Скорбь об умерших
Имеющим несомненную веру в воскресение из мертвых несвойственно скорбеть об усопших... (свт. Василий Великий, 7, 367).
***
...Не должно скорбеть о почивших (см.: 1 Сол. 4, 13), потому что скорбь эта свойственна только неимущим упования... Возможно ли людям это исполнить, когда в каждом есть какое-то естественное отвращение от смерти; кто видит умирающих, те с трудом сносят зрелище; а к кому приближается смерть, те, сколько можно, от нее бегут. Да и господствующие законы признают ее крайним из преступлений и крайним из наказаний; поэтому какая же возможность почитать ни за что исшествие из жизни, даже кого-либо из чужих, не только и близких, когда они оканчивают жизнь? К тому же видим... что и все человеческое старание имеет в виду то, что продлить нам время жизни; потому у нас и дома придуманы для жительства, чтобы тела в окружающем их воздухе не страдали от холода или жара. И земледелие что иное, как не заготовление потребного для жизни? Забота же о жизни, конечно, происходит от страха смертного. Что такое врачебное искусство? Отчего оно почтенно у людей? Не от того ли, что средствами своими, по-видимому, борется несколько со смертью. И брони, и щиты, и воинская обувь, и шлемы, и оборонительные оружия, и ограды стены, и железом кованные ворота, и доставляющие безопасность рвы, и подобное тому, почему иному делается все это, как не по страху смерти? Поелику же естественным образом так страшна смерть, то легко ли послушаться того, кто велит остающемуся в живых не предаваться скорби об умершем? (свт. Григорий Нисский, 21, 202—203).
***
...Скорбь чрезмерная <о смерти ближних> свойственна душе безрассудной, умоисступленной и слабой. Поскорби, поплачь, но не ропщи, не малодушествуй, не негодуй; воздай благодарение Взявшему и, украсив отшедшего, препроводи его к Нему в светлой погребальной одежде. Если станешь роптать, то оскорбишь и умершего, и прогневаешь Взявшего, и повредишь самому себе; но если будешь благодарить, то и его украсишь, и прославишь Взявшего, и сделаешь пользу самому себе (свт. Иоанн Златоуст, 44, 840).
***
Подлинно... <смерть> — это долг, которого невозможно заплатить никакими деньгами, — долг, от которого не избавляет ни мужество, ни мудрость, ни могущество и которого не могут отклонить от себя, наконец, и сами цари. Я, конечно, посоветовал бы тебе усилить свою печаль, если бы это дело происходило от нерадения или от скупости, тогда как можно было бы тебе своими средствами откупиться от него или отсрочить его; но если это Божие определение, твердое и неизменное, то мы напрасно скорбим и спрашиваем себя: почему такой-то умер... (свт. Иоанн Златоуст, 49, 595).
***
...Скажет кто-нибудь: как же ты запрещаешь оплакивать умерших, когда и праотцы плакали, и <пророк> Моисей, раб Божий, и затем многие пророки?.. Те, которые жили до Закона или находились под тенью Закона, оплакивали своих мертвецов; но свет Евангелия не может так помрачаться. И они справедливо плакали, потому что еще не приходил с небес Христос, Который осушил этот источник слез Своим Воскресением. Они справедливо плакали, потому что смертный приговор оставался еще в силе (свт. Иоанн Златоуст, 49, 596).
***
...Мы, живущие уже под благодатью, имеющие верную надежду воскресения, получившие запрещение всякого сетования, почему так упорно оплакиваем своих мертвецов по примеру язычников, поднимаем безрассудные вопли, как бы в некоторого рода опьянении разрываем одежды, обнажаем грудь, поем пустые слова и причитания около тела и гробницы усопшего? Для чего, наконец, окрашиваем платье в черный цвет, если только не для того, чтобы не только слезами, но и самою одеждою показать себя поистине неверующими и жалкими? Все это, братие, должно быть чуждо нам, непозволительно; а если бы и было позволительно, то не было бы прилично... Если бы даже и действительно в груди его была такая печаль, то и в таком случае следовало бы в безмолвии умерять скорбь рассудительностью, а не разглашать о ней с душевным легкомыслием (свт. Иоанн Златоуст, 49, 604).
***
Язычник, не знающий Бога, должен плакать <об умершем>, потому что он, как только умрет, прямо идет на казнь. Должен сокрушаться и иудей, который, не веруя во Христа, обрек свою душу на погибель. ...Но кто освящен благодатию, запечатлен верою, честен по поведению или неизменен в невинности, того, когда он отойдет из здешнего мира, надобно ублажать, а не оплакивать, тому надобно завидовать, а не скорбеть о нем сильно, — впрочем, завидовать умеренно, так как мы знаем, что в свое время и мы сами последуем за ними (свт. Иоанн Златоуст, 49, 606).
