Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterСвятитель Василий Великий. Том 2. Письма
Помню, о чем мы с тобою разговаривали однажды между собою; не забыл и что сам я говорил, и что слышал от твоего благородства; и теперь не держит уже меня жизнь общественная. Хотя в сердце я тот же и не совлекся ветхого человека, по крайней мере по наружности и по тому, что далеко себя держу от дел житейских, кажется уже, что будто вступил на путь жизни по Христу. Но, подобно собирающимся пуститься в море, сижу сам с собою, смотря в будущее. Ибо мореходцам для благополучного плавания нужны ветры, а нам нужен человек, который бы руководил и безопасно переправил нас по соленым волнам жизни. Собственно для меня, как рассуждаю, нужны, во-первых, узда для юности и потом побуждения на поприще благочестия. А это может доставить такой разум, который то удерживает, что во мне есть бесчинного, то возбуждает, что в душе есть медлительного. Еще нужны мне и другие пособия, чтобы смывать с себя нечистоты, в какие вдаюсь по привычке. Ибо мы, как знаем, с давнего времени привыкли к торжищу, небережливы на слова и неосторожно обращаемся с представлениями, какие в ум влагает лукавый, поддаемся честолюбию и нелегко оставляем высокие о себе мысли. Для этого, как рассуждаю, надобен мне великий и опытный учитель. Сверх того и очистить душевное око, чтобы, сняв, подобно какому-то гною, всякое омрачение, производимое невежеством, мог я взирать на красоту Божией славы,— почитаю делом, стоящим немалого труда и приносящим немаловажную пользу. А твердо знаю, что и твоя ученость видит это же и желает, чтобы был человек для вспомоществования в этом. И если даст когда Бог сойтись вместе с твоей чинностию, конечно, еще больше узнаю, о чем мне надобно позаботиться. Ибо теперь, по великому своему неведению, не могу знать и того, в чем у меня недостаток. Знаю только, что не раскаиваюсь в первом стремлении и не ослабевает душа моя в намерении жить по Богу, в рассуждении чего беспокоился ты обо мне, поступая прекрасно и свойственным тебе образом, чтобы, обратившись вспять, не сделался я сланым столпом, чему, как слышу, подверглась одна жена (см.: Быт. 19, 26). Но еще и внешние власти удерживают меня, и начальники ищут, как воина-беглеца. А всего более удерживает меня собственное мое сердце, свидетельствуя о себе то, что сказано уже мною.
Поелику же напоминал ты об условиях и обещался принести на меня жалобу, то сим, при всей моей грусти, заставил ты меня смеяться тому, что все еще ты ритор и не оставляешь привычки постращать. Ибо я, если не вовсе погрешаю против истины, как человек неученый, думаю так, что один путь, ведущий ко Господу; и все, которые идут к Нему, сопутствуют друг другу и соблюдают одно условие жизни. Поэтому куда же мне уйти так, чтобы можно было разлучиться с тобою и не вместе жить, не вместе работать Богу, к Которому сообща мы прибегли? Хотя тела наши будут разделены местом, но око Божие, без сомнения, увидит обоих нас вместе, если только и моя жизнь достойна того, чтобы взирали на нее очи Божий: ибо читал я где-то в псалмах, что «очи Господни на праведныя» (Пс.33, 16). Желаю я, правда, с тобою и со всяким, кто избрал для себя то же, что и ты, быть вместе и телом, желаю всякую ночь и всякий день пред Отцем нашим Небесным преклонять колена с тобою и со всяким другим, кто достойно призывает Бога, потому что общение в молитвах, как знаю, приносит великую пользу. Но что если придется мне необходимо лгать всякий раз, как ни случится воздохнуть, лежа в другом углу? Не могу спорить против сказанного тобой и сам себя обвиняю уже во лжи, если, по старому равнодушию, выговорил что-нибудь такое, что делает меня подлежащим осуждению во лжи.
