Это — такого рода внутреннее настроение человека, когда он «слишком высоко ценит свои достоинства, считает себя превосходнее других и презрительно относится к последним»; это, — кратко сказать, «надменность, высокомерие, кичливость», состояние противоположное «смирению, скромности» (c-м. академич. словарь русск. яз.). Это — ложно понятое самолюбие (о нем, а равно о смирении и скромности см. ниже в соответствующих местах); словом, явление, в существе своем, фальшивое. Как такое, оно должно быть признано нравственно-дурным. И действительно, гордый человек всецело несправедлив. А всякая неправда, как попрание истины, как такое или иное ее искажение и нарушение, — само собою понятно, — не должна иметь места в нравственной жизни человека. Гордый человек несправедлив, прежде всего, в отношении к самому себе. Взяв фальшивую мерку для определения степени и цены своих личных качеств, он видит их в ненадлежащем их объеме, в слишком большом, созерцает их, так сказать, сквозь увеличительное стекло. С другой стороны, горд. несправедлив и в отношении к окружающим его людям, так как их достоинства измеряет уже иною меркою, сравнительно меньшею. Забыв, что нравственная природа всех людей сама по себе тождественна, что теории Платона, Аристотеля и др. в данном случае уже давно отжили свой век, — забыв, таким образом, что, при суждении о внутренней стороне как его я, так и я прочих людей, должен быть избираем один и тот же масштаб, — он обнаруживает крайнее пристрастие, когда в настоящем случае рассматривает внутренний мир ближнего сквозь уменьшительное стекло. Раз себя гордый созерцает чрез увеличительное стекло, а других — чрез уменьшительное, — естественно в нем возникает «высокомерное, надменное, кичливое» отношение к последним, по сравнению с которыми, как своего рода пигмеями, он сознает себя, так сказать, великаном. Несправедлив, наконец, гордый и в отношении к Творцу, создавшему, в лице наших прародителей, всех людей равными по их природе, одинаково всех их искупившему чрез Единородного Сына Своего Господа нашего Иисуса Христа и проч. и отсюда неодобрительно относящемуся ко всяким проявлениям с чьей-бы-то ни было стороны горд. (Дан. 4, 34; Лев. 26, 19; Ис. 2, 12; Иез. 30, 18; 33, 28; Иак. 4,6; 1 П. 5, 5 и друг.). Гордый совершенно произвольно обвиняет Творца в том, что Он будто-бы пристрастно наделил людей, именно их внутреннюю, духовную природу, неодинаковыми качествами, возвеличив одних пред другими... То обстоятельство, что человек пользуется в рассматриваемом случае фальшивою меркою, объясняется, конечно, различными причинами: особенностями воспитания данного лица, особенностями окружающей его среды, вообще условиями всей его жизни и проч. Раз человек стал на ложный путь, для него уже трудно, а иногда и совсем невозможно повернуть на путь правый, найти и признать мерку надлежащую. А эта мерка между тем ясно и определенно указана в слове Божием, как во всем его внутреннем духе, так и во множестве отдельных мест. Если от нас требуется любовь к ближним, равная нашей любви к самим себе, доходящая, если понадобится, до нашего полного самопожертвования в их пользу (обо всем этом см. ниже в параграфе о любви), то ясно, что о какой-либо горд. нашей пред окружающими не можете быть и речи в христианстве. В понятие любви даже и призрачно не может входить и не входит элемент кичливости (ср. 1 Кор. 13, 4). Сознание же нами множества своих недостатков, постоянных своих нравственных промахов скорее всего должно возбуждать в нас как раз противоположное чувство — смирение (о нем речь будет, как и сказано уже, ниже), чувство страха пред нелицеприятным Судьею нашего поведения (ср. Римл. 11, 20). Там, где человек не может даже и приблизиться к своему нравственному идеалу (Матф. 5, 48), речь о горд. безусловно и неуместна, и непонятна. Отсюда естественно слово Божие и предостерегает нас от этого порока (ср. Иерем. ИЗ, 15). Неуместная в христианстве, где освещается истинный внутренний мир человека, где ясно и правильно навертывается его положение во вселенной, в виду ближних его, а особенно в отношении к Богу, — где, словом, на — лицо все, безусловно враждебные ей, данные, — горд. может быть понятна только там, где этих данных нет: напр., в этике Платона, в этике Аристотеля, не признававших тождества нравственной природы всех людей (ср. отчасти и выше) и отсюда естественно находивших возможность говорить о горд., как даже своего рода добродетели (чит. особенно речь Аристотеля об одной из важнейших добродетелей его этики — о «великодушии» и пр.); или в этике стоической, преувеличенно смотревшей на значимость человеческих сил, благодаря которым стоический мудрец, достигавший, казалось ему, особенного совершенства нравственного, в конце концов, так проникался гордостью, что считал себя не только равным божеству, но даже, в известном смысле, высшим его; или в этике Ницше с его фальшивым учением о человеке и его внутреннем мире и проч. Коротко сказать: там, где налицо нормальная нравственная жизнь, горд., как всецело с ней несовместимая, отсутствует; по мере проникновения последней, первая стушевывается все более и более: вместе они не могут ужиться (См. еще под сл. Эгоизм).
* Александр Александрович Бронзов,
доктор богословия, профессор
С. Петербургской духовной академии.
Источник текста: Православная богословская энциклопедия. Том 4, стлб. 530. Издание Петроград. Приложение к духовному журналу "Странник" за 1903 г. Орфография современная.