***
...Не поставляю непременным законом того, будто совершенно уже не нужно плакать о <умерших> детях, и, если бы я стал утверждать это, я сказал бы то, что совершенно невозможно. Ведь и я повинуюсь законам природы и не противлюсь умеренной скорби, так как и я смертен, рожден матерью и обладаю одинаковыми с другими природными свойствами <...>
Будем плакать как верующие и не будем вести себя непристойно, подобно неверным; будем плакать так, как оплакивал Лазаря Христос, — Он и заплакал для того, чтобы показать тебе меру и предел. Зачем, в самом деле, нужно было Ему плакать о том, кого Он спустя немного <времени> хотел воскресить? Это Он сделал для того, чтобы ты узнал, в какой мере нужно предаваться плачу, чтобы мы обнаруживали и свойственное природе нашей сострадание и не позволяли себе подражания неверным... (свт. Иоанн Златоуст, 52, 932).
***
...Если бы ты стал плакать и рыдать о ком-нибудь, введенном в царские чертоги и увенчанном, то я не назвал бы тебя его другом, а явным врагом и неприятелем. Но, скажешь, я оплакиваю не его, а себя? И это несвойственно любящему — желать, чтобы он еще беспокоился о тебе и подвергался неизвестности (твоего) будущего, тогда как ему следует быть увенчанным и идти к пристанищу, или чтобы он обуревался волнами, тогда как ему можно быть в пристани (свт. Иоанн Златоуст, 53, 429).
***
Не раздражай Бога <плачем об умершем>, но умилостивляй Его; если перенесешь мужественно, то отсюда будет некоторое утешение и умершему, и тебе... (свт. Иоанн Златоуст, 53, 430).
***
Заплакал Иисус, чтобы показать нам свое сострадание и человеколюбивое расположение к роду нашему; заплакал Иисус, чтобы делом убедительнее, чем словом, научить нас плакать с плачущими; заплакал, но не предался горю, с одной стороны, совершенно отклоняя отсутствие слез, как нечто жестокое и бесчеловечное, а с другой — удаляясь отчаяния, как неблагородного и не свойственного мужу; заплакал, узаконивая сострадание (свт. Иоанн Златоуст, 54, 992).
***
Вникни, какой смысл в этих <погребальных> песнопениях. Но ты не внемлешь им, а беснуешься от скорби. Будь внимателен и благоразумен хотя бы при погребении других, чтобы тебе найти врачевство при своем погребении (свт. Иоанн Златоуст, 55, 46).
***
Не испускай стонов, но возблагодари Бога и прославь Отнявшего, — и это будет нисколько не ниже Авраама: как тот отдал сына по повелению Божию, так и ты не сетовал, когда Бог взял его. Если ты, видя твоего сына умершим, возблагодаришь Бога, то получишь награду не меньшую, чем тот, кто привел сына своего и отдал его как жертву. И если ты остановишь рыдания и сетования и всех станешь побуждать к славословию, ты получишь бесчисленные награды и свыше, и от земли; люди будут удивляться тебе, ангелы рукоплескать, Бог награждать... Когда увидишь глаза закрытые, и уста сомкнутые, и тело недвижимое, ты думай не о том, что вот эти уста уже не издают звука, эти глаза не видят, эти ноги не ходят; но думай о том, что уста эти будут говорить лучшее, глаза увидят большее, ноги будут вознесены на облаках, и что тленное это тело облечется в бессмертие, и что ты получишь превосходнейшего сына (свт. Иоанн Златоуст, 55, 766).
***
Будем плакать об умерших <во грехах> — я не препятствую. Будем плакать, но не бесчинно — не рвя на себе волос, не обнажая плеч, не царапая лицо, но с тихой душой источая необильные слезы. Это принесет нам пользу, потому что оплакивающий так умершего сам гораздо лучше позаботится, чтобы с ним не случилось того же самого (свт. Иоанн Златоуст, 55, 772).
***
...Это великая тайна премудрости Божией. Как бы покидая какой дом, идет душа и приводится к своему Владыке, а ты скорбишь? (свт. Иоанн Златоуст, 55, 874).
***
Не плачь над умершим, это — общий путь; и кто достиг конца, тот блажен (прп. Нил Синайский, 72, 251).
***
Если кто с благодарением и мужественно перенес утрату любимого, то назовут его любомудренным и великодушным, и будет прощено ему много прежних грехов (прп. Нил Синайский, 72, 393).
***
Я всегда был той мысли, что по умершим не траур надо надевать, а праздничные наряды, и не заунывные петь песни, а служить благодарственный молебен. У нас все кверху ногами перевернулось (свт. Феофан, Затв. Вышенский, 81, 6—7).
***
...Немножко не сплакнуть и не сгрустнуть нельзя <об умершем>. Но силою представления пересилить можно, и утишить и совсем прогнать скорбь (свт. Феофан, Затв. Вышенский, 81, 7).
***
Я не умею горевать об отходящих, когда уверен, что они отходят ко Господу. Как горевать о них, когда они радуются? (свт. Феофан, Затв. Вышенский, 81, 66).
***
Мы обычно думаем, что вот зарыли в землю бедную... сыро, мрачно, тяжело. А ее там нет, она при вас смотрит на плачущих и покачивает головою; чего это плачут, ибо ей там лучше (свт. Феофан, Затв. Вышенский, 81, 136).
***
Один старец пришел в город, чтобы продать сделанные им корзины. Распродав их, он сел — так случилось ненамеренно — на пороге дома одного богатого человека, который был при смерти. Около дома старец увидел черных коней и на них черных и страшных всадников, с огненными жезлами в руках.
Всадники доехали до дверей дома, спрыгнули с лошадей и, оставив их у ворот, поспешно вошли один за другим в дом. Умирающий богач, увидев их, воскликнул громким голосом: «Господи! Помоги мне!» А они сказали ему на это: «Теперь-то вспомнил ты о Боге, когда солнце померкло для тебя? Почему же до сего дня не взывал ты Его, доколе светил для тебя день? Но ныне, в этот час, уже нет тебе ни надежды, ни утешения» (106, 527).
***
Хрисаорий был очень богат, но столько же обладал и пороками: был надменным и гордым, преданным пожеланиям своей плоти, корыстолюбивым и жадным. Но Господь решил положить конец его порокам и поразил телесной болезнью. Хрисаорий был близок к смерти и перед тем, как душе выйти из тела, увидел черных и страшных духов, которые стояли перед ним и готовы были схватить его душу и отвести в адскую темницу.
Он затрепетал, стал просить отсрочки и испуганным голосом звал своего сына, монаха Максима: «Максим, беги, я тебе никогда не делал ничего худого, поддержи меня своею верою». Встревоженный Максим тотчас прибежал; с плачем и трепетом собралось и все семейство. Злых духов, от которых так сильно страдал Хрисаорий, домашние не могли увидеть, но узнали о присутствии их из смущения, бледности и трепета больного. От ужаса он вертелся на постели, стараясь спрятаться от их страшных взоров, но, куда бы он ни повернулся, всюду видел их. Стесненный ими до чрезвычайности, он отчаялся уже в своем освобождении и стал кричать: «Дайте отсрочку хоть до утра! Хоть до утра!» Но во время этого крика душа его была взята из тела.
Из этого очевидно, что это видение было не для него, а для тех, кого еще ожидает долготерпение Божие. Ибо какую пользу принесло ему то, что он видел перед смертью мрачных духов и не получил просимого (107, 178—179).
***
Один монах пользовался большой любовью среди своих братий. Внешне он был доброго поведения и казался благочестивым во всем, но на самом деле жил совсем не так. Это выяснилось только при конце его жизни.
Перед всеми он являлся постящимся, но имел обыкновение есть тайно. Как-то он заболел и уже приближался к своей смерти. Чувствуя свою кончину, он позвал к себе всех братий, живших в монастыре. Братия надеялись услышать от такого, по их мнению, великого мужа, что-нибудь важное и утешительное. Но в смущении и трепете брат рассказал, какому врагу он был предан перед смертью. Умирающий говорил: «Когда вы думали, что я пощусь вместе с вами, я тайно ел и вот теперь предан дракону для пожрания, который своим хвостом опутал мои колена и ноги, а голову засунул в мой рот и высасывает из меня душу». С этими словами он умер. Дракон, которого он видел, не ждал, пока брат освободится от него покаянием.
Очевидно, он имел видение для пользы слушателей; сам же не избежал врага, которому так явно был предан (107, 179).
***
...Священник одного московского храма, отец Николай, переживал с величайшей скорбью, как своего рода семейное несчастье, совершенное неверие в Бога своей жены.
У них родилась дочь Мария, прелестный ребенок, подобный ангелу. Когда Марии исполнилось пять лет, она не отходила от отца ни на шаг. Для нее величайшим удовольствием было участвовать во всех его молитвах, сопровождать в храм и вместе с ним возвращаться домой. Добрые уроки отца Николая благотворно действовали на юную чистую душу дочери. Девочка, развивавшаяся не по летам, была радостью и утешением родителей.
Когда ей исполнилось семь лет, она неожиданно заболела. Пригласили доктора, который, освидетельствовав больную, сказал, что у нее дифтерит. Прошло три дня, и доктор сообщил отцу Николаю, что девочка безнадежна. Мать Марии была в отчаянии, и отец Николай боялся, что она не перенесет смерти дочери. Сам отец Николай, как истинный слуга Божий, верил, что все совершается промыслительно. Наступил смертный час девочки. Видя отчаяние своей матери, умирающая сказала ей: «Мама! Не проси у Бога и не желай продолжения моей жизни. Я в ней сгорю» — и скончалась. В момент исхода ее души из тела мать промыслительно увидела, как от тела девочки, подобно молнии, отделилось ее точное подобие и вспорхнуло к небу.
Этот момент был решающим в обращении супруги отца Николая к Богу. Она стала верующей и после смерти дочери неотлучно сопровождала его в храм. Она участвовала и в его домашней молитве, став истинной спутницей его жизни (114, 177—178).
