Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterСвятитель Иоанн Златоуст. Беседы на 1-е послание к Коринфянам
Беседа 14
"Для сего я послал к вам Тимофея, моего возлюбленного и верного в Господе сына, который напомнит вам о путях моих во Христе" (1Кор.4:17).
1. Посмотри и здесь, как доблестна душа (Павла), как она пламеннее и живее огня. Он хотел сам придти к коринфянам, находившимся в тяжкой болезни и смятении, потому что хорошо знал, как полезно было ученикам присутствие его и каким вредом сопровождалось его отсутствие. Первое он выразил в послании к филиппийцам, когда сказал: "не только в присутствии моем, но гораздо более ныне во время отсутствия моего, со страхом и трепетом совершайте свое спасение" (Флп.2:12); а последнее выражает в настоящем послании, словами: "как я не иду к вам, то некоторые у вас возгордились, но я скоро приду" (ст.18). Он хотел и спешил сам придти; но так как сделать это было еще невозможно, то вразумляет их обещанием своего прибытия, и кроме того отправлением ученика: "для сего", говорит, "я послал к вам Тимофея". Для сего. А почему? Потому что я пекусь о вас, как о детях, как родивший вас. Далее в послании описывает личность его: "моего возлюбленного и верного в Господе сына". Этими словами выражает свою любовь и вместе располагает их – с уважением принять его. Не просто: верно, но: о Господе, т.е. в делах Господних. Если быть верным в житейских делах – похвально, то тем более – в духовных. Если же он был сын его возлюбленный, то представь, как велика была любовь Павла, когда он решился разлучиться с ним для коринфян. Если он верен, то устроит дела безукоризненно. "Который напомнит вам". Не сказал: научит, чтобы они не огорчились, как бы долженствующие учиться у него; потому и в конце послания сказал о нем: "ибо он делает дело Господне, как и я" (1Кор.16:10), и потому никто пусть не унижает его. Между апостолами не было зависти, но одно они имели в виду – домостроительство Церкви; и хотя бы действовавший был менее других, они со всем усердием содействовали ему. Потому он не удовольствовался словами: воспомянет вам, но простирает далее слово, стараясь уничтожить в них зависть, так как Тимофей был молод, – почему и присовокупляет: пути моя. Не свои пути, но моя, т.е. распоряжения, опасности, обычаи, законы, учреждения, правила апостольские и все прочее. После того как сказал: наготуем и страждем и скитаемся, говорит: он напомнит вам и это все и законы Христовы, чтобы уничтожить ереси. Далее, устремляя слово свое выше, присовокупляет: яже о Христе; по обычаю своему приписывает все Владыке, и тем утверждает достоверность последующего; потому и продолжает: "как я учу везде во всякой церкви" (4:17). Ничего я не говорил вам нового; это подтвердят и все прочие церкви. О путях своих говорит, что они о Христе, выражая, что они не имеют в себе ничего человеческого, и что он совершает все при помощи свыше. Сказав это и вразумив их, он, желая приступить к обличению кровосмесника, опять изрекает слова, исполненные гнева, не потому, чтобы сам был в таком состоянии, но чтобы исправить их, и притом, оставив кровосмесника, обращает речь свою к другим, не удостаивая его даже слов своих, как и мы поступаем с слугами, которые слишком оскорбили нас. Сказав: послах к вам Тимофеа, и опасаясь, чтобы они оттого не сделались более беспечными, смотри, что он говорит: "как я не иду к вам, то некоторые у вас возгордились". Здесь касается и их и некоторых других, желая низложить их высокомерие. Действительно, предаваться гордости во время отсутствия учителя, это грех властолюбия. Обращая речь ко всем другим, смотри, как он пристыжает их; а обращаясь к виновным, выражается гораздо сильнее. Тем говорит: "всеми попираемый", и вразумляет их словами: "яже к постыжению вашему пишу сие": а этим говорит: "как я не иду к вам, то некоторые у вас возгордились", выражая, что гордость свойственна детскому рассудку, потому что и дети делаются более беспечными в отсутствие учителя. Таким образом открывается и то, что для исправления их достаточно его присутствия.
2. Как присутствие льва приводит в страх всех животных, так и присутствие Павла – развращающих Церковь. Потому он и продолжает: "но я скоро приду к вам, если угодно будет Господу" (ст.19). Но сказать одни эти слова значило бы употребить угрозу; а указать на самое дело, обещать, что он потребует с них отчета, это свойственно великой и мудрой душе; потому он и присовокупляет следующее: и уразумею не слово разгордевшихся, но силу. Гордость их была следствием не собственных их достоинств, но отсутствия учителя, что и было знаком низкого расположения их души. Потому сказав: "послал Тимофея", он не тотчас прибавил: приду, но наперед обличил их в гордости, а потом и сказал: приду. Если бы он сказал это прежде обличения, то это было бы скорее оправданием его в том, будто он сам не хочет придти, нежели угрозой, и самое обещание было бы не так несомненно; а теперь, сказав это после обличения, он сделал прибытие свое достоверным и страшным. И заметь, как он тверд и осмотрителен. Не просто говорит: приду, но: "если угодно будет Господу"; не назначает определенного времени, – так как он мог и замедлить, – чтобы неизвестностью поддержать в них бдительность; и чтобы с другой стороны они не сделались от того беспечными, присовокупляет: скоро. "И испытаю не слова возгордившихся, а силу". Не сказал: не посмотрю ни на мудрость, ни на мнения, но что? – не слово, и этим выражением то унизил, то возвысил. Доселе он обращает речь свою к другим, защищавшим кровосмесника; а если бы говорил к нему самому, то не сказал бы – силу, но – дела, которые у него были развратны. Почему же ты не ищешь слова? Не потому, что я скуден в слове, но потому, что наше дело в силе. Как на войне одерживают верх не много говорящие, но много делающие, так и здесь победа принадлежит не говорящим, но действующим. Ты гордишься, говорит, красноречием; если бы теперь было поприще и время риторов, то ты справедливо мог бы гордиться им; но так как теперь время апостолов, возвещающих истину и подтверждающих ее знамениями, то для чего ты гордишься делом излишним, ничего незначущим и не могущим принести в настоящем никакой пользы? Может ли красноречие послужить к воскрешению мертвого, к изгнанию злых духов, или к совершению какого-нибудь другого подобного чуда? А теперь нужно это, и чрез это утверждается наше дело. Потому и присовокупляет: "ибо Царство Божие не в слове, а в силе" (ст.20). Мы побеждаем, говорит, знамениями, а не красноречием, и величайшим доказательством того, что наше учение божественно и что мы возвещаем царствие небесное, представляем знамения, которые совершаем силой Духа. Таким образом, если превозносящиеся ныне хотят быть великими, то когда я прийду, пусть покажут, имеют ли они такую же силу, а не выставляют мне пышность красноречия, потому что это искусство не служит нам ни к чему. "Чего вы хотите? с жезлом придти к вам, или с любовью и Духом кротости?" (ст.21). Эти слова заключают в себе много страшного и много кроткого. Когда он говорил: испытаю, то еще удерживал себя; а теперь, когда говорит: "что хотите? С жезлом прийти к вам?" – он восходит на седалище учителя и оттуда говорит с полной властью. Что значит: с палицей? Для наказания, для мучения, т.е. чтобы умертвить, или ослепить, как поступил Петр с Сапфирой (Деян.5:9), или как он сам с волхвом Елимой (Деян.13:11). Здесь он уже говорит не сравнивая себя с ними, но властно. И во втором к ним послании он выражает то же самое, когда говорит: "вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне" (2Кор.13:8). "С жезлом ли придти, или с любовью?" А придти с палкой разве не было знаком любви? Да, было знаком любви; но сильно любящий не легко склоняется на наказание; потому он так и говорит. Потому, говоря о наказании, он не выразился: Духом кротости, но: жезлом, хотя и это было делом Духа, – так как есть Дух кротости и Дух крепости, – но он не желает называть Его таким образом, а приписывает Ему дела более кроткие. Потому и Бог, хотя посылает наказания, но чаще называется милосердым, долготерпеливым, богатым милостью и щедротами, а наказующим называется один или два раза, вообще очень редко п притом тогда, когда требует того необходимость. И посмотри на мудрость Павла: имея у себя власть, он предлагает им на выбор то и другое, и говорит: что хощете? – от вас это зависит. От нас зависит и то и другое, – попасть в геену, или получить царствие, – потому что так желает Бог. Вот, говорит Он, огонь и вода: "на что хочешь, прострешь руку твою" (Сир.15:16); и еще: "если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли; если же отречетесь, то меч пожрет вас" (Ис.1:19-20).
3. Но, может быть, скажет кто-нибудь: я хочу; и нет никого настолько безумного, чтобы не хотеть; но хотение не приносит мне достаточной пользы. Нет, оно принесет пользу, если ты будешь хотеть, как должно, и действовать сообразно с хотением; а теперь ты не совсем хочешь. Докажем это, если угодно, некоторыми примерами. Скажи мне: кто хочет жениться, тот довольствуется ли одним хотением? Отнюдь нет; он приглашает свах, просит друзей посмотреть вместе с ним невесту, собирает деньги. Также купец не сидит дома, довольствуясь одним хотением торговать, но и нанимает корабль, приглашает кормчих и гребцов, занимает серебро, разведывает о месте торговли и цене товаров. Не безрассудно ли в делах земных оказывать такое усердие, а для приобретения неба довольствоваться одним хотением, или, лучше, не иметь и хотения в надлежащей степени? Ведь кто хочет, как должно, тот принимается и за дела, ведущие к тому, чего он хочет. Когда голод принуждает тебя искать пищи, ты не ожидаешь, чтобы пища пришла к тебе сама собой, но употребляешь все меры к отысканию пищи; также в случае жажды, холода и всех подобных обстоятельств ты бываешь деятелен и готов позаботиться о теле. Поступай также и по отношению к царствию небесному, и непременно достигнешь его. Для того Бог и сотворил тебя с свободной волей, чтобы ты впоследствии не обвинял Бога, как бы связавшего тебя необходимостью. А ты тем именно и недоволен, что составляет честь твою? Я слышал многих, говоривших: для чего Бог сотворил меня самовластным в добродетели? Но как возвести на небо тебя дремлющего, спящего, преданного порокам, роскоши и чревоугодию? Ты и там не отстал бы от пороков. Если и теперь, когда положена угроза, ты не перестаешь грешить, то тогда, когда бы Он предназначил тебе в награду небо, оставил ли бы ты свою беспечность и не сделался ли бы гораздо хуже? Не можешь сказать и того, будто Бог показал блага, но не подал помощи к их достижению; напротив, Он обещал тебе великую помощь. Но, скажешь, добродетель трудна и тяжела, а порок сопровождается многими удовольствиями; последний путь широк и пространен, а первый тесен и прискорбен. А всегда ли, скажи мне, это было так? Было ли так в начале? И ты сам против воли говоришь о добродетели то, что говоришь: так убедительна истина! Если бы пред тобой были два пути, один ведущий в пещь, а другой – в рай, и ведущий в пещь был широк, а ведущий в рай – тесен, который путь скорее избрал бы ты? Сколько бы ты ни старался возражать, но несомненной истине не можешь противоречить, как бы ни был бесстыден. Впрочем постараюсь из предметов, находящихся у нас под руками, доказать, что скорее тот путь достоин избрания, который имеет трудное начало, а не конец. Возьмем для примера, если хотите, искусства; в них начало исполнено труда, а конец – пользы. Но, скажешь, никто не примется за искусство без принуждения; молодой человек, сделавшийся господином себя самого скорее изберет – в начале предаваться удовольствиям, а в конце терпеть бесчисленные бедствия, нежели трудиться в начале, а потом собирать плоды трудов. Значит, такой выбор есть дело сиротливого мышления и детской беззаботности, а выбор противоположный – благоразумия и мужеской зрелости. Так и мы, если бы по уму не были детьми, то уподоблялись бы не безрассудному сироте, но сыну, руководимому отцом. Потому мы должны оставить детское суждение, а не слагать вину на самые предметы, и приставить к своей совести возницу, который бы не дозволял нам предаваться чревоугодию, а заставлял бы простираться вперед и подвизаться. Не нелепо ли – детей насильно принуждать заниматься предметами, имеющими трудное начало, и полезный конец, а самим нам вести себя противно тому в отношении к предметам духовным? Между тем в житейских делах совершенно неизвестно, будут ли они еще иметь хороший конец. Преждевременная смерть, бедность, клевета, перемена обстоятельств и многое другое подобное часто после многих трудов оставляют без плодов; а если трудящиеся и не лишаются всего, то собирают не большие плоды, потому что в настоящей жизни все подвержено разрушению. А мы и здесь стремимся не за пустыми и скоропреходящими вещами, и не боимся конца, но еще большая и несомненнейшая надежда остается нам по отшествии из настоящей жизни. Потому какое прощение, какое оправдание могут иметь те, которые не хотят трудиться для добродетели? Но, спросишь еще, для чего путь добродетели тесен? Как? В земные царские чертоги ты не позволяешь входить никому из прелюбодеев, пьяниц и развратников, а на небо хочешь открыть путь людям, преданным распутству, роскоши, пьянству, корыстолюбию и всем порокам? Достойно ли это какого-нибудь прощения?
4. Не то я говорю, скажешь ты, но почему не широк путь добродетели? Нет, если захотим, то и очень удобен. Что в самом деле удобнее, скажи мне, подкопать ли стену и, похитив чужую собственность, сидеть потом в темнице, или, довольствуясь своей собственностью, быть свободным от всякого страха? Но еще не все я сказал. Что удобнее, скажи мне, отнять ли у всех собственность и, насладившись этой малостью в течение краткого времени, страдать и мучиться вечно, или, пожив краткое время в праведной бедности, блаженствовать потом непрестанно? Мы пока не говорим, что полезнее, но что удобнее.
Что же лучше – видеть ли приятное сновидение, а на самом деле мучиться, или, увидев неприятное сновидение, на самом деле блаженствовать? Очевидно, что последнее. Почему же, скажи мне, ты называешь добродетель тяжкой? Тяжка она для нашей лености, а сама по себе легка и удобна, – о чем, послушай, как говорит Христос: "ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко" (Мф.11:30). Если ты не чувствуешь ее легкости, то, значит, ты не имеешь крепкого усердия. Как при усердии тяжелое бывает легким, так без него и легкое – тяжелым. Что может быть, скажи мне, приятнее и беструднее пищи из манны? Но иудеи роптали, употребляя такую пищу (Числ.11:6). Что мучительнее голода и других бедствий, которые терпел Павел? Но он восхищался, радовался и говорил: "ныне радуюсь во страданиях моих" (Кол.1:24). Что же тому причиной? Различие (душевного) расположения. Если ты настроишь душу свою, как должно, то почувствуешь легкость добродетели. Следовательно, скажешь ты, она бывает такой от расположения людей? Не от одного только расположения, но она такова и по существу своему. Если бы добродетель всегда была трудна, а порок всегда легок, то иной из падающих справедливо мог бы сказать, что последний легче первой; если же только в начале первая тяжела, а последний приятен, а после та и другой напротив, бесконечные же последствия первой приятны, а последнего – тяжки, то, скажи мне, что из них скорее можно избрать? Почему же многие не избирают удобного? Потому, что одни не веруют, а другие, хотя и веруют, но имеют развращенную волю и избирают удовольствие временное вместо вечного. Легко ли и это? Не легко, но они делают это по немощи души своей. Как больные горячкой требуют холодного питья не потому, что приятнее несколько времени чувствовать удовольствие, нежели постоянно быть в жару, но потому, что не могут воздержаться от безрассудного желания, – так и они. Между тем, если бы кто, предлагая им удовольствие, предлагал вместе н наказание, то и они не решились бы на это. Видишь ли, как не легок и порок? Если хочешь, объясни это самым делом. Что приятнее, скажи мне, и удобнее? Впрочем опять замечу, что мы будем судить о предметах не по желаниям многих людей, так как не суждениями больных, но здоровых надобно руководствоваться в этом случае, и, хотя бы ты представил мне тысячи людей, страдающих горячкой и желающих противного здоровью, несмотря на то, что после придется им терпеть мучение, я не одобрю их решения. Что же удобнее, скажи мне, желать ли большого богатства, или быть выше такого желания? Мне кажется, что последнее удобнее; если же ты не веришь, то обратимся к опыту. Представим, что один желает многого, а другой – ничего. Кто из них, скажи мне, лучше и почтеннее?
5. Впрочем оставим это; несомненно, что последний почтеннее первого; не об этом мы теперь ведем речь, но о том, кто из них живет удобнее и приятнее? Корыстолюбец не пользуется тем, что имеет, так как к чему он питает любовь, того не решится издержать, но скорее согласится рассечь себя самого и отдать тело свое, нежели золото; а презирающий богатство имеет по крайней мере то преимущество, что он просто и с полной свободой пользуется своей собственностью и ставит себя выше ей. Что же приятнее – свободно ли пользоваться своим имуществом, или, проводя жизнь под властью богатства, не сметь даже прикоснуться ни к чему из своей собственности? Это мне кажется подобным тому, как если бы два мужа, имеющие жен и сильно любящие их, были в различных к ним отношениях: один мог бы находиться вместе и беседовать с женой, а другой не смел бы даже подойти к ней близко. Скажу и еще нечто в доказательство, как приятна жизнь одного и неприятна другого. Корыстолюбец никогда не оставит своей страсти, не потому только, что невозможно завладеть имуществом всех, но и потому, что, сколько бы он ни имел, он считает себя неимеющим ничего; а презирающий богатство считает все излишним и не мучит свою душу беспредельными желаниями. Ничто не причиняет столько мучения, как желание, не получающее удовлетворения; это более всего и служит доказательством развращения воли. Желающий богатства и приобретший многое, как известно, считает себя как бы неимеющим ничего; что же может быть тревожнее такой болезни? И не только это дурно, но и то, что имея, он, по-видимому, не имеет того, что имеет, и страдает, как бы неимеющий; чем более он приобретает, тем более мучится; если получил сто талантов, скорбит, что не получил тысячи; если получил тысячу, досадует, что не десять тысяч; если получил десять тысяч, терзается, что не в десять раз более, – так что большее приобретение обращается для него в сильное приращение его мучений, потому что чем больше он получает. тем большего желает. Таким образом чем более он приобретает, тем становится беднее; ведь кто желает все большего, тот становится все беднее. Когда он имеет сто талантов, он еще не слишком беден, потому что желает тысячи; когда получит тысячу, то становится более бедным, потому что, по его мнению, нуждается уже не в тысяче, как прежде, а в десяти тысячах. Если же самое желание без удовлетворения ты назовешь удовольствием, то я скажу, что ты мне кажешься совершенно не знающим свойства удовольствия. Это не удовольствие, а мучение; объясним опять и это другими примерами. Когда мы чувствуем жажду и потом принимаем питье, то не потому ли получаем удовольствие, что утоляем жажду, и не потому ли питье доставляет нам удовольствие, что освобождает нас от великого мучения, т.е. от желания пить? Это очевидно для всякого. Если бы мы оставались всегда с этим желанием, то были бы в состоянии мучения не менее того богача, который видел Лазаря; для него было наказанием то, что он, сильно желая хотя малой капли воды, не получал ее ни от кого (Лк.16:24). Так и сребролюбцы, кажется мне, мучатся непрестанно, подобно этому богачу, просившему капли воды и не получившему ее; душа их горит в огне даже более, нежели его душа. Хорошо некто сравнил сребролюбцев с страдающими водяной болезнью. Как те, чем более имеют воды в своем теле, тем более чувствуют жажду, так и сребролюбцы, имея много, желают большего. А причиной то, что как у тех вода находится не в надлежащем месте, так и у них желание не в надлежащих пределах. Будем же избегать этой странной и опасной болезни, будем избегать этого корня зол, будем избегать этой настоящей геенны; ведь желание таких людей – это геенна. Раскрой душу того и другого, не презирающего богатство и презирающего, и ты увидишь, что первый подобен беснующимся, потому что не хочет ничего ни видеть, ни слышать, а последний подобен тихой пристани, не возмущаемой волнами, и есть друг всех, тогда как тот – враг всех. Если кто у него отнимет что-нибудь, он не печалится, а если кто опять даст ему что-нибудь, он не тщеславится, но сохраняет всегда какую-то свободу, сопровождающуюся совершенным спокойствием; тот принужден и льстить и лицемерить пред всеми, а он – ни перед кем. Если же сребролюбец и беден, и жалок, и неправдив. и лицемерен, и подвержен страху, наказанию и великому мучению, а презирающий богатство находится совершенно в противоположном состоянии, то не очевидно ли, что добродетель приятнее? Можно было бы доказать примерами и других пороков, что никакой порок не заключает в себе удовольствия, если бы мы выше не сказали многого. Итак, зная это, будем предпочитать добродетель, чтобы нам и здесь иметь удовольствие, и сподобиться будущих благ, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter