим добрым спутником прибыл обратно на Афон, в скит св. Анны, где оный старец вскоре заболел и почил о Господе, а Иоанн после его смерти переместился в Кавсокаливский скит. Здесь он узнал о бывшем своем друге преподобномученике Евфимии, который принял за Христа мученическую кончину. Порадовавшись благоприятному исходу своего друга и от всего сердца вознеся благодарственную молитву к Небесному Отцу, исхитившему заблудшую овцу от хищного волка-диавола, он и сам решился следовать по стопам преподобномученика Евфимия, а потому тотчас же отправился в скит св. Предтечи, к духовнику Никифору (отцу и наставнику Евфимия), и усердно стал умолять принять его под свое духовное руководство. Из последовавшего между ними затем разговора Никифор узнал подробно всю прошедшую жизнь Иоанна и согласился принять его к себе в ученики.
Под руководством опытного духовника Никифора Иоанн день от дня все более и более преуспевал в добродетелях, так что молитва, бдения и коленопреклонения составляли ему утешение, а имя Иисусово, которое постоянно царило в его сердце, сделалось его жизнью. Кроме этого он ежедневно прочитывал часть священного Евангелия и несколько раз в день возносил к Богоматери краткую молитву, прося Небесную Ходатаицу сподобить его мученической кончины. Пища же его состояла из хлеба и воды, которые он употреблял с воздержанием.
Проводя такую строгую жизнь, дух его не ослаблялся и не приходил в уныние, и он постоянно был весел; притом, желая пострадать за веру в Иисуса Христа, он во всем старался подражать св. Евфимию, и что только тот делал до своей мученической кончины, то всемерно старался делать и достойный его подражатель, обращаясь с частою к святому своему другу молитвою, дабы он споспешествовал и ему вступить в великий подвиг мученичества и мужественно принять смерть за Христа.
Такие подвиги и стремления вооружили против него исконного врага диавола, который воздвиг против него войну и всячески старался охладить его сердце от добродетельной жизни. Злобный враг начал свои действия с того, что стал ему внушать разные мирские удовольствия. А однажды изнуренное его тело разжег блудной страстью до того, что от пламени оного он упал на землю и долго лежал, как полумертвый. Когда же страсть несколько утихла и он пришел в себя, тогда рассказал своему старцу обо всем с ним случившемся. Добрый старец успокоил его и советовал не смущаться кознями врага, который ничего не может сделать против нашего желания; и таким образом, укрепив его Божественными словами, отпустил с миром.
Выйдя от старца, блаженный подвижник зашел в церковь и со слезами стал молиться пред иконою Богоматери, прося Богоневесту явить ему Свою помощь и заступление от воздвигнутой на него диаволом блудной брани. После молитвы он ощутил некое благоухание, и с того часа помощью Царицы Небесной блудная страсть совершенно его оставила.
Наконец приблизилось давно желанное время произвольного мученичества подвижника Христова, и, как созревший колос, Иоанн еще с большим против прежнего желанием хотел умереть за сладчайшего Господа своего Иисуса Христа, а потому усиленно стал он просить благословения у своего старца вступить в мученический подвиг, но старец не соглашался и всячески отклонял его от этого намерения, что, однако, огорчало Иоанна, и он из всегдашнего веселого настроения сделался печальным. Опытный старец, видя своего ученика в печали по Бозе и в неизменном решении умереть за исповедание христианской веры, – из этого познал волю Божию и, постригши его в ангельский образ с именем Игнатия, благословил его на мученическое страдание, дав ему в спутники Григория, который сопровождал на мучение друга Игнатиева, святого Евфимия.
Вскоре после этого Григорий с Игнатием отправились в Константинополь. На пути они зашли в Иверский монастырь; здесь, поклонившись чудотворной иконе Богоматери Портаитиссы и испросив от тамошних отцов о себе их молитв, отошли в Лавру, а оттуда 20 сентября отправились на корабле в Царьград.
По прибытии в Константинополь Григорий отыскал того самого христолюбца Иоанна, который в свое время так много послужил св. Евфимию. Этот благочестивый муж с братской любовью принял их в свой дом и, между прочим, соизволил быть полезным и Игнатию.
Когда настал день, в который Игнатий должен предать себя на мучения, тогда они все приобщились св. Христовых Таин, потом одели Игнатия в турецкую одежду, и после краткой молитвы он с Григорием отправился в Оттоманскую Порту, но в этот день почему-то в Порте не было присутствия и Игнатию пришлось ожидать несколько дней, когда оное будет. В промежуток этого времени он несколько раз наведывался туда, но всегда возвращался домой с великой скорбью о своей неудаче. Опечаленный такими неуспехами, он однажды в полночь обратился со слезной молитвой к Богоматери и, стоя на коленах пред св. Ее иконою, умолял свою Покровительницу благоустроить ему путь к мучению. Вдруг в этот тихий полуночный час произошел какой-то шум и от иконы Божией Матери отделился светлый венец и сам собою возложился на главу Игнатия.
На другой день после этого видения он отправился в Порту, где на этот раз было присутствие, вошел в судилище и, подошедши к грозному судье, сказал: «Судья! Я в отрочестве моем, будучи принужден угрозами от ваших турок отречься от Христа, убоявшись их истязаний, дал слово согласия оставить христианскую веру – теперь же пришел сюда за тем, чтобы взять назад данное мною слово и засвидетельствовать пред вами Христа моего истинным Богом и Творцом всего видимого и невидимого». Сказав это, он снял со своей головы зеленую повязку и бросил ее на землю. Судья, услышав такое дерзновение, с гневом спросил святого:
– Что ты за человек? Монах или мирской, и кто тебя привел сюда?
– Я сюда пришел один, – отвечал мученик, – а путеводителем имел Христа моего, а если же ты не веришь, то в доказательство смотри и убедись в истине моих слов, – и, вынув из-за пазухи малую икону Господа нашего Иисуса Христа, которую он носил на персях вместе с крестом, показал оную судье.
– Оставь глупые свои слова и опомнись! Знай наперед, что ты своей непокорностью заставишь меня осудить тебя на тяжкие мучения, а потом на безчестную смерть; в противном же случае мы наградим тебя богатыми дарами, произведем в чины, дабы и ты вместе с нами наслаждался удовольствиями в жизни.
– Дарами твоими и почестями, как временными, гнушаюсь, – отвечал мученик, – а угрозы твои нисколько не страшат меня, так как я за тем и пришел сюда, чтобы умереть за Христа моего, Который есть вечный и безсмертный Бог; лжепророк же ваш есть учитель погибели, который сам погиб, да и вас вовлек в погибель, и вы, его последователи, будете вместе с ним мучиться, если не уверуете во Христа, истинного Бога.
Видя смелость юного обличителя их веры, судья закипел гневом и, не сказав ни слова, дал знак предстоящим, чтобы мученика вывели вон. Один из слуг схватил его и было потащил насильно, но мученик, оттолкнув его, подошел к судье, преклонил пред ним колена и главу и опять начал обличать их веру и просил гневного судью обезглавить его. Тогда слуги, взяв его насильно, забили ноги в колоды и бросили в темницу; при этом мучители насмехались над верою во Христа и принуждали страдальца уверовать в Магомета. Мужественный подвижник Христов благодушно переносил их оскорбления и насмешки и подобно св. апостолам радовался, что страдает за святое имя своего Господа (Деян. 5, 41).
По окончании присутствия судья приказал привести мученика, и когда посланные привели святого, судья спросил:
– Скажи мне: кто тебя привел сюда?
– Господь мой Иисус Христос, – отвечал мученик.
– Сын мой, опомнись! Не будь настолько упорен и горд: иначе я вынужден буду предать тебя таким мукам, каковых никто и не слыхал; кроме того, и не думай, что тебя обезглавят и что христиане возьмут твою кровь как святыню! Нет, я прикажу тебя повесить!
– Обезглавишь ли ты меня или повесишь, – отвечал мученик, – для меня ты окажешь одинаковое благодеяние, и я какую бы то ни было смерть приму с радостью за сладчайшего моего Иисуса.
Видя непреклонность св. мученика, судья приказал ввергнуть мученика в одну секретную темницу. В этом мрачном узилище безчеловечные мучители целых два дня тиранили св. страдальца, но доблий мученик, бывши укрепляем Иисусом Христом, за Которого терпеливо переносил страдания, и на обольстительные обещания остался непоколебимым. На третий день судья опять приказал привесть святого и, когда увидел, что он продолжает твердо стоять в вере в Иисуса Христа, дал окончательное свое решение повесить его. Слуги тотчас схватили Игнатия и, как незлобивого агнца, повлекли на смерть. Достигнув места Пармак-капи, мучители задушили здесь добровольного мученика и повесили на дереве.