***
Один брат спросил старца: «Спасает имя или дело?» «Дело, — ответил старец и продолжил, — знаю я, как молился однажды брат, и пришел ему такой помысл, чтобы увидеть души грешника и праведника, разлучающихся от тела. Бог же не отказал ему в этом желании.
Как-то в одном монастыре был болен некий великий отшельник, и приближался его смертный час. И видит брат большой запас свечей и лампад, приготовляемых для отшельника; и весь город плачет о нем, думая, что Бог только ради него спасал весь город и давал всем хлеб и воду. «Если случится с ним что-нибудь, — говорили все горожане, — то мы умрем».
Когда же настал час смерти отшельника, то видит брат тартар адский и слышит голос: «Так как душа его не утешила Меня ни одного часа, и ты ее не милуй, владей душою его, ибо не получит покоя вовеки». И тот, к кому относилось сие повеление, опустив огненный трезубец в сердце подвижника, долгое время мучил его и исхитил душу его.
После сего пошел брат в город и видит на площади, лежащего больного странника, не имеющего, кто бы позаботился о нем. Пробыл брат около него до самой смерти и во время успения его увидел он архангелов Михаила и Гавриила, пришедших за душой странника. И сели архангелы около него: один справа, а другой слева — и хотели взять душу его. Она же не хотела оставлять тело. Тогда сказал архангел Михаил архангелу Гавриилу: «Восхить ее, и пойдем». «Повелено нам от Владыки нашего безболезненно взять ее, потому не можем насильно принуждать ее», — возразил архангел Гавриил. Тогда архангел Михаил возгласил: «Господи, что повелишь о душе сей, поскольку не хочет она выходить?» И услышал он: «Вот посылаю Давида с гуслями и всех поющих, дабы она, услышав сладкопение их, вышла с радостью, чтобы не принуждать ее». И когда сошли все, и окружили душу, и воспели песни, и она легко выскочила на руки архангела Михаила, и вознесли ее с радостью (98, 420—422).
***
Когда преподобному Пахомию сообщили, что турецкое правительство решило казнить его, он с чувством невыразимой радости, прославляя Бога, выслушал эту весть и всю следующую ночь провел в славословии и молитвенном подвиге.
Утром его привели к судье для конечного приговора. Пахомий с прежним дерзновением исповедал Господа Иисуса Христа, за что и был отдан палачам.
Его повлекли на место казни, и множество турок и христиан последовало за ним. Первые из них насмехались над страстотерпцем, оплевывая и понося его, а христиане желали проводить его и увидеть его блаженную кончину. Когда святой Пахомий достигнул места казни, то преклонил колена в тайной молитве за всех. Палач не хотел обезглавить его и шептал ему вполголоса, чтобы он не губил напрасно своей жизни, а лучше отрекся бы от своего Христа и наслаждался земным блаженством, которое дарует ему Магомет и верные рабы его.
«Делай то, что тебе приказано, — отвечал Пахомий, — и не теряй напрасно времени!» — и голова дивного страстотерпца была отсечена.
Таким образом святой Пахомий получил венец мученичества. Святое тело его через три дня было взято христианами и похоронено (95, 146—147).
***
Два отшельника, старец и его ученик, жили близ обители аввы Феодосия в Скопеле. Старец скончался, и его ученик, совершив молитву, похоронил его в горе.
Прошло несколько дней. Ученик отшельника спустился с горы и, проходя мимо селения, встретил человека, трудившегося на своем поле. «Почтенный старец, — сказал он ему, — сделай милость, возьми лопату и заступ и пойдем со мною». Земледелец тотчас пошел за ним. Взошли на гору. Отшельник указал мирянину на могилу своего старца и сказал: «Копай здесь!» Когда тот вырыл могилу, отшельник стал на молитву и, окончив ее, спустился в могилу, лег рядом со своим старцем и предал душу Богу. Мирянин, зарыв могилу, вознес благодарение Богу. Сойдя с горы на расстояние брошенного камня, земледелец подумал: «Я должен был бы взять благословение у святых!» Но, вернувшись, он уже не мог найти их могилы (102, 110-111).