А когда был я близ Кесарии, чтобы получить сведения о делах, не решившись проходить самим городом, укрылся в ближайшей богадельне, чтобы там узнать, о чем мне хотелось. Потом, когда по обычаю прибыл боголюбивейший епископ, я донес ему обо всем по приказанию твоей учености. И что отвечал он мне, сие и в памяти моей не могло сохраниться, и превзошло бы меру письма. Если же сказать кратко, то в рассуждении нестяжательности назначил он ту меру, что каждый должен ограничиваться в приобретении собственности последним хитоном. И представил мне доказательства из Евангелия — одно из слов Иоанна Крестителя: «имеяй две ризе, да подаст неимущему» (Лк. 3, 11), другое — из запрещения Господня ученикам иметь две ризы (см. Мф. 10, 10). А к этому присовокупил еще: «аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим» (Мф 19, 21). Говорил также, что сюда относится и притча о бисере; потому что купец, «обрет... многоценен бисер, шед продаде вся елика имяше, и купи его» (Мф.13, 46). Присовокупил же к сему, что не на себя должно брать раздаяние имения, но поручить тому, на кого возложено распоряжаться делами бедных. И сие подтвердил местом из Деяний, что, продавая имения свои и принося, «полагаху при ногах Апостол, и ими даяшеся коемуждо, его же аще кто требоваше» (ср.: Деян.4, 35). Ибо, говорил он, нужна опытность, чтобы различить истинно нуждающегося и просящего по любостяжательности. И кто дает угнетенному бедностию, тот дает Господу и от Него получит награду; а кто ссужает всякого мимоходящего, тот бросает псу, который докучает своею безотвязностию, но не возбуждает жалости своей нищетою.
А того, как надобно нам проводить каждый день жизни, немного коснулся словом и не как требовала важность предмета. Впрочем, желал бы я, чтоб поучился ты у него самого, потому что неблагоразумно было бы мне портить точность его уроков, но желательно было бы мне быть у него вместе с тобою, чтобы ты и сказанное удержал в памяти вполне, и своим разумением доискался до прочего. Ибо из многого, мною сказанного, помню то, что учение о том, как надобно жить христианину, не столько требует словесного наставления, сколько ежедневного примера. И знаю, что если бы не удерживали тебя эти узы — услуживать отцовой старости, то и сам ты не предпочел бы ничего другого свиданию с епископом, и мне не стал бы советовать, чтобы, оставив его, скитался я по пустыне, потому что пещеры и утесы еще подождут нас, а польза, доставляемая сими мужами, не всегда бывает при нас. Поэтому, если дашь место моему совету, то настроишь отца, чтобы дозволил тебе оставить его ненадолго и свидеться с человеком, который много знает и из опыта других, и по собственному разумению и способен передать сие тем, кто придет к нему.
Правда, что предпринял ты дело благоприличное, кроткое и человеколюбивое, собрав плен (скажу пока так) презрителя Гликерия и прикрыв, сколько можно было, общий наш позор. Впрочем, твоему благоговению надлежало прежде узнать дело в подробности и потом уже положить конец сему бесчестию. Этот, теперь надменный, а у вас степенный, Гликерий мною был рукоположен в диакона Уинесской Церкви, чтоб служил пресвитеру и имел попечение о делах церковных. И действительно, это ловек в ином странный, но для дел сподручных не способный. Как же скоро поставлен он был в диакона, до того вознерадел о деле своем, что не положил ему даже начала. Но, совершенно самовольно и самовластно собрав жалких дев, из которых иные пришли у нему добровольно (самому тебе известно, как юность склонна к подобным делам), а иные и против воли, пытался предводительствовать ими и, возложив на себя имя и одежду патриаршества, вдруг понесся высоко, приведенный к этому не каким-либо благовидным путем или благочестием, но хватаясь за сие средство к пропитанию, как иной берется за какой другой промысел. И едва не возмутил он всю Церковь, презирая своего пресвитера, человека почтенного по жизни и по летам, презирая хорепископа и даже меня, как ничего не стоящего, наполняя непрестанными смятениями и беспокойствами город и весь священный чин. И наконец, когда получил небольшой словесный выговор от меня и от хорепископа, чтобы не презирал его (потому что и юных приучил к сему же безрассудству), замышляет он дело крайне дерзкое и бесчеловечное. Захватив дев, сколько мог, и выждав ночи, предается бегству. Это кажется тебе весьма странным. Обрати же внимание и на обстоятельства. Там был Собор; отовсюду, как и естественно, стеклось великое множество народа. И он вел свой лик, сопровождающий юных и толпящийся вокруг них, чем произвел великое уныние в благоговейных и возбудил много смеха в невоздержных и готовых к пересудам. И не довольно сего, хотя и это было так важно; но еще, как слышу, родителей сих дев, которые не перенесли бесчадия, хотели собрать рассеянных и со слезами припадали к дочерям своим, этот чудный витязь с разбойническим своим скопищем оскорбляет и бесчестит. Сие да не покажется сносным твоему благоговению, потому что обращается в общее посмеяние всем нам, но паче всего вели ему возвратиться с девами. Ибо найдет некоторое к себе человеколюбие, если приидет назад с письмом от тебя. Если же он не воротится отошли по крайней мере дев к Матери их — Церкви. Если и сего не будет, не попусти, чтоб желающие уйти потерпели принуждение, но убеди их возвратиться к нам; или свидетельствуюсь пред тобою, Богом и людьми, что это нехорошо и не по уставам Церкви. Если Гликерий возвратится в добром порядке и с приличною скромностью, это всего лучше; а если нет, да прекратит служение.