Таким образом св. мученик Христов Игнатий окончил жизнь свою за исповедание веры во Христа, Которого некогда по своему малодушию хотел отречься, 8 октября 1814 г., в четверг, в седьмом часу (по восточному времени), и с верха дерева, на котором он был повешен, его чистая и девственная душа отлетела в небесные обители.
Когда узнал Григорий о кончине св. Игнатия, тотчас отправился на место казни и издали поклонился св. мученику как живому, а чрез три дня купил у палачей его мощи; потом взял мощи и прежде пострадавшего св. Евфимия, которые были погребены на острове Проти, и 13 октября отбыл из Константинополя, а 20 числа того же октября благополучно прибыл на Святую Гору с драгоценною ношею. Мощи обоих мучеников были положены в новосозданном храме, при келье духовника Никифора.
Не должно умолчать и о чудесах, которые совершил св. мученик Игнатий. Так, в Галате Константинопольской были двое несчастных – больных, один помешанный умом, а другой расслабленный, и как только надели на голову больных скуфью[287] святого, сперва на одного, а потом на другого, с призыванием имени преподобномученика Игнатия, тотчас расслабленный стал здоров телом, а помешанный пришел в свой ум. – Богу нашему слава, прославляющему святых Своих, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Честная глава св. преподобномученика Игнатия находится ныне в Русской на Афоне обители св. великомученика Пантелеймона. Память его совершается и 1-го мая, вместе со святыми преподобномучениками Евфимием и Акакием.
Земная отчизна божественного Филофея, нареченного при святом крещении Феофилом, была Хрисополь, что в Македонии. Родители его были из города Елатии азиатской. По чувству страха и опасений со стороны безчеловечных турок оставив Елатию, удалились они в Хрисополь, где скончался отец Филофея, оставив в сиротстве брата его и его самого. Мать их, проводя скитальческую жизнь в земле чужой, где не было у нее ни родственных связей, ни приязни дружества, как странница со своими сиротами оставалась в презрении у граждан и терпела от них различные обиды. В таком страдальческом положении она оплакивала вдовий свой жребий, а дети ее – свое сиротство. В тогдашнее время турки при безнаказанности со стороны правительства и при варварском владычестве своем над христианами отнимали у них детей и либо насильно, либо ласками увлекали их в исламизм, делая их таким образом из чад Божественного света чадами тьмы и заблуждений. В числе прочих похищен был от вдовствующей матери и Филофей со своим братом и представлен к Амире, который приказал их бросить в темницу. Несчастная мать, заливаясь слезами, плакала то о детях своих и вдовстве, то об убожестве и совершенном пренебрежении от всех и все свое утешение находила только в чаянии милости и заступления от Царицы Небесной, Пресвятой Девы Марии Богородицы, к Которой молитвенно прибегала в плаче и в страдальческих слезах, поручая Ей как себя, так, в особенности, детей и умоляя Ее о спасении их от козней сатанинских и избавлении от плена агарянского. Молясь с верою, она была услышана: дети ее чудесным образом были спасены и выведены из темницы. Это произошло следующим образом: однажды ночью явилась находящимся в темнице детям ее Богоматерь, в виде их собственной матери, и сказала:
– Встаньте, дети мои возлюбленные, и следуйте за Мною.
Дети вскочили от радости: между тем, двери темницы растворились сами собою и Богоматерь, выведя оттуда детей, привела их в монастырь в городе Неаполе, посвященный пречистому Ее имени. Это было во время утрени. Приказав им остаться в этой обители, Она убеждала их, чтоб слушались игумена и братию, а в заключение повелевала принять на себя ангельский образ.
– Я, – продолжала мнимая мать, – спустя несколько времени приду к вам: успевайте, дети, в подвигах духовной жизни, и прощайте!
При этих словах Она благословила их и стала невидима. После утрени, принимая благословение от игумена, дети рассказали ему о случившемся с ними – и тот по вдохновению свыше понял из этого, что они выведены из темницы чудесным образом. Прославляя всемогущество Бога, он поручил детей одному из своих старцев для обучения их Священному Писанию и правилам иноческой жизни. Скоро успели они в духовном образовании, и, согласно сердечному их влечению и побуждениям духа, игумен постриг их в иночество и назначил им должность экклесиаршескую. Безусловное послушание, назидательный образ жизни и видимое преуспеяние во всех родах добродетелей иноческих скоро обратили на них внимание всей обители: старцы радовались о них и прославляли Бога. Особенно Феофил, нареченный в ангельском образе Филофеем, отличался безропотным послушанием и дивным смирением. Между тем, мать Филофея, не имея никаких сведений о похищенных и отнятых у нее детях, решилась и сама оставить мир и посвятить себя подвигам иноческой жизни. Вследствие сего она оставила Елатию и по тайному водительству Промысла удалилась в тот же город Неаполь[289], где и вступила в женскую обитель. Там она скоро приняла пострижение от того самого старца, который постригал ее детей, и наречена была Евдокией. Находясь на таком близком расстоянии, мать и дети решительно не знали друг друга, и в этой неизвестности протекло несколько времени.
Раз, по случаю храмового праздника, в мужскую обитель, где подвизался преподобный Филофей с братом своим, в числе прочих монахинь женского монастыря пришла и Евдокия. Когда кончилась Божественная литургия, младший из детей Евдокии, встретив своего брата, занимавшего должность екклесиарха, случайно назвал его вслух по-прежнему мирским именем. При имени Феофила Евдокия вздохнула и, невольно увлекаемая чувством материнской любви, начала всматриваться в лица двух братьев: ее сердце билось невыразимо! Недолго могла она удерживаться от внутренних волнений и порывов материнской нежности: Евдокия подошла к ним, назвала каждого из них по имени, и когда сами братья в старческих ее чертах узнали черты незабвенной матери, – тотчас упали в ее объятия и сладко плакали, благословляя Бога, соединившего их воедино. На вопрос ее, когда и каким образом освободились они из плена, дети отвечали:
– Ты сама лучше знаешь это; к чему же любопытствуешь? Не ты ли, исхитив нас из рук турок, привела сюда? И не ты ли велела нам жить в сей обители, обещаясь придти к нам?
Мать поняла тайны судеб Божиих: из этого убедилась она в особенном предстательстве Божией Матери и прославила Ее помощь и дивное спасение. На слезы радости и на трогательное свидание матери с детьми ее собралась вся братия и, узнав о чудном происшествии, торжествовала духовно. С того времени Евдокия, оставаясь в обители, до конца подвижнических своих дней служила Богу с большим против прежнего усердием и славила особенное предстательство Богоблагодатной Девы Марии Богородицы, избавившей детей ее от нечестивых турок, и мирно отошла ко Господу. По ее кончине и дети ее подвизались в своей обители, неукоризненно проходя свое звание и оставаясь образцом подражания для братства. Между тем, враг, всегда завистливый к подвижническим успехам святых людей и ненавидящий добро, видя Филофея на высоте совершенства духовного и не имея собственных сил вредить ему, избрал орудием своего ратования и козней одну девицу. Несчастная, Бог весть по каким побуждениям сердца вступив в женский монастырь в число непорочных агниц Христовых, имела свободный вход в обитель, где подвизался Филофей – так как настоятель бы духовным ее старцем, – и постоянно встречаясь с преподобным, пленилась его видом, возмутилась преступными движениями плотских страстей и начала искать удобного времени к приведению в действие задуманного греха. Враг, со своей стороны, не замедлил доставить ей случай к тому, и бедная, в безстыдстве своем, решилась не только объясниться в своей злосчастной страсти к непорочному Филофею, но и насильно влекла его к исполнению безпутного ее желания. Напрасно божественный Филофей напоминал ей долг ее, обеты ангельского образа и Страшный Суд Божий за подобное преступление: она не только не внимала его убеждениям, но, видя его непреклонность, как древнего Иосифа, безстыднее первого нападала на него, как новая египтянка. Сначала Филофей в надежде на исправление помраченной скрывал от всех укоризненную ее склонность, но впоследствии, видя опасное ее положение и не доверяя своим собственным чувствам в ратовании и брани подобного рода, вынужден был открыться во всем игумену, побуждаемый к тому и опасением, что мог и другой кто-либо впасть в искусительные сети женской страсти и погубить свой постнический труд. Следствием сего было то, что несчастную выслали из обители, как повинную в соблазне. Между тем, братия, узнав целомудрие Филофея, дивились твердости его и прославляли его, как нового Иосифа, устоявшего противу обольщений преступной страсти. А божественный Филофей, чувствуя со своей стороны опасность и тлетворные следствия человеческой похвалы, решился оставить монастырь. Долго игумен противился его намерению, но наконец, видя непреклонность его мысли, уступил ему. Таким образом, простившись с братией и напутствуемый старческим благословением и любовью, он радостно пошел, подобно жаждущей лани, на святую Гору Афонскую, как в небурное и тихое пристанище. Там, по прибытии своем, он прежде всего поступил в число братства Дионисиатского монастыря, как новоначальный, и все роды послушания проходил с безусловной готовностью и усердием, так что братия и настоятель не могли нарадоваться ангельской его жизни, благодаря Бога за дарование им такого брата. Протекло таким образом довольно много времени; Филофей, чувствуя необходимость безмолвия после многолетних трудов послушания, решился удалиться в какую-нибудь из соседственных пустынь. Чтоб не было со стороны обители препятствия к исполнению давнего и сердечного желания, он притворился глухонемым, следствием чего и было то, что ему позволили вести себя так, как угодно было ему самому. Тогда-то, удалившись из обители, он погрузился в невозмутимую тишину пустыни, отстоявшей на шесть стадий от обители, и, исключительно посвятив себя молитвенным подвигам, хранил строгий пост, часто по целой неделе ничего не вкушал, а если и вкушал когда, то лишь хлеб с водою. При таких подвигах и строгих лишениях плоти, как и прежде он не избег упорной брани и искусов завистливого сатаны, который, не надеясь увлечь его в сети адского своего ловительства обыкновенными средствами, решился ринуть его со скалы в пропасть и таким образом положить конец его подвигам. Для этого сатана принял жалкий вид человека, потерпевшего кораблекрушение. Явившись на одной из соседственных прибрежных скал, он жалобно кричал и умолял преподобного сойти и помочь ему в бедственном его положении. Не подозревая тайных покушений врага, преподобный, тронутый несчастием мнимого человека, спустился к нему, желая знать, чего он хочет, и едва только приблизился к нему на отвесный край скалы, сатана ринул его в пропасть, но не успел в своем чаянии. Бог сохранил раба Своего совершенно невредимым. Вслед за тем напали было на преподобного разбойничавшие на море турки: при виде их ученики святого (их было трое) в испуге скрылись в лесу, а преподобный, без смущения и боязни оставаясь в келье, перекрестился, воздел руки свои к небу и молил Господа, чтоб Сам Он, спасший Израиля от рук фараона, спас и его с учениками от разбойнического нападения. Едва только кончил он молитву свою, море разыгралось и турки, видя опасность для своих кораблей, готовых разбиться о прибрежные скалы, погрузились на них и скрылись из виду. Снова спасенный таким чудным образом от опасности, преподобный Филофей усерднее прежнего подвизался с учениками и так угодил Богу своей строгой жизнью, что удостоился наконец дара прозорливости. Однажды в Ватопеде, на празднике, за Литургией, святой во время великого выхода увидел ворона, кружившегося над одним из служивших иеромонахов: из этого он понял, что несчастный служитель алтаря недостойно совершает Божественное свое служение. Преподобный кротко заметил иеромонаху о чрезвычайной важности иерейского служения и, наконец, убеждал его оставить священнодействие, что тот и принял со смирением. Таким образом, дивный Филофей, постоянно возвышаясь по степеням подвижничества к совершенству духовной жизни, наконец достиг глубокой старости и мирно почил смертным сном, будучи 84 лет от роду. Когда настал час праведнической кончины, преподобный строго запретил ученикам погребать его тело, велел бросить оное с безчестием в лес на расхищение и в снедь зверям и птицам, что ученики и исполнили в точности по смерти его. Но Бог, прославляющий святых Своих и возвышающий смиренных, не допустил его мощам оставаться в безвестности и уничижении. Один старец, занимаясь рыболовством, остался переночевать на море. Только пред утром вдруг видит в лесу чрезвычайный свет: приняв это за обыкновенный свет от разведенного огня, он пошел туда для того, чтоб погреться. Но каково было его удивление, когда он вместо огня находит череп, уложенный на рассыпавшихся костях, от которого исходил удивительный свет и сиянием своим озарял соседственные места! Пораженный чудом, он сначала затрепетал и хотел удалиться оттуда, но потом ободрился, пал пред смертными останками неведомого угодника, так дивно прославленного по смерти Богом, и, взяв их, удалился в свою келью с тем, чтоб такое безценное сокровище скрыть у себя. Однако ж Богу не угодно было это. В следующую же ночь старец видит во сне преподобного Филофея, который грозно приказал ему немедленно отдать главу ученикам его, что старец тогда же и исполнил, рассказывая им о виденном им чуде. Как Божественный дар, как залог старческих молитв и благословения свыше ученики приняли главу преподобного своего учителя и, прославляя Бога, так прославляющегося во святых Своих, просили его помощи и содействия к достойному хождению по стопам дивного старца. Преподобный Филофей скончался 21 октября, и ныне, наслаждаясь нескончаемым блаженством во светлости святых, немолчно славословит Святую Троицу, Ей же и от нас подобает слава и поклонение во веки. Аминь.
Преподобный Иоасаф был учеником святейшего патриарха Константинопольского Нифонта (11 августа). Стараясь по силам подражать добродетельной жизни и подвигам учителя своего, он достиг такой высоты совершенства любви к Богу, что желал пролить и свою кровь за Него. И когда объявил о таком желании блаженному Нифонту, тот, провидя духом, что есть на то звание и воля свыше, предсказал ему, что он совершит подвиг мученичества в Константинополе. Итак, после кончины святого Нифонта, благословенный Иоасаф отправился в Константинополь и там, явившись в судилище турецкое, проповедал с великим дерзновением пред всеми мусульманами таинство Святой Троицы и таинство воплощения Сына и Слова Божия, Его смерть крестную за наше спасение, и прочее. Удивленные дерзновением инока исступленные турки, после различных истязаний, наконец отсекли святую его главу. Таким образом блаженный Иоасаф получил мученический венец от подвигоположника Христа Иисуса, Коему слава во веки. Аминь.
Преподобный Иоасаф пострадал в 1536 году 26 октября.