***
В дни нечестивых царей мучили благочестивых христиан за имя Христово. Среди них были две сестры — девы Марфа и Мария. Однажды мимо их дома шел воевода, и, увидев его, сестры воскликнули: «Мы — христианки!» «Убирайтесь, вы еще молоды, и убивать вас не стоит», — сказал им воевода. Марфа отвечала: «О, воевода, смерть мученическая есть не смерть, но жизнь вовеки!» Воевода разгневался и начал допытываться. Мария сказала: «Что говорила сестра, то подтверждаю и я: мы — христианки!» В это время подошел отрок в иноческой одежде и тоже признался: «Что говорили Марфа и Мария, то же говорю и я. И я — христианин!» Пришедший в ярость военачальник велел распять их на крестах. Около них стояла их мать и, одобряя их, говорила: «Спаситесь же, дети мои, вы уже взяли венец у Христа». Мария с креста отвечала ей: «Будь спасена и ты, матерь наша, вместе с нами, ибо ты принесла нас в жертву Христу». И сказала еще палачу: «Подожди немного и дай нам помолиться». Палач согласился, и Марфа запела: «К Тебе возвожу очи мои, Живущий на небесах! Вот, как очи рабов обращены на руку господ их, как очи рабы — на руку госпожи ее, так очи наши — к Господу, Богу нашему, доколе Он помилует нас (ср.: Пс. 122, 1—2)». По окончании молитвы Марфа сказала: «Если кто из братий хочет, то пусть приходит и прощается с нами». Мария же засомневалась: «Нужно ли приглашать? Ведь и так, пожалуй, много народу придет». Марфа отвечала: «Не стыдись, сестра, что мы умираем позорной смертью за Христа. Ведь сегодня же мы будем в Иерусалиме Небесном». И много народу собралось проститься со святыми. Началась казнь, сестры и отрок предали Господу души свои. Мать видела казнь своих детей, ободряла и укрепляла их (112, 469—470).
***
Когда авва Иосиф Панефосский умирал, сидели около него старцы. Посмотрев на дверь, он увидел диавола, сидевшего у двери. Тогда, подозвав к себе своего ученика, сказал: «Подай жезл. Он думает, что я состарился и не могу управиться с ним». Ученик исполнил просьбу. Авва взял жезл, и старцы увидели, как диавол, в образе собаки, пробрался в дверь и исчез (106, 304).
***
Когда умирал брат Захария, вопросил его авва Моисей: «Что видишь?» Захария отвечал: «Авва, не лучше ли умолчать об этом?» Моисей сказал: «Умолчи, сын мой».
Бывший здесь авва Исидор, пресвитер, воззрев на небо, сказал: «Веселись, Захария, чадо мое! Тебе отворились врата Царствия Небесного». Тогда Захарий испустил дух и погребен был отцами в Скиту (106, 133).
***
Святой Иоанн Молчальник возымел желание увидеть, как разлучается душа от тела, и, когда просил о сем Бога, был восхищен умом во святой город Вифлеем, где увидел на паперти одной церкви умирающего мужа-странника: душу его принимали ангелы и возносили с песнопениями и благоуханием на небо.
Тогда святой Иоанн пошел в Вифлеем и узнал, что в тот самый день и час преставился этот человек. Найдя его святые останки на паперти, он похоронил его и возвратился в свою келью (108, 17).
***
Когда приближалась кончина аввы Арсения, ученики его пришли в смятение. А он говорит им: «Еще не настал час; когда же настанет, скажу вам. Но я буду судиться с вами на Страшном Суде, если вы отдадите кому-либо останки мои». «Что же нам делать? — спросили ученики. — Мы не знаем, как похоронить тебя!» Старец отвечал им: «Ужели не знаете, как привязать к ноге моей веревку и тащить меня на гору?»
Когда же приблизилась его кончина, братия увидели, что старец плачет. Они говорят ему: «Правда ли, что и ты, отец, страшишься?» Он отвечал им: «Правда. Настоящий мой страх всегда был со мною с того самого времени, как я сделался монахом». После этого он почил (97, 25).
***
Рассказывали об авве Сисое, что перед смертью лицо у него просияло как солнце и он сказал отцам: «Вот пришел авва Антоний». Немного погодя опять говорит: «Вот пришли Ангелы взять меня, а я прошу их, чтобы на некоторое время оставили меня для покаяния».
Старцы сказали ему: «Ты не имеешь нужды в покаянии». Он отвечал: «Нет, я уверен, что еще и не начинал покаяния». А все знали, что он совершен. Вдруг лицо его опять заблистало подобно солнцу. Все пришли в ужас, а он говорит им: «Смотрите, вот Господь... Он говорит: «Несите ко Мне избранный сосуд пустыни...» — и тотчас предал дух. Вся храмина наполнилась светом и благоуханием (97, 250).
***
Когда настало время кончины аввы Агафона, он три дня лежал без движения с открытыми глазами и смотрел в одну сторону. Братия, окликнув его, спросили: «Авва, где ты?» Он отвечал: «Предстою суду Божию». Братия удивились: «Отец! Неужели и ты боишься?» Он отвечал: «Хотя я старался всеусильно исполнять заповеди Божии, но я человек и не знаю, угодны ли дела мои Богу». Братия опять спросили: «Неужели ты не уверен, что дела твои благоугодны Богу?» Старец сказал: «Невозможно удостовериться мне в этом прежде, нежели предстану Богу, потому что иной суд Божий и иной — человеческий». Когда братия хотели еще задать вопрос, он сказал им: «Окажите любовь, не говорите со мною, потому что я занят», — и с радостью испустил дух свой.
Братия видели, что он скончался, как бы приветствуя своих возлюбленных друзей (106, 61).
***
Когда авва Иоанн Колов уходил из этой жизни, отходил в радости, как бы возвращаясь на родину, смятенные братия окружили одр его. Они просили его, чтобы он оставил им какое-либо особенно важное наставление, которое помогло бы им достичь христианского совершенства. Он воздохнул и сказал: «Никогда я не исполнял моей воли и никого не учил тому, чего сам прежде не сделал» (106, 297).
***
Один благочестивый старец, достигнув глубокой старости, слег на смертный одр. Братия окружили его и горько плакали о разлуке с ним. Старец же, напротив, был полон радости и, открыв глаза свои, тихо улыбнулся; спустя немного опять улыбнулся и через несколько минут тишины улыбнулся в третий раз. «Мы плачем, а ты радуешься», — сказали ему братия. «Да, — отвечал старец, — радуюсь. В первый раз я порадовался тому, что все вы боитесь смерти, в другой потому, что вы еще не готовы к ней, а в третий потому, что иду от трудов на покой» (112, 94).
***
Поведал некий старец. Два брата жили по соседству с ним. Один — странник, другой — туземец. Первый жил немного нерадиво, другой был великий подвижник. Настало время, и странник скончался в мире. Прозорливый старец, сосед их, увидел множество Ангелов, сопровождавших его душу. Когда он приблизился ко входу на небо, на вопрос о нем пришел голос свыше: «Ясно, что он был немного нерадив, но за странничество его отворите ему вход в небо». После этого скончался и туземец, и собрались у него все его знакомые. Старец увидел, что Ангелы не пришли для сопровождения его души, и удивился. Упав ниц перед Богом, он спросил: «Почему странник, живший не столь благочестиво, сподобился такой славы, а этот, будучи подвижником, не удостоен ничем подобным?» И последовал ответ: «Подвижник, умирая, видел своих плачущих родственников, и этим душа его была утешена, а странник хотя и был нерадив, но не видел никого из своих. Находясь в таком состоянии, он плакал сам, и Бог утешил его» (106, 524).
***
Однажды ученик иеросхимонаха Иисуса тайно, через замочную скважину, посмотрел, как тот, будучи болен, проводив из кельи иноков, встал на колени посреди кельи и начал молиться со слезами Богу, Пресвятой Богородице и святым угодникам, часто поминая устроенную им святую киновию и братию. После молитвы он лег на одр и перекрестился. Через несколько минут опять встал и на коленях стал молиться Господу с воздетыми руками так: «Господи Боже мой! Благодарю Тебя, что призрел на смирение мое и сподобил меня скончаться в православной вере в Тебя, в исповедании и исполнении заповедей Твоих! Приими, Владыко Преблагий, в мире дух мой, а Твоих рабов, которых во едино стадо через меня грешного собрал, сохрани...» Непродолжительна была эта молитва добродетельного подвижника, и он лег на одр.
В эти минуты на лице умирающего старца появилась видимая перемена, оно сияло необъяснимым спокойствием и радостью. Он лежал уже недвижим, в молчании и как будто с кем душевно беседовал. Вдруг старец воскликнул: «Благословен Бог отцев наших! Если так, то уже не боюсь, но в радости отхожу от мира сего!» С этими словами в келье появился необыкновенный свет, разлилось великое благоухание и слышен был пресладкий глас многих, неизвестно где поющих псаломскую песнь: яко пройду в место селения дивна даже до дому Божия, во гласе радования и исповедания, шума празднующего (Пс. 41, 5).
В эту минуту блаженный на одре своем руки сложил на груди крестообразно, и душа его отлетела в обители небесные, куда постоянно стремилась во все течение своего земного странствования (113, 130—131).
***
Как-то ночью 2 января 1833 года после утрени, стоя на крыльце своей кельи, отец Филарет Глинский увидел сияние на небе и чью-то душу, ангелами с пением возносимую на небо. Долго смотрел он на это чудное видение и, подозвав к себе братий, указал им на необыкновенный свет и сказал: «Вот так отходят души праведных! Ныне в Сарове почил отец Серафим». Видеть сияние сподобились лишь двое из братий. Позже выяснилось, что в ту самую ночь скончался преподобный Серафим Саровский (96, 64).
***
Когда старец схимонах Евфимий Глинский приблизился к кончине, он просил напутствовать его Святыми Таинствами. Просьба была исполнена, над ним совершили Таинство Елеосвящения и Святого Причащения. По принятии Тела и Крови Христовых он сидел на постели, мирно ожидая своего переселения в иной мир. При светлой улыбке из глаз его текли слезы. Один из братии по своей простоте спросил отходящего старца: «Батюшка, что вы плачете? Разве и вы боитесь умирать?» Старец посмотрел на него с приятной улыбкой и сказал: «Чего мне бояться? Идти к Отцу Небесному и бояться! Нет, брат, я по благости Божией не боюсь, а что ты видишь мои слезы, это слезы радости. Сколько лет душа моя стремилась ко Господу, а теперь приближается желанное время, я скоро предстану Тому, к Кому всю мою жизнь стремилась душа моя, и увижу Его; вот слезы и текут».
Мирно пребывая в сердце своем с любимым Господом, он скоро испустил тихий последний вздох, с которым блаженная его душа оставила земное многотрудное тело и потекла к Господу со страхом и радостью (96, 295).
***
Иеромонах Троице-Сергиевой Лавры отец Мануил, служивший при храме Петроградского Троицкого подворья, сообщил: «Однажды часов в десять вечера позвали меня напутствовать одного больного старца. Лицо его было светло и приятно, и весь он дышал благочестивым чувством преданности воле Божией. После исповеди я поспешил приобщить его, так как он был очень слаб, а соборован он был еще раньше.
По принятии Святых Христовых Тайн он подал мне знак, чтобы подошел к нему. Лицо его сияло светом радости. Когда я приклонил ухо к его устам, он тихо спросил меня, показывая вдаль: «Батюшка! Видите ли вы Ангела светлого, блистающего, как молния?» Я сказал, что ничего не вижу. Он употребил последнее усилие, чтобы сотворить крестное знамение, и скончался» (114, 170).
***
«Однажды зимой, — рассказывает один странник, — я зашел для ночлега на постоялый двор. Хозяйка, накормив меня ужином, постелила спать на полатях, говоря, что там мне будет спокойно спать. Когда я улегся, то вижу, что над дверью есть окошко в соседнюю комнату. Через него видно все, что там делается. Вскоре послышался стук в дверь дома. Я увидел через окошко, как в комнату вошел пожилой, хорошо одетый мужчина и с ним юноша, по-видимому его сын. Путники поужинали, затем встали на молитву и долго и усердно молились. Наконец они улеглись спать. Я тоже заснул.
Вдруг ночью я проснулся как бы от сильного толчка и вижу: в комнате два светоносных юноши. Один облачен в священнические одежды, другой — в диаконском стихаре и препоясан орарем. Священник держит в руках потир и, указывая на спящего мужчину, говорит другому светоносному мужу в сане диакона: «Приподними его, я его приобщу». Светоносный священник причастил мужчину прямо из потира. Указывая на мальчика, лежащего на постели лицом вниз, он сказал: «Поверни его и тоже приподними», — и затем причастил и его. После этого видение кончилось.
Как только свет померк, я услышал страшный треск. Оказалось, что в этой комнате обвалился ветхий потолок, и отец с сыном были раздавлены насмерть. Блаженная кончина двух путников, вероятно, была подготовлена их предыдущей светлой жизнью». Так по жизни человека Господь нередко предуготовляет его кончину напутствием в Вечную Жизнь (114, 179—180).
***
Один священник рассказал случай из своей пастырской практики: «Произведен я был в священники на приход близ нашей северной столицы, где живет много православных финнов. Помню, день клонился к вечеру. Посмотрев в окно, я увидел подъезжающего к дому молодого финна. Он, войдя ко мне, помолился святым иконам и приветствовал меня. Я спросил его: «Что привело тебя ко мне?» Финн ответил: «У моего отца родился сын, которого необходимо окрестить на дому. Наша приходская церковь от нас далеко, да, кстати, и отцу нездоровится, и он просит приобщить его». Я сказал финну: «Теперь уже поздно. Распряги лошадь, поставь на отдых, а сам подкрепись у меня, чем Бог послал, и отдохни». Финн так и сделал.
Прошло два часа. Сколько я ни старался уснуть, никак не мог. Наконец, не в состоянии бороться с преследовавшей меня мыслью о том, что больной меня ждет и мне необходимо спешить к нему, я стал будить его сына с просьбой собираться и ехать. Молодой финн стал уверять, что его отец не так слаб и что можно обождать до утра. Но неотвязная мысль упорно твердила мне, что надо ехать немедленно. Финн с неохотой внял моей просьбе, запряг лошадей, и мы отправились в путь.
Вот уже шестнадцать верст мы проехали благополучно. На горизонте заблистали огоньки той деревни, куда мы ехали. Еще несколько мгновений — и наша лошадь доставила нас к дому финна, который имел нужду в пастырской помощи. При выходе из повозки в ночной полутьме я увидел в окне дома высокую фигуру хозяина. Он протирал запотевшие стекла в окне. Тогда я подумал: «Напрасно было предпринимать ночной путь из опасения, что больной умрет без напутствия Святыми Таинами». Войдя в дом, я, видя новорожденного малютку слабым, поспешил его окрестить и затем приступил к исповеди самого отца. На исповеди я узнал, что финн весьма благочестив. В течение всей своей жизни он ежедневно слезно просил Господа о даровании ему христианской кончины и напутствования перед смертью Святыми Таинами. После искренней, слезной исповеди и благоговейного причащения больной лег на лавку в передний угол и попросил позволения немного отдохнуть. Я сел рядом с ним и стал записывать в памятную книжку имя новорожденного младенца. Вдруг чувствую позади себя судорожную дрожь больного. Когда я оглянулся и посмотрел на него, то понял, что он уже скончался» (114, 180—182).
***
Блаженный Исихий Хоривит, живший сначала в небрежении и лености, после тяжкой болезни решил исправиться и, для утверждения себя в новой жизни, положил за правило помышлять о смерти постоянно. Такое помышление не только отвлекло его от грехов, но и поставило на высокую степень добродетели. Двенадцать лет он пробыл безвыходно в своей келье молчальником, вкушал только хлеб и воду, и день и ночь плакал о своих грехах. Когда наступил для него час смертный, братия вошли к нему и стали умолять, чтобы хоть теперь он что-нибудь сказал им в назидание. Убежденный опытом, какую пользу приносит человеку память смертная, Исихий воскликнул: «Простите меня, братия! Кто имеет память смертную, тот никогда не может согрешить». И с этими словами предал дух свой Господу. И подлинно, братие: Поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши (ср.: Сир. 7, 39), учит премудрый сын Сирахов (112, 93—94).
***
Индийский царь Авенир, до принятия крещения бывший злым гонителем христиан, однажды издал повеление, чтобы все жившие в его царстве монахи в продолжение трех дней непременно оставили его страну и искали себе убежище, где знают; тем же, которые не исполнят его повеление, угрожал смертью. Вскоре после этого, во время поездки на охоту, Авениру встретились два инока. Увидя их, царь пришел в сильное раздражение и с гневом сказал им: «Что же? Разве вы не знаете, что в три дня вы все должны были оставить мою страну?» «Знаем, — отвечали иноки, — и вышли из твоей страны; а что ныне проходим ею, то это для того, чтобы доставить пищу оставшимся здесь братиям». «Да какая же им пища нужна, — вскричал царь, — когда они осуждены на смерть? Разве вы не знаете, что все приговоренные к смерти находятся в ужасе и печали и не требуют пищи?» «Нет, царь, не все осужденные на смерть в страхе и печали находятся, — отвечали иноки. — Ужасаются смерти только те из них, которые ничего хорошего не ожидают для себя в жизни будущей, и к земным благам настолько привязаны, что с величайшим трудом расстаются с ними. Мы же, оставивши сей мир и все, что в нем, и проходя ради Христа узкий и прискорбный путь, смерти не боимся, потому что любовь имеем лишь к небесному, и смерть вожделенна для нас как скорейшее прехождение к жизни лучшей и вечной». «Но, однако, — сказал царь, — вы вышли из моей страны, значит, на самом деле боитесь смерти». «Нет, царь, не ради страха смерти мы вышли из твоей страны, — отвечали иноки, — а ради жалости к тебе, чтобы не подвергнуть тебя за умерщвление нас вящему осуждению. А уж если нашей смерти непременно желаешь, то опять повторяем тебе, что она для нас не страшна». Слыша это, Авенир еще более разгневался и тотчас повелел предать иноков злой смерти — сжечь. «И тако, заключает сказание, смерть прияша, Христовы угодники огнем и мученический подвиг, и венцы получиша» (112, 214—215).
***
Жили два брата, у которых было много детей. Братья приучали детей к трудолюбию и благодаря общему труду разбогатели. Однажды старший брат призвал к себе детей младшего брата и сказал им: «Брат мой, а ваш отец, знает такой день, потрудившись в который можно обогатиться и потом уже жить без труда. Я знал его, но сейчас уже забыл, какой же это день, потому идите к вашему отцу, и он расскажет вам о нем».
Дети с нетерпением поспешили к отцу и стали просить его, чтобы он указал им тот день, после которого можно было жить уже без труда. Отец ответил: «Я и сам, дети, забыл этот день, но ступайте и потрудитесь год, а за это время, может быть, вы и сами узнаете о дне, дающем беспечальное житие». Дети послушались отца и трудились целый год, но такого дня не нашли. Когда они пришли к отцу и сказали ему об этом, то отец отдал им должное за груд и сказал: «А вы вот что сделайте, разделите год на четыре части: весну, лето, осень и зиму. Трудитесь и, возможно, найдете этот день». Дети так и сделали, но такого дня, в который можно было бы обогатиться и более уже не трудиться, опять не нашли. Отец по завершении года опять отдал им награду за труд и при этом сказал: «В дальнейшем поступите так: разделите год на двенадцать месяцев, и опять трудитесь, и найдете этот день». Дети и это повеление отца исполнили, но опять такого дня, в который можно было бы обогатиться и после которого уже не трудиться, не нашли. Тогда дети сказали отцу: «Мы много трудились и опять указанного тобой дня не нашли, а поскольку утомились и средства к жизни приобрели, то более трудиться не станем». Отец же ответил им: «День, который я указал вам, есть день нашей смерти, а потому вы его и не нашли, ибо он постигает нас весьма часто и тогда, когда мы вовсе о нем и не думаем. А потому должно трудиться для спасения души день и ночь и готовиться к смерти, после которой не нужно более страдать и трудиться» (112, 339—340).