Долго ли тебе вести себя безрассудно, умышлять зло себе самому? Беспокоить меня, срамить весь чин монашеский? Возвратись, положившись на Бога и на меня, который подражаю Его человеколюбию. Ибо если сделал я выговор отечески, то и прошу отечески. Вот мое тебе слово, потому что многие просят за тебя, и прежде других твой пресвитер, которого седину и сердоболие уважаю. Если же удаляешься от меня, то, конечно, ниспал ты в своей степени; но отпадешь и от Бога с твоими песнями и длинною ризой, которыми ведешь юных не к Богу, а в пропасть.
И прежде писал я к тебе о Гликерии и о девах. Но они и доселе не возвратились, а еще медлят, не знаю почему и как. Ибо не буду ставить сего в вину тебе, будто ты делаешь сие к нашему предосуждению, или сам огорчившись на меня чем-нибудь, или в угодность другим. Итак, пусть приходят, ничего не страшась. Будь ты порукою в этом. Ибо болезную об отсеченных членах, хотя и справедливо они отсечены. А если будут упорствовать, то на других падет тяжесть, а я умываю руки.
Ленивым меня делает писать к тебе неуверенность, что письма мои непременно дойдут в руки любви твоей, а не будут по негодности слуг читать их наперед тысячи других людей, особливо при таком ныне замешательстве дел во Вселенной. Поэтому жду, что станут, как ни есть, бранить меня и насильно вытребуют у меня письма, а это и будет служить для меня знаком, что письма доставляются.
Поэтому пишу ли, молчу ли, одно у меня дело — соблюдать в сердце своем памятование о твоей скромности и молиться Господу, чтобы дал тебе совершить течение благого жития согласно с твоим намерением. Ибо действительно немалый подвиг — произнесшему обет присовокупить к этому и что следует за обетом. Избрать для себя образ жизни, согласный с Евангелием, может всякий; но наблюдать все до малости и не пройти без внимания ничего из написанного в Евангелии — в этом из известных нам очень немногие успели так, чтобы пользоваться языком обузданным, и оком обученным, по намерению Евангелия, и руками действовать с целию благоугодить Богу, и ноги двигать, и каждый из членов употребить, как вначале распорядил наш Создатель. В одежде — благоприличие, в обращении с мужчинами — осторожность, в снедях — умеренность, в приобретеннии необходимого — не излишество; все это, если говорить так просто, дело не важное, но оно требует великого подвига при исполнении, как находим в самой действительности. И совершенство в смиренномудрии — чтобы ни знатность предков не помнить, ни, ежели есть у нас от природы какое преимущество душевное или телесное, не превозноситься им, ни мнения о себе других не обращать в повод к превозношению и надмению,— и это принадлежит к жизни евангельской, так же, как в воздержании — твердость, в молитве — неутомимость, в братолюбии — сострадательность, с нуждающимися — общительность, в образе мыслей - скромность, сокрушение сердца, здравая вера, в печали — равнодушие, и то, чтобы в мысли нашей никогда не прекращалось памятование о Страшном и неизбежном Суде, к которому все мы поспешаем, хотя весьма немногие помнят о сем и заботятся о том, чем он кончится.
При сильном желании часто писать к твоему благородству всегда я удерживался, чтобы не подать мысли, будто бы навлекаю на вас какие-то искушения, потому что ко мне расположены неприязненно и, как слышу, до того простирают вражду, что выведывают, не получил ли кто когда письма моего. Но поелику сама ты (что и хорошо сделала) начала переписку и писала ко мне, прося, как и надлежало, совета о делах, касающихся до твоей души, то и я побужден писать к тебе, и в вознаграждение опущенного в прежнее время, и вместе в ответ на писанное твоим благородством.
Блаженна душа, которая день и ночь не имеет другого попечения, кроме сего одного, как в великий тот день, когда вся тварь предстанет Судии дать отчет в делах своих, и ей, не затрудняясь, отвечать за жизнь свою. Кто имеет у себя перед глазами этот день и час и всегда помышляет об оправдании на непогрешительном Судилище, тот или вовсе не согрешит, или согрешит весьма мало, потому что грешим мы по отсутствию в нас страха Божия А в ком ясно напечатлено ожидание угрожающего, тому живущий в нем страх не дает времени впадать в поступки или помышления необдуманные. Итак, памятуй о Боге, имей в сердце страх Божий и принимай всех в общение молитв. Ибо велика помощь от тех, которые могут умилостивить Бога. И ты не преставай делать это. Ибо молитва будет нам и добрым помощником в сей жизни, пока живем в этой плоти, и отходящим отсюда послужит достаточным напутствием к будущему веку. Но как заботливость есть дело доброе, так опять уныние, отчаяние и безнадежность во спасении вредят душе. Потому уповай на благость Божию и ожидай от Бога заступления, зная, что если обращаемся к Нему как должно и искренно, не только не отринет нас вовсе, но пока еще произносим слова молитвы, скажет: «вот Я!».