Это пресветлое светило вселенной и истинный раб Владыки Христа был родом из Адрианополя. Отец его именовался Георгием, а мать – Ефросинией; оба они были люди благочестивые, благородные и добродетельные. Афанасий во святом крещении был назван Алексием. Родившись от благочестивых родителей, он с юного возраста показывал, что из него будет после. Он не предавался играм, по обыкновению детскому, и не желал вещей суетных, но все его тщание было – о церковной службе и об изучении грамоты. Во избежание растления благих обычаев беседами злыми он не имел знакомства с безчинными юношами: напротив, замечая благоговейных и добродетельных, дорожил их знакомством, для получения себе душевной пользы, и входил с ними в беседы. По кончине отца своего оставшись сиротою, он преуспевал более и более в добродетели, так что при постоянном упражнении в Божественном Писании в короткое время достиг такой силы разума и ведения, что все удивлялись ему, как превосходившему в благоразумии самих старцев. Такая жизнь сама собою предрасполагала юного Алексия к безмолвию и уединению, а потому он и положил в уме своем – отречься от мира и суеты его и достигать вышней мудрости и небесного блаженства. Сильным к этому побуждением было для него слово Господа: иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин (Мф. 10, 37). Кроме того, читая чудную жизнь дивного Алипия Столпника[292] и видя, что он, ради Бога, оставил не только мир, но и мать свою, которая была также вдовица и видела в нем единственное утешение, Алексий решился подражать ему – уйти из дому, из отечества, от друзей и сродников и от самой матери. Не объявляя об этом никому, он удалился в Фессалоники, в пределах которых находился дядя его, инок в одном богатом монастыре. Придя туда, принял он пострижение под именем Акакия, но здесь оставался недолго: видя, что братия не исполняют в точности обязанностей своего звания и увлекаются суетой, он удалился оттуда на святую Гору Афонскую. Жизнь афонских отшельников пленила юного Акакия: обходя обители, и в особенности пустынные виталища, он получил себе много пользы. Как трудолюбивая пчела, летая с цветка на цветок, собирает сладкий мед, так и святой, пользуясь примерами высокой жизни афонских отшельников, слагал сладкие их беседы и назидания в сердце своем, с тем чтоб по силам своим подражать им в подвижничестве. Так, прежде всего, усвоил он себе такую строгую нестяжательность, что даже не имел обычной обуви и довольствовался лишь грубой власяницей, а сверху – иноческим одеянием; пища его состояла из хлеба и воды; куда бы то ни было, всегда ходил он пешком и даже впоследствии, занимая кафедру константинопольской Церкви, сохранил это обыкновение; постелью для него служила земля – так что во всех отношениях жизни он казался не человеком, а совершенным ангелом. По обозрении монастырей Святой Горы он вступил в число братства Есфигменской обители. О трудах и подвигах святого в сей обители подробно писать невозможно. Служа там два года трапезарем, он не имел ни отдельной кельи, ни постели, ни даже рогозины – не только летом, но и зимою, когда бывает там снег и холод. Сон его был самый краткий, потому что в молитве и бдении он проводил ночи, стихословя псалтирь и вопия к Богу: предваристе очи мои ко утру, поучитися словесем Твоим, и проч. (Пс. 118, 148). Пища его состояла из остатков братской трапезы, потому что он говорил с евангельскою женою: пси питаются от крупиц, падающих от трапезы господей своих (Мф. 15, 27); масла и вина в течение трех лет, пока трудился в монастыре, или иного какого-либо телесного утешения не позволял себе. Между тем, труждаясь в приготовлении пищи и взирая на временный огонь, он представлял огонь геенский, неугасимый, и отсюда стяжал плач и слезы. По причине таких его добродетелей все братство питало к нему любовь и великое уважение, что и побудило его скрыться из монастыря, – по боязни, чтоб чрез славу временную не лишиться вечной. Со Святой Горы он удалился в Иерусалим для поклонения святым местам и для того, чтобы видеть пустыню Иорданскую, потом посетил гору Латрскую, где и провел долгое время в отшельничестве вместе с другими святыми отцами, высокая жизнь которых принесла ему много пользы; с Латрской горы перешел на гору Авксентиеву, где славились тогда подвижничеством славный Илия, Нил Италийский и Лепентрийский Афанасий, знакомство с которыми было для него также очень назидательно; наконец удалился на гору Галатийскую, в монастырь блаженного Лазаря, где и пробыл восемь лет в разных монастырских послушаниях. Здесь он принял великий ангельский образ и наречен Афанасием. Назидательная жизнь и безусловное послушание убедили настоятеля, вопреки желанию святого Афанасия, возвести его на степень священства, а вслед за тем на него же возложена была обязанность экклесиарха, которую исполнял он с великим прилежанием. Таким образом, каждый день полагая восхождения в сердце своем к Богу, он удостоился Божественного откровения и видения Иисуса Христа, призывающего его пасти словесных овец. Святой Афанасий имел обыкновение по ночам ходить молиться на церковную паперть, до утрени. Как-то ночью, когда он помолился пред распятием Христовым со слезами, вдруг слышит от лика Спасителя сладкий глас: «За то, что ты, Афанасий, любишь Меня, тебе надобно будет пасти народ Мой». Пораженный этим гласом, он пал на землю от страха и неизреченной радости, заливался слезами и славословил Господа. 10 лет провел святой Афанасий на горе Галатийской, и как ни успокоительно было исполнение возложенных на него послушаний, но мысль о пустынном безмолвии не оставляла его. Вследствие сего он опять удалился оттуда на Святую Гору, обрел по сердцу пустыню и остался в ней, терпя лишения всякого рода, умерщвляя плоть и благоугождая единому Богу. Но и здесь Афанасий оставался недолго. Случайные смуты, возникшие на Святой Горе, заставили его удалиться снова на гору Ган, где, найдя место безмолвия по своему желанию, он поселился и проводил жизнь уединенную. Но добродетель нигде не утаится: в короткое время собрались к нему братия, которых он назидал, принимая с радостью, и путеводил их к небу, и соделывал избранными сосудами даров Божественного Духа. В числе учеников его были – чудный Феофан, знаменитый Феодорит и другие, славившиеся добродетелью. При такой ангелоподобной жизни святой Афанасий был славен не только в окрестностях Горы, но и всюду, так что к нему каждодневно притекало множество народа для слышания медоточивых бесед его и видения светлого лица его. И беседы его были так действенны, что не только мужи, но и множество жен, внимая им, отрекались от мира, вследствие чего под управлением святого Афанасия скоро возник в пустыне монастырь женский.
Но время сказать, по какому случаю возведен был он на степень патриаршего достоинства, и притом в то самое время, когда Церковь после потрясений и смут, которые принес ей патриарх Иоанн Векк, не имела тишины и мира. Это было в царствование благочестивого Андроника Палеолога. Кафедра константинопольской Церкви тогда оставалась праздною, а потому император, собрав архиереев и клир, сказал им: «Хотите ли, со своей стороны, избрать архипастырем Афанасия?» Единодушный ответ и желание утвердили предложение царя. Вследствие сего выбраны были некоторые из архиереев и царских сановников объявить святому Афанасию о воле царя, об избрании клира и всей Церкви, и привезти его в столицу с подобающей честью и торжеством. Долго отрекался смиренный отшельник от предлагаемого ему достоинства, долго умолял избрать другого, а его оставить в пустыне, как свыкшегося с безмолвием и уединением; долго просили и убеждали его, со своей стороны, посланные – не противиться воле и избранию царскому, и наконец, видя непреклонность его, строго сказали: «Если ты не послушаешь нас теперь, когда Церковь особенно требует и зовет тебя на помощь против врагов ее, то дашь ответ Богу в час суда». Тогда святой, вспомнив слова Господа, обещавшего вверить ему Свою Церковь (это было на горе Галатийской), ужаснулся, как бы, отрекаясь достоинства архиерейского по смирению, не приять от Бога осуждения за преслушание воли Его, – и наконец безпреклосновно вверил себя Промыслу Божию. Торжественно было вступление святого Афанасия на кафедру вселенской Церкви[293]. Царь, синклит и весь народ радовались и ликовали о своем патриархе. Святой Афанасий, нашедши Церковь сирою, много пострадавшей от еретиков, обратил на нее все свое внимание и приложил всевозможные труды к уничтожению еретических плевел. Вместе с тем, ревнуя о благе своего стада, как новый Златоуст он сильно обличал несправедливых и хищников, не стыдился ни вельмож, ни богатых, ни даже самого царя; более благоговейных исправлял увещаниями, а непокорных и преслушных наказывал строгими епитимиями. Таким образом всеми силами и средствами старался он хранить стадо Христово невредимым от чувственных и мысленных волков. Но при такой пастырской его попечительности не дремал и враг добра. Из числа сановников и клира нашлись враги святому. Не вынося упреков совести, потрясенной обличениями святого, они жаловались и роптали на патриарха и обвиняли его в чрезмерной жестокости и неукротимости характера, а потому просили рукоположить им другого, к немощам человеческим более снисходительного. Как ни сильны были эти и подобные сим клеветы на святого Афанасия, однако ж царь, зная чистоту добродетельной жизни его, оставил их без внимания. Так текло время. С течением времени клеветы и ненависть к патриарху усиливались, так что и из архиереев многие пристали к неприязненной и враждебной партии против невинного архипастыря. Чтоб усмирить мятежных и не нарушить мира церковного, император принужден был объявить патриарху, что, уступая необходимости и пользам Церкви, он увольняет его от патриаршеского служения.
– Государь! – отвечал на это Афанасий, – я не сам и не для того принял это высокое достоинство, чтоб раболепствовать пред людьми, молчать и оставлять без внимания погрешности их, но чтобы обличать их и исправлять, ибо страшному осуждению подлежит всякий из нас, не обличая согрешающих. Если же за строгость моих обличений меня возненавидели и желают моего удаления с кафедры патриаршей, – не прекословлю твоей власти и воле Божией и удаляюсь, прося Бога, чтоб Он устроил нам все во благо, якоже Сам весть, предстательством Богородицы и святых Его.
Таким образом, сойдя с кафедры первосвятительской[294], святой Афанасий удалился в свой монастырь, на гору Ган, где провел 10 лет, подвизаясь строже прежнего. Здесь за чистоту сердечную и за святую его жизнь он приял от Бога дар предведения и пророчески изрекал будущее. Многое предсказывал он императору, и все это сбылось в свое время, как видно из писем его, которых здесь, для краткости, не помещаем[295]. Желающий пусть прочтет их и увидит, какой благодати и каких откровений удостоен был Богом святой Афанасий. Место его на патриаршей кафедре заступил добродетельный и достойный удивления Иоанн. По безмерной своей кротости и простоте он не в силах был бороться с врагами Церкви Божией и потому, управляя ею десять лет, добровольно наконец сложил с себя достоинство патриаршее, чтобы не терпеть упреков совести за слабость правления. Таким образом Церковь опять осталась сиротствующей. В то время в Константинополе жил добродетельный человек, по имени Мина, знакомый святому Афанасию. Святой Афанасий писал к нему, пророчески предвещая, что в такой-то день в столице будет великое землетрясение. Так и случилось. Царь, пораженный таким предведением изгнанного им патриарха, решительно положил, несмотря на врагов, снова возвести его на степень первосвятительства. Святой Афанасий, как и прежде, долго не хотел принять предлагаемое достоинство, но его взяли насильно из монастыря и с великой честью и торжеством вручили ему вторично жезл пастырского служения[296]. Торжество добродетели его было еще выше по вторичном занятии патриаршей кафедры. При точном и строгом исполнении своего долга в отношении к Церкви он был самым теплым предстателем обидимых, защитником вдов и сирот, тщательным помощником всем в нуждах, а к убогим был столько сострадателен, что неистощимою рукою рассыпал им милостыню и питал их на собственное иждивение. Тем более не щадил он ничего для бедных, что тогда свирепствовал сильный и ужасный голод, от которого многие даже умерли. Вопль и слезы нуждающихся доходили до патриарха и сильно трогали сострадательное его сердце. Входя участием в жалкое положение несчастных, он проповедями возбуждал богатых, да прострут они руки свои на помощь бедным, а чтоб подать им пример в собственном лице, избрал верных и благочестивых мужей во многих местах столицы и поручил им варить пшеницу и овощи для раздачи бедным, доставлять им одежду и исполнять прочие нужды. Таким образом многие были спасены от голодной смерти. Семь лет управлял Церковью святой Афанасий, сияя чистотою и святостью жизни и представляя собою пример всякой добродетели. Однако ж, несмотря на святость его жизни, враги все-таки нашли вину озлобить и низложить невинного – оклеветали его в ереси. Изобретатель злобы, диавол, навел на него следующую напасть: злоумышлявшие против него скрыли икону Богородицы под подножие патриаршеского ложа и потом, вынув ее из подножия в виду народа, объявили его иконоборцем. Впрочем, клевета по тщательном исследовании дела была открыта и злодеи наказаны.
Этот случай был уважительным поводом для святого Афанасия оставить патриаршество и уступить злобе врагов, но император не согласился на такое его желание. Патриарх, впрочем, со своей стороны, остался непреклонен в своем намерении и чрез несколько дней после сего тайно удалился в свой монастырь[297]. Освободившись от смут и иерархических трудов, он всецело посвятил себя Богу и исполнению иноческих правил, так что, просветлившись в молитве и созерцании, удостоился от Бога многих откровений, провидел будущее и что предсказывал в настоящем, то и сбывалось по словам его. Господь подал ему и дар чудотворений. Один из учеников святого, по имени Иакинф, имел на шее неизлечимую болезнь – рак. Много раз просил он позволения у патриарха обратиться к врачу или, в противном случае, умолял его самого исходатайствовать у Бога исцеление своей болезни. Святой Афанасий всякий раз убеждал его терпеть с благодарностью, подобно Иову и другим многим, терпевшим тяжкие болезни и благодарившим Господа. Бедный Иакинф томился, страдал и изнемогал в духе терпения. Наконец пришла ему на мысль упоминаемая в святом Евангелии кровоточивая жена – и он решился подражать ее примеру и вере. Итак, один раз подходит он к святому Афанасию сзади, падает ниц и, заливаясь слезами, край одежды его кладет на больное место и по вере своей в то же мгновение получает исцеление. Однажды этот же Иакинф взошел на кровлю кельи по надобности, и, по действию врага упав вниз, лежал как мертвый. Святой Афанасий, узнав это, помолился над убившимся Иакинфом – и тот встал совершенно здоровым.
Две монахини женского монастыря весьма тяжко и долго болели, так что наконец не в силах были выносить страдальческое свое положение. На пособия врачей уже не было надежды. Вследствие сего послали они к святому и умоляли его исходатайствовать им у человеколюбивого Господа облегчение от болезни.
– Я желал бы, – отвечал им святой, – чтоб вы и еще потерпели временно, для принятия большей награды в вечности, но так как вам недостает терпения, то помолитесь в эту ночь Пресвятой Богородице – и завтра получите от Нее исцеление.
Так отвечал смиренномудрый чудотворец во избежание тщеславия и людской похвалы. Слово святого Афанасия, действительно, оправдалось. К утру больные, человеколюбием Божиим и благодатью Царицы Небесной, исцелели и притекли к святому для изъявления благодарности.
Когда святой Афанасий был вторично возведен на кафедру вселенской Церкви и когда свирепствовал сильный в Константинополе голод, как сказано выше, – святой одному из послушников своих, благоговейному и добродетельному Христодулу, повелел раздавать находившуюся в патриаршеском доме пшеницу. Раздача предназначалась женским монастырям, которые были беднее других, – по тридцать мер каждому монастырю. Христодул уверял патриарха, что у них не найдется в житницах и пятидесяти мер пшеницы.
– Не лги, маловерный, – сказал святой, – иди и исполняй приказание.
Христодул поступил по слову патриарха – и, когда раздавал пшеницу, благословением Божиим она не только не истощалась, но еще видимо приращивалась. Пораженный таким чудом, Христодул явился к патриарху, пал к стопам его и просил прощения в своем маловерии. Это же самое повторялось и тогда, как из патриаршего дома раздавалась пшеница бедным во время голода и впоследствии. Так-то Господь, к славе Своего пресвятого имени, ущедряет рабов Своих!
Однажды несправедливо ввергли христианина в темницу за долг и заключили в оковы. Узнав о такой несправедливости, святой сильно опечалился. В чувстве сострадания к несчастному он сам является в темницу, разрешает от уз невинного и уводит в патриарший свой дом, не боясь гнева царева и неприязни неправедных судей. – Сверх прочих добродетелей святой Афанасий имел дивное смирение: он никогда не носил драгоценных одежд, и некоторые осуждали его, считая, что он унижает тем свое высокое положение, требующее приличия и блеска. На это он обыкновенно говорил, что нет стыда и поношения в ношении смиренных и худых одежд; один только грех – поношение человеку: кто любит Бога, тот должен творить волю Его, не быть человекоугодником, а смиренным и умеренным во всех отношениях жизни. Так, смиряясь сам, он тому же словом и собственным примером поучал и других.
При кончине жития своего он удостоился видеть снова Владыку Христа, как и прежде. Однажды, совершая молитвы по обыкновению, видит он Иисуса Христа, распятого на кресте. «Для чего ты оставил без пастыря овец? – сказал ему Господь с укоризною, – Я вверил их тебе, но они оставлены и волки расхищают их. Я Бог сый и, однако ж, с любовью восприял плоть и распялся для спасения мира, а ты не перенес клеветы и оставил Церковь Мою, как боязливый воин». Пораженный словами Господа, святой Афанасий в чрезвычайном страхе и трепете пал на землю и, заливаясь слезами, просил прощения в своем малодушии, каковое и получил от Господа. После сего видения он начал проводить жизнь еще строже, посвящая все время молитве и богомыслию.
Наконец, и для него наступило время отшествия ко Господу. Собрав учеников своих, он объявил им о приблизившемся конце временной его жизни и простер к ним последнее слово наставления, заповедуя, кроме прочих добродетелей, особенно стяжать смиренномудрие, любовь и милосердие, коими прославляется Святая Троица и без которых никто не спасется.
– Свято храните, – продолжал он, – уставы Церкви и предания святых отец. Очищайте сердце и мысль от нечистых помыслов и, спасая, спасайте свои души.
Беседуя таким образом со своими учениками, он тихо предал Господу дух свой 20 октября, имея от роду сто лет. Богу нашему подобает всякая слава, честь и поклонение, всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Святой преподобномученик Тимофей был поселянин из селения Кисани, Фракийской области. Первое его имя, данное ему во святом крещении, было Триандафил. Достигши совершенного возраста, Триандафил сочетался законным браком, от которого имел двух дочерей.
Богоугодная и мирная жизнь сего счастливого семейства привела в зависть злокозненного врага, который по своей злобе и ненависти ко всякому добру вздумал разрушить супружеское согласие; для этого он возбудил в одном мусульманине к жене Триандафила неодолимое сладострастное похотение, так что тот, побежденный влечением, насильственным образом отобрал ее у Триандафила и, приобщив к мусульманской вере, поместил в свой гарем. Горькой скорбью было объято доброе сердце супруга, видя погибель жены, которая ради временных и скорогибнущих благ лишилась вечных, и, не находя в своем горе другого исхода, как только молитвы, он начал усердно молиться всевышнему Творцу, прося Его обратить погибшую к свету истинного познания. Но в то же время он опасался и за своих дочерей, боясь, чтобы и они не подверглись участи их матери, а потому отправил их к своим родственникам, прося принять участие в несчастных.
Скорбь о потере любимой жены угнетала бедного Триандафила, и он решился во что бы то ни стало вырвать ее у когтей диавола, почему, кроме усердной молитвы, он тайно чрез других увещевал ее оставить мусульманскую веру, угрожал за ее отступничество вечным мучением. Усердная молитва, приносимая от полноты сердца, была услышана Небесным Творцом, Который, по Своей великой милости, вложил в сердце отверженницы благую мысль, так что она вскоре почувствовала отвращение к мусульманской вере, пришла в сознание, горько раскаялась в своем падении и решилась снова принять христианскую веру. Но зная, что самой по себе трудно вырваться из рук похитителя, она предложила Триандафилу притворно принять мусульманскую веру, а потом судом требовать ее от похитителя; другими же путями невозможно было высвободиться ей из гарема. А потом, когда она будет освобождена, они должны оставить мир и идти: он на святую Афонскую Гору и, сделавшись там монахом, умолять Бога и просить прощения в своем невольном падении, а она в женский монастырь, где, подобно ему, будет залечивать свои язвы покаянием.
Слыша такое требование своей жены, Триандафил, для приобретения погибшей, решился исполнить ее желание, подражая в этом случае апостолу Павлу, который для спасения братии сам желал быть отлученным от Христа. Итак, возложив надежду на Бога, он пошел на судилище, где заявил свое желание принять мусульманскую веру, но только с тем, если ему будет возвращена его жена. Желание Триандафила было немедленно исполнено: его приобщили к мусульманской вере и, после совершения над ним обрезания, возвратили ему жену. Получив жену, Триандафил хотя и показывал вид, что последует магометанскому закону, но втайне, вместе с женой, исповедовал христианскую веру и исполнял все церковные обряды, однако сколько они ни скрывали своей тайны, турки все-таки подозревали их в измене, почему и стали строго следить за ними. Между тем, и Триандафил сообразил, что долее им невозможно оставаться среди мусульман, а потому, поручив своих дочерей родственникам и простившись с ними, он тайно вместе с женою отправился в город Энос, а оттуда в Кидонию, где оставил ее в женском монастыре, а сам пошел на святую Афонскую Гору.
По прибытии на Святую Гору Триандафил поступил в число братства Лавры преподобного Афанасия, где с ревностью подвизался в иноческих подвигах. Между тем, втайне проливал горькие слезы и просил милосердного Бога простить ему невольное согрешение. Игумен, видя ревность его в подражании добродетельной жизни, постриг его в монашество с именем Тимофея. С принятием ангельского образа он прилагал труды к трудам и среди лаврского братства был как бы ангел, украшаясь беззлобием и глубоким смирением. Возлагаемые же на него послушания проходил с особенным усердием, и таким образом он прожил в Лавре около семи лет, приходя от силы в силу.
В то самое время дошла до Лавры весть, что в Смирне св. преподобномученик Агафангел Есфигменский благополучно скончал мученический подвиг и что его мужественному терпению удивлялись даже самые турки. Этот слух, а равно и то, что он за свое отречение от Христа пролил свою кровь и ею смыл с себя то пятно, которое наложил на него всезлобный враг, сильно подействовало на Тимофея: ему ясно представилось, что и он за свое отречение, подобно св. Агафангелу, должен исповедать пред мусульманами Христа истинным Богом и потом принять мученическую кончину.
Запавшая мысль о мученичестве стала его преследовать на каждом шагу, но, однако, не испытав своих сил, он не решался без подготовки и совета опытных старцев последовать своему намерению.
Желая себя в точности испытать, он с благословения лаврского игумена перешел в Есфигменскую обитель, где и отдал себя под руководство того самого игумена, который вместе со старцем Германом участвовал в приготовлении св. Агафангела к страдальческому подвигу. Здесь Тимофей вскоре пострижен был в великий ангельский образ – схиму и под руководством игумена начал готовить себя к подъятию мук за имя Иисуса Христа.
Имея ежедневно пред очами св. мощи Агафангела, Тимофей благоговел к святому мученику и просил его в своей молитве испросить ему у Великодаровитого Господа благодати: пострадать за имя Его святое. Как видно, св. Агафангел внял мольбе Тимофея, ибо сердце его настолько разгорелось любовью ко Господу нашему Иисусу Христу, что он был не в состоянии долее переносить оного и желал как можно скорее пострадать за сладчайшего Иисуса. А потому и объявил свое намерение игумену, умоляя его дать ему благословение на мученический подвиг. Но игумен, желая испытать Тимофея и как бы не внимая его просьбе, отказал ему в своем благословении, что, однако, нисколько не смутило Тимофея, который, по своему глубокому смирению и безпрекословному послушанию принял слова игумена, как бы от Самого Господа. Между тем, прошло довольно времени, в которое Тимофей не только не ослабел в своем намерении, но даже часто напоминал и просил отпустить его на страдальческий подвиг.
Когда же опытный руководитель увидел неизменную и твердую мысль Тимофея, то согласился и, дав ему свое благословение, послал его с письмом в епархию Мириофитскую на берегах Пропонтиды к иеромонаху Герману, бывшему спутнику св. Агафангела, который в то время находился по церковным делам в этих местах, прося его подготовить Тимофея к страдальческому подвигу.
Расставаясь с игуменом, Тимофей стал просить у него благословения проститься со своими дочерьми, так как то селение, в котором они жили, находилось на пути в Пропонтиду, но игумен отказал ему в этом, а велел сначала побывать у старца Германа, а потом уже что он ему посоветует, то и должен сделать. Достойный ученик в точности исполнил заповедь наставника, ибо в то самое время, когда он подходил к селению, где жили его дети, он должен был бороться с собою, так как сердце его стало страдать: ему стало жалко своих дочерей; родительская любовь горела желанием прижать дорогих и близких к своему сердцу, но заповедь игумена в истинном послушнике брала перевес, и он, будучи не в состоянии переносить сердечного страдания, заплакал.
Выходя из селения, Тимофей встретился с одним знакомым поселянином, который просил его зайти к нему в дом, как к бывшему хорошему знакомому, но Тимофей, ссылаясь на недосуг, отказался от его приглашения. Между тем, поселянин, придя в селение, сказал дочерям Тимофея, что он видел их отца, который, минуя селение, пошел далее. Дочери немедленно побежали догонять родителя, но Тимофей, оглянувшись и видя бегущих за ним своих детей, сам стал от них бежать, так что ни мольбы, ни слезы не могли остановить исполнительного послушника, который бежал от них до тех пор, пока они не возвратились обратно в селение. И таким образом, ради заповеди послушания, пренебрег родительской любовью.
Пришедши в Пропонтиду, он отыскал старца Германа, которому вручил письмо от есфигменского игумена. Прочитав письмо, Герман с радостью и братской любовью принял Тимофея, как будущего мученика, упокоил его гостеприимством и дал ему у себя приют.
Приготовляя Тимофея к мученическому подвигу, Герман душевно радовался, что Господь Бог, по великой Своей милости, удостоил его еще приготовить одного мученика за исповедание Его святого имени, и чрез несколько дней, видя Тимофееву твердость в намерении, благословил его на мученический подвиг. При этом нашелся и последователь Тимофею, иеромонах Евфимий, который, видя мужественную его решимость, возгорелся ревностью, пожелал сам вместе с ним пострадать за Христа и принять мученическую кончину.
Герман, видя еще новую жертву, прославил Бога и, укрепив их своими наставлениями, повелел им переодеться в мирские одежды и идти в селение Кисани, и там увидеться с совращенными в мусульманскую веру христианами, для возбуждения в них ревности к возвращению к христианской вере.
Выслушав повеление, Тимофей стал просить старца позволить ему проститься со своими дочерьми, но старец, предвидя, какой может он получить вред от этого свидания, возбранил ему и с кротостью сказал:
– Чадо! Не обращайся назад, а иди с Божией благодатью на мучение, в чем да поможет тебе укрепляющий тебя Спаситель мира. Что же касается твоих дочерей, то даю тебе слово, что по скончании тобою мученического подвига я сам навещу их.
Хотя и больно было Тимофею подавить чувство родительской любви, но он, любовь к Иисусу Христу поставляя выше всего, согласился поступить по совету Германа. И таким образом, напутствуемые благословением и молитвою, Евфимий и Тимофей отправились в Кисани, где зашли в дом к одному бывшему христианину, знакомому Тимофея, но теперь отверженнику. После обычного приветствия Тимофей начал уговаривать отверженника обратиться опять ко Христу, при этом угрожал ему вечною мукою и лишением тех благ, которые уготованы последователям Христовым. Но ожесточенный отверженник вместо благодарности за благие советы донес на них судье, который немедленно велел привести св. мучеников на судилище.
Когда св. мученики вошли в судилище и предстали пред судьей, тогда дерзновенно исповедали себя христианами, обличая их заблуждение и ложное верование в Магомета. Судья, слыша хулу на свою веру, воскипел гневом, приказал слугам туго связать руки св. мучеников назад и, считая их вину не подлежащею его власти, отправил их в Адрианополь. При этом слуги показали зверское усердие: они руки св. Тимофея стянули так туго, что плечи его соединились вместе.
На другой день страдальцы Христовы прибыли в Адрианополь; здесь они узнали, что за день пред этим два подвижника Христова, иеромонах Николай и монах Варнава, мужественно исповедовали христианскую веру и что после краткого увещания судьи приказали их ввергнуть в разные темницы и, забив их ноги в колоды, бить их каждодневно по пятам в течение одного месяца, прибавляя каждый день по два удара, начиная с тридцати восьми ударов. Это известие укрепило Евфимия и Тимофея, и они с радостью ожидали себе мучений за возлюбившего их Христа.
Когда св. мученики Евфимий и Тимофей были приведены в судилище, то судьи, после обычных увещаний, видя их непреклонность, повелели иеромонаха Евфимия заключить в темницу и бить по пятам точно так же, как Николая и Варнаву, Тимофея же оставили без наказания, объявив ему, что если он в течение одного месяца не обратится в мусульманскую веру, то в следующий месяц будет предан смертной казни.
Спустя два дня прибыл в Адрианополь старец Тимофея, Герман, который чрез посланного тайно навестить в темнице св. мучеников узнал, что они желают приобщиться св. Христовых Таин, а потому немедленно пошел в домовую патриаршую церковь, взял там несколько частиц антидору и в тот же день три частицы отправил к св. мученикам с тем христианином, который сообщил ему об их желании причаститься Тела и Крови Христовых, в кратком же письме извещал страдальцев, что завтра сам придет к ним в темницу. На другой день Герман, осведомившись у одного христианина, что в ту самую темницу, в которой заключены Евфимий и Тимофей, сажают должников, а также и за неплатеж податей, стал просить его, чтобы он донес на него сборщику податей, будто бы он не уплатил законной подати. Лишь только сборщик услышал об этом, тотчас пришел в гостиницу, где остановился Герман, и, вызвав его, стал требовать квитанцию об уплате податей. А так как у Германа не оказалось не только квитанции, но и денег, то сборщик отправил его в темницу. Кто же достойно может описать ту радость, когда ученики увидели в темнице своего учителя?! Какие радостные слезы орошали их ланиты при виде своего благодетеля и наставника! Они все веселились и со слезами лобызали друг друга. Вся ночь была проведена в бдении и молитве, и мрачная темница обратилась в церковь; по окончании бдения мученики Христовы исповедались у своего старца и потом причастились святых Христовых Таин. А как только настало утро, Германа выкупили благочестивые христиане и его выпустили на волю.
Между тем, к посрамлению врагов христианства, Господь явно творил чудеса чрез Своих исповедников, ибо сколько жестокие мучители ни били страстотерпцев по пятам, мученики Христовы вместо обычных стонов радовались и благодарили за нанесенные удары; у палачей же после каждого биения руки делались расслабленными, и они, видя свое безсилие, от злобы скрежетали зубами.
Наконец приблизился день, в который Промыслу Божию угодно было призвать к Себе св. мученика Тимофея. В этот день судьи потребовали его к себе в судилище и после разных лестных обещаний и угроз приказали отсечь ему голову и вместе с телом бросить в реку, что и было исполнено палачами 29 октября 1820 г.
Много скорбел старец Герман, что враги Христовой Церкви лишили утешения христиан иметь св. мощи страдальца Христова Тимофея, а потому, желая приобрести хотя бы окровавленную его одежду, он предложил палачам значительную сумму денег, за которую и получил желаемое. Потом с этой драгоценной ношею отправился на Св. Гору. Проходя мимо того селения, где жили дочери св. Тимофея, Герман зашел к ним, сообщил им радостную весть о мученической кончине их отца и уделил им часть от одежды святого. По прибытии на Афонскую Гору братия Есфигменской обители встретили мученикову одежду с крестным ходом, с честью внесли оную в церковь и положили в ковчеге с одеждами св. мученика Агафангела.
После казни св. Тимофея исповедников Христовых: Евфимия[299], Николая и Варнаву выпустили из темницы и с безчестием прогнали из города. Молитвами св. преподобномученика Тимофея, Христе Боже, удостой и нас получить вечную славу на небесах. Аминь.
Примечания:
[249] Из книги Avartolwn Swthria.
[250] Кукузель – детское шуточное название. Иоанн, как болгарин родом, находясь при дворе греческом, сначала не знал хорошо греческого языка. Когда спрашивали его сверстники, что он сегодня кушал, – тот простодушно отвечал им: «Куку и зелия», (koukia – бобы, зелень). От этого дети, шутя, и прозвали его Кукузелем (бобы и зелия). И вот детский этот шуточный эпитет и переходит теперь из рода в род, из века в век.
[251] Из Iepa kathchsiz. Kwnotantinoupoliz. 1861 г .
[252] В лавре хранится его завещание – Diaqgkh. 1363 г.
[253] Патриарх 3-й сего имени патриаршествовал с 1354 г., а тогда находился в лавре.
[254] Патриарх Филофей, сам бывший игуменом Лавры св. Афанасия до 1347 года. Особенно благоволил к этой Лавре, понятно поэтому, что и распоряжения сего патриарха были с уважением исполняемы в Лавре.
[255] И Каллист, и Филофей восходили на престол по дважды: в которое из них патриаршествований (1350–1376 гг.) случилось это, – в источнике не показано. Судя, однако, по обстоятельствам, событие произошло при первом патриаршествовании Святейшего Филофея (1354–1355 гг.).
[256] Из Neon Martirologon.
[257] С рукописи Ватопедского монастыря.
[258] Евдоким – слово греческое, оно означает «прославленный», или «данный по благоволению», что ближе всего подходит к этому событию, в котором Бог благоволил прославить сокровенного Своего угодника.
[259] Афоне, как известно, каждое тело, по истечении трех лет, вырывается из земли; оставшиеся кости от сгнившего трупа омываются и потом складываются в особо устроенное здание, которое и называется усыпальницей или гробницей. При усыпальнице всегда бывает церковь.
[260] В Ватопеде тогда же составлена и отдельная служба сему святому угоднику Божию, которая и совершается ежегодно 5 октября.
[261] Из Neon Leimonarion.
[262] Жития свв. росс. Ц., октябрь.
[263] Смирнов, прот. «Ученики препод. Сергия Радонежского». Душепол. чт. 885, ч. 2.
[264] Послание афонцев к императору Михаилу Палеологу находится в рукописях во многих библиотеках святогорских обителей. Оно напечатано в изд. И. Ак. Наук «Истории Афона» еп. Порфирия (см. ч. III, отд. 2, № 5, стр. 622–633), Спб. 1892. – Еп. Порфирий относит это послание к 1272 году. С более исправным текстом помещено оно в книге: Dokimion iotorikon peri tou scismatoz thz Dutikhz Ekklhsiaz apo thz Orqodoxou Anatolikhz, Kallistou Blastou agioreitou. Aqhnai. 1896, стр. 97–111.
[265] Исповедание это напечатано еп. Порфирием в его книге «История Афона», изд. И. Ак. Наук (см. ч. III, отд. 2, стр. 644–645), Спб. 1892. А русский перевод его см. там же, ч. III., отд. 1, стр. 13–114. См. также в упомянутой книге – Dokimion istorikon... Kallistou Aqhnai. 1896. Стр. 113–114. О смерти Михаила см. «Странник» 1889 г., т. 2, стр. 179–181.
[266] Из рукописи зографской на славянском языке. Повесть эта была напечатана в книге «Рай мысленный», издание Валдайского Иверского монастыря (7167 г. 28 окт.). И здесь событие это обозначено 1276-м годом (см. стр. 19–34), т.е. согласно с зографской рукописью. В этом же виде повесть сия известна была и Барскому (см. наше изд. «Второе посещение святой Афонской Горы Вас. Григ. Барского». Спб. 1887. 317–319), однако хронология этого события у него показывается неправильно. На русском языке повесть эта напечатана в «Холмском календаре» на 1886 г. (Киев). О подвигах страдальцев есть известие и в послании прота к Великому князю Василию Васильевичу, писанном около 1441 года. О зографских мучениках здесь сказано, что они за твердость в вере задушены огнем в башне «и ныне мощи тех во освящение имамы». Послание это напечатано в 3-м т. «Летописи занятий Археографической Комиссии» (Спб. 1865). Знал о сем предмете и говорил в своей знаменитой «Палинодии» и Захария Копытенский, и многие другие писатели (см. «Изучение Византийской истории в древней Руси» – Фил. Терновского, вып. 2-й, Киев, 1876, стр. 221 и дал., «Пахомий Серб», – Ив. Некрасова, в Записк. Новороссийского Университета, 1871 г., т. VI, стр. 4, «Апокрисис» Христофора Филарета, Киев, 1870, стр. 396–399, «Святые южных славян» Филарета, архиеп. Черниговского, Чернигов, 1865, отд. 2, стр. 136–286). О нашествии на Святую Гору еретиков-латинян есть на Афоне сказание в рукописях и на греческом языке. Последнее, заимствованное из рукописей Московской Синодальной библиотеки было напечатано архимандритом Димитракопулом в его книге H orqodoxoz Ellaz (Leipzig, 1872). Такое же сказание на греческом языке из рукописи XVI века, принадлеж. Синайскому монастырю, напечатано еп. Порфирием в его «Истории Афона» (ч. III, отд. 2, № 6, стр. 634–637). Кроме того, об этом событии говорится и в книге: Sunoyiz tvn diajorwn iotorivn (Enetihsin, 1806), что будто бы на Святую Гору являлся со своим насилием сам папа Николай, преемник папы Евгения, при котором состоялся известный Флорентийский собор. Здесь передается и самый акт соединения Церквей, совершившегося на этом соборе. В числе подписей под сим актом есть подпись и какого-то екклесиарха – иеромонаха и местоблюстителя Великой лавры Святой Горы. А о Михаиле Палеологе говорится только то, что он принял латинство (олатинился), и более ничего (см. стр. 399, 484, 534, 535 и 538). Что на Флорентийском соборе были, действительно, депутаты и от святой Горы Афонской – см. «История Флорентийского собора» (см. 34, М. 1847).
[267] См.: Парвев. «Папские буллы по греко-униатскому вопросу». Спб. 1888. 6, 7 и др.
[268] Семь соборов – это вселенские, на которых была раскрыта в главных чертах вся суть христианского учения. Вопросом о Св. Духе главным образом занимался 2-й Вселенский собор, хотя и раньше это учение было довольно полно раскрыто в сочинениях св. отцов: Афанасия Александрийского, Василия Великого и др.
[269] Т.е. по иудейскому обычаю, по которому употреблялся только пресный хлеб.
[270] Соборный храм всей Святой Горы – на Карее.
[271] См. 13 мая.
[272] См. 4 января.
[273] На Востоке 1-й час после восхода солнца соответствует 7-му часу вечера по европейскому счету времени.
[274] С рукописи. По нашим месяцесловам память его – 15 октября, в Четьих Минеях же святителя Димитрия краткие о нем замечания находятся под 14 числом сего месяца. Под сим же числом и в синаксаре Никодима св. Евфимий показан подвизавшимся за св. иконы: но из жития его не видно таких подвигов. Житие св. Евфимия написано учеником его архиепископом солунским Василием, причтенным Церковью тоже к лику святых: память его, по греческому синаксарю, 1 февраля; скончался он в конце IX в.; указанный год его кончины в П. Мес. арх. Сергия – 830 г. – неверен, так как он описывает в сказанном житии происшествия 867 г. и далее. Полагают, что он святительствовал на Солуни в 895–900 гг. (см. Ekklhsiastikh Alhqeia. 1897, № 46.).
[275] Как из этого, так и из других мест жизнеописания Евфимия ясно видно, что святой Евфимий, придя с Олимпа на Святую Гору, нашел ее не пустынею, как думают некоторые; только не видно, как в то время жили на Афоне иноки: в монастырях ли или в скитах, или в кельях.
[276] Замечательная черта области Армянской в девятом веке.
[277] Т.е., так как не посвященным не позволено брать Христовы Таины своими руками, то святой Евфимий принял диаконское рукоположение, чтобы ему можно было самому приобщаться в пустыне запасными Дарами. Агиорит Иаков.
[278] Следовательно, в наших месяцесловах память его обозначена вернее, чем в греческом синаксаре. Впрочем, Никодим упоминает, что память святого в некоторых греческих источниках указывается и 15 ноября. Год кончины преп. Евфимия – по вычислениям еп. Порфирия – 889-й.
[279] По этой причине святой Евфимий и называется Фессалоникийским, хотя отечеством его было совсем другое место. – Иаков.
[280] После сего следует обширное обращение признательного ученика – архиепископа Василия, к учителю своему, святому Евфимию, но мы для краткости оставляем его.
[281] Из Neon Leimonarion.
[282] Да не покажется кому-нибудь странным, что преподобный отец наш Герасим обошел столько мест. Богоносный этот человек, говоривший с Давидом к Богу: светильник ногама моима закон Твой, и свет стезям моим (Пс. 118, 105), переходил из места на место отнюдь не вследствие какого-либо непостоянства или будто какой-нибудь заблудший: он ходил по воле и манию Божественному – от одних пользовался, а других сам пользовал. Читай повествование о преподобных Варнаве и Софронии, которым Пресвятая Богородица повелела путешествовать три года, чтобы они пересмотрели многие монастыри и в различных местах видели монашеское житие для лучшего и большего изучения иноческой жизни (Состав. сего жизнеописания). О Варнаве и Софронии повесть положена в Neon Leimonarion.; память их 18 августа. Смотри и в нашей Четьи Минее житие святого Мартиниана 13 февраля.
[283] А патриарх Константинопольский Кирилл в июне 1622 года соборною грамотою засвидетельствовал о нетлении мощей и святости преп. Герасима. См. «Летопись» арх. Арсения. Спб. 1880 г.
[284] Есть отдельно напечатанная служба св. Герасима со сказанием о житии его.
[285] С рукописи скита св. Предтечи
[286] См. жизнеописание св. Евфимия, 21 марта.
[287] Эту скуфью святого Игнатия купил у палачей один монах, служивший при церкви Пресв. Богородицы Кикку.
[288] Из Neoz paradeisoz.
[289] В М. Азии.
[290] Из Neon Martirologon.
[291] Из Neoz paradeisoz.
[292] Память его 26 ноября.
[293] Это было 14 октября 1289 г. М. Gedewn. Patriarcikoi Pinakez. 402.
[294] Отказ от кафедры и некоторые письма св. Афанасия помещены в Patrol. Migne, t. 142.
[295] 16 октября 1293 г . М . Gedewn. Patriarcikoi Pinakez. 402.
[296] 23 апреля 1303 года («Летопись» арх. Арсения. 491). Во второе патриаршествование св. Афанасий рукоположил первосвятителя московского св. Петра митрополита.
[297] В 1311 году. Gedewn. Patriarcikoi Pinakez. 405.
[298] С рукописи Есфигменского монастыря.
[299] Он мирно скончался на Афоне, в Пантократорском монастыре в 1852 г.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter