Хочешь быть далеким от скверных слов? Избегай не только скверных слов, но и беспорядочного смеха и всякой похоти (свт. Иоанн Златоуст, 45, 177).
***
...Высказав перед всеми сквернословные речи, срамит этими словами не других, а себя, высказав их и осквернив ими свой язык и разум (свт. Иоанн Златоуст, 52, 349).
***
Лучше извергать гнилость изо рта, нежели сквернословие (свт. Иоанн Златоуст, 53, 530).
***
Бог вложил в уста твои благовоние, а ты влагаешь в них слова зловоннее всякого трупа, убиваешь самую душу и соделываешь ее нечувствительною (свт. Иоанн Златоуст, 53, 530).
***
Не сквернословь. Неужели это трудно? Но если бы и не было повелено, не следовало ли бы нам самим сделать это, чтобы не показаться бесчестными? Напротив, сквернословие трудно, как видно из того, что человек стыдится в душе и краснеет, когда случится ему сказать что-нибудь подобное, и даже не решится сказать, если не будет в пьяном виде (свт. Иоанн Златоуст, 55, 127).
***
«В 1894 году, — рассказывал архимандрит Кронид, — в обитель преподобного Сергия прибыл помолиться прихожанин сельского храма деревни Кетилово Московской губернии Волоколамского уезда крестьянин Яков Иванович. Лицо его было печально, и на глазах виднелись слезы. Когда я спросил о причине его скорби, он зарыдал, как ребенок, и, несколько успокоившись, с тяжким вздохом сказал: «Ох, батюшка, скорбь моей души так велика, что я дохожу до уныния. Иногда и рад бы умереть. У меня есть сын Василий, восьми лет, одержимый странными припадками, которые выражаются излиянием хулы на святыню и невыносимым сквернословием. Были такие случаи. Накажу я его строго и запру в подвале, а он и там продолжает сквернословить и хулить все святое. Лицо его делается при этом черным, и страшно на него смотреть. Печаль моя за его душу столь велика, что я подчас теряю надежду на свое и его спасение». Выслушав, говорю отцу: «Ясно, тут дело диавольское. Диавол всемерно стремится погубить тебя и твоего сына. Думаю, что есть какая-то особая причина, что диавол осмелился приблизиться к чистой и невинной душе мальчика. Скажи мне по совести, не ругался ли ты сам когда-либо скверными словами и не был ли свидетелем этой брани твой сын?» Снова залился слезами Яков Иванович и сквозь рыдания проговорил: «Да, я сам виноват в грехах сына. Трезвый я не ругаюсь, но в нетрезвом состоянии я — первый сквернослов на улице и ругаюсь в своем доме, при детях. Это мой тяжкий грех перед Богом и людьми». «Кайся, Яков Иванович, — говорю я ему, — слезно кайся. Этот грех и служит причиной сквернословия и хулы твоего сына. Но не падай духом и не предавайся унынию и отчаянию. Помни, что нет греха, который бы превышал безграничное милосердие Божие. Кстати, ты теперь находишься в стенах обители преподобного Сергия, этого великого заступника и ходатая за всю Русскую землю и за всех притекающих к нему. Проси слезно его ходатайства перед Престолом Божиим за тебя и твоего сына о даровании вам исцеления душевных и телесных немощей. Веруй, что по вере будет тебе радость. Не блещет так молния во всей вселенной, как быстро достигает молитва родителей до Престола Божия и низводит на их детей святейшее благословение Всемогущего Господа. Молитва твоя и жены твоей могуча и может помочь в исцелении сына и всего вашего семейства».
Видимо, Яков Иванович горячо молился преподобному Сергию. Из обители он уехал в мире и духовной радости. Ровно через год мне пришлось быть на родине и встретиться с Яковом Ивановичем в храме. Вид его был спокойный и мирный. На мой вопрос, как его домашние дела, он с душевной радостью отвечал: «Слава Богу! Не забыл меня Господь за молитвы преподобного Сергия милостью Своей». И рассказал мне следующее: «Как вернулся я из Троице-Сергиевой обители, сын мой Василий заболел. В течение двух месяцев он таял, как свеча, и за все время своей болезни был необыкновенно кроток и смирен сердцем. Никто не слыхал из уст его гнилого, бранного слова. Любовь его ко мне была поражающая. За два дня до своей смерти он попросил меня позвать священника. Исповедовался со слезами и полным сознанием своей виновности перед Богом, в умилении приобщился Святых Христовых Тайн и умер в полной памяти. Перед самой смертью он поцеловал меня, мать и всех присутствующих и тихо-тихо, как бы уснув, скончался. Его кончина для моей души была великим утешением и радостью. Сам же я, по возвращении из обители преподобного Сергия, перестал пить, не произношу больше бранных слов». Яков Иванович после свидания со мной прожил еще двадцать лет, ведя трезвую христианскую жизнь» (114, 14).