Сколько скорблю, представляя себе вдовство Церкви, столько ублажаю вас, достигших такой меры подвига, который да даст вам Господь совершить мужественно, чтобы получить вам великую награду и за верное домостроительство, и за мужественную твердость, какую оказали вы за имя Христово.
Когда посмотрю, что искушение разлилось уже по всей Вселенной и что значительнейшие города Сирии претерпели страдания, равные вашим, но не везде вижу, чтобы советодательное сословие было так искусно и отличалось добрыми делами, как прославляется теперь ваше усердие к добрым делам, тогда бываю близок к тому, чтобы радоваться настоящему положению Дел. Ибо если бы не было этой скорби, то не обнаружилось бы и ваше искусство. Посему видно: что горнило для золота, то ревнителям какой-либо добродетели скорбь за упование на Бога. Итак, чудные мои, постарайтесь, чтобы последующее было достойно понесенных вами трудов, покажите, что на великом основании воздвигаете вы еще более достойное внимания здание, и, когда даст Господь, что пастырь Церкви сам явится на своем престоле, окружите его, чтоб рассказать нам, какое распоряжение каждый из вас для Церкви Божией, а в великий день Господень от великодаровитого Бога принять воздаяние каждому по сере понесенных им трудов. Если же будете помнить меня и писать ко мне всякий раз, когда можно, то поступите справедливо, воздавая мне равным за равное и вместе немало обрадуете присылая в письмах явственные символы вашего приятнейшего для меня голоса.
Господь, Который все определяет нам мерою и весом, посылает искушения, не превышающие сил наших, но как в несчастии делает видными подвижников благочестия, так не оставляет их «искуситися паче, еже могут понести» (ср.: 1Кор.10,13), и «напоевает слезами в меру» (ср.: Пс.79, 6) тех, которые должны показать, сохраняют ли они благодарность к Богу,— сей Господь наипаче явил человеколюбие Свое в домостроительстве о вас, не попустив, чтобы враги воздвигли на вас такое гонение, которое бы могло иных совратить и поколебать в вере Христовой. Ибо, поставив вас в борьбу с несильными и легко преодолимыми противниками, в победе над ними уготовал вам награду за терпение.
Но общий враг жизни нашей, который своими кознями противоборствует благости Божией, когда узнал, что вы, как твердая стена, презираете внешнее приражение, умыслил, как слышу, в вас самих произвести какие-то взаимные неудовольствия и малодушные чувствования, которые вначале маловажны и легко могут быть уврачеваны, но с течением времени, усиливаемые распрями, обыкновенно делаются совершенно неисцелимыми. Потому обратился я к сему письменному увещанию, а если бы можно было, пришел бы и сам и стал бы лично просить вас. Поелику же обстоятельства не позволяют сего, то вместо просьбы своей простираю к вам это письмо, чтобы, уважив мои увещания, прекратили вы все взаимные распри и вскоре прислали ко мне добрую весть, что вы оставили свои друг на друга жалобы. Ибо желаю сделать известным вашему благоразумию, что тот велик пред Богом, кто смиренномудренно уступает ближнему и не стыдясь принимает на себя обвинения, даже и несправедливые, чтобы чрез это даровать Церкви Божией великую выгоду — мир. Итак, пусть произойдет между вами это доброе состязание — кому первому удостоиться наименования сыном Божиим (см.: Мф.5,9), присвоив себе достоинство сие умиротворением.
Боголюбивейший же епископ писал вам, чего ваш требует долг, и еще пишет, чего требует его долг. Впрочем, и я, как имеющий уже дозволение быть к вам близким, не могу не позаботиться о делах ваших. Почему, когда пришел благоговейнейший брат иподиакон Феодор и сказал, что Церковь в печали и смятении, в сильном сокрушении, пораженный глубокою в сердце болезнию, не мог я умолчать, но увещевал вас, бросив все друг с друга иски, приобрести мир и не доставлять удовольствия противникам, не предавать того, чем хвалится Церковь и за что прославляется теперь в целой Вселенной, а именно: что все вы живете так, как бы в одном теле управляемые одною душою и одним сердцем.
Весь народ Божий, чиновников и властителей города и весь причт приветствую чрез ваше благоговение и всех увещеваю пребывать подобными себе самим. Ибо не требую от них ничего большего, потому что предварительными примерами добрых дел заключили уже они всякую возможность взойти выше.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter