Цветник священноинока Дорофея

«Цветниками» назывались на Руси собрания святоотеческих изречений с пояснениями и небольшими дополнениями составителя. Церковное послушание писательства возлагалось на грамотных и «разумеющих смысл» монахов, нередко – на игумена или старца той или иной обители. Этим, возможно, и объясняется отечески учительная интонация священноинока Дорофея: это увещание вверенной ему братии. Он «свидетельствует о жизни по святым отцам»[1], т. е. о возможности жить «не по плоти, но по духу» (Рим. 8, 4) во всякое время и на всяком месте, – и именно в этом существенное значение его книги.

Святоотеческий путь, святоотеческое христианство – явление уникальное во всей истории, как уникально и вочеловечение Сына Божия. Ведь святость – это продолжение таинства Боговоплощения, жизнь во Христе, Который «вчера и сегодня, и вовеки Тот же» (Евр. 13, 8). Меняется внешнее, умножаются и изощряются соблазны мира сего. А то, чтобы обратиться от них к самому себе и из себя – к Богу, взыскав покаяния, неизменно по сути.

Не было века, в который бы не пытались свести христианство к чему-то внешнему, сохраняя в нем все, кроме Самого Христа. Но и не было века, когда не рождались святые, то есть те, кто всем сердцем, всем помышлением и всеми силами устремлялись на поиски Истины – и обретали Живого Бога.

И не было времени, когда бы святые шли каким-то иным путем, чем тот общий, святоотеческий путь освобождения человеческой природы от страстей и приобщения ее Христу, свидетельствованный с удивительной достоверностью и единством в разные времена, из разных культур. Это путь внутренней работы над своей душой, путь чуткости к совести и внимательной молитвы, путь обновления благодатью Христовой.

Свидетельства христианских подвижников сходны, они говорят на одном языке, об одних и тех же вещах. Их язык – не язык терминов, условностей. Это описание реальности человека, как он последовательно раскрывается шаг за шагом, восходя от состояния, разбитого падением, к восстановлению и обожению во Христе. Для того, чтобы правильно понимать их язык, нужно самому идти путем внутреннего внимания, а не просто приноровиться к специфике выражений. Таково христианство: вне личного участия оно остается неведомым, отнюдь не содержа при этом в себе никаких «тайных знаний».

Наше издание – для тех, кто читает святых отцов изнутри церковной традиции, кто, подобно ценителям труда священноинока Дорофея прошлых лет, видит в нем в первую очередь свидетельство о непрерывности и неизменности умного, т. е. внутреннего пути ко Христу, открытого для каждого желающего приобщиться благодати, до конца веков пребывающей в Церкви.

Составляя пояснительный комментарий, мы стремились к тому, чтобы помочь читателю почувствовать взаимосвязь и значение различных сторон святоотеческого мироощущения, увидеть целостность православного взгляда на человека и его спасение, прочесть «Цветник» в контексте единого в основе своей учения отцов Церкви, несмотря на то, что оно не во всем получило у священноинока Дорофея безукоризненно точное отражение.

Тема соотнесения точности догматического мышления и истинности аскетического опыта (как имеющая, возможно, ключевое значение для целого ряда экклесиологических и сотериологических вопросов), почти невольно затронутая нами по ходу пояснения отдельных мест книги, заслуживает, безусловно, более подробного рассмотрения, для чего «Цветник» мог бы послужить богатейшим и интереснейшим материалом. Однако это требует специального исследования.

Нашей целью не было ни строго филологическое, ни научно-патристическое издание. Мы хотим лишь донести до современного читателя эту «святую и спасительную книгу», сделав ее смысл достаточно прозрачным как на уровне текста, так и в плане аскетико-догматическом. Думается, ее значение будет оценено по достоинству и историками, и словесниками. Однако прежде всего это книга духовная – отражение жизни Духа в монашеском опыте древлеправославной Руси.

Энциклопедия для иноков

…азъ велико потщанiе и труд показах, со многими слезами, хотящим спастися, и ищущим праваго пути спасительнаго, вся свести въ место едино, малейшую книгу сiю, кратко и обьятно уму вместити, овсём жительстве иноческого пребыванiя…

Священноинок Дорофей

В 1910 году русский Свято-Ильинский скит на Афоне выпустил тоненькую брошюру под названием «Крины сельные, или Цветы прекрасные» – сборник поучений для монашествующих, состоящий из сорока пяти коротких слов. В предисловии говорилось, что рукопись этой книжки принадлежала бывшему насельнику Нямецкого монастыря в Молдавии, «иноку-краснописцу» (каллиграфу) Платону. И он подарил ее своему собрату, иноку Софронию, за искусное пение на клиросе, сообщив при этом, что содержащиеся в рукописи поучения составлены преподобным Паисием Величковским, учеником которого был инок Платон. Издатели осторожно замечали, что «…нельзя положительно утверждать: принадлежит ли рукопись к самостоятельным произведениям отца Паисия, или к переводным, или даже к простой выписке из святоотеческих и других писаний, ибо всем этим он занимался»[1] . Но некоторые современные исследователи уже безоговорочно называют составителем «Кринов сельных» преподобного Паисия[2].

Однако, работая над переводом предлагаемой читателю книги и попутно просматривая имеющиеся в моем распоряжении сборники монашеских поучений, я обнаружил, что все слова «Кринов сельных» представляют собой выдержки из «Цветника» священноинока Дорофея. За исключением сорок пятого, написанного так называемым «говорным стихом». Приведу его целиком.

Днесь крины и прекрасные цветы, о любимцы собирайте,

И все благое о Господе Бозе житие составляйте.

От написанных же ужеков (родственников) и ближних научайте.

Молю же и вас: делы сея творите;

Сих бо ради, вечных благ улучите;

Да в немерцающем свете со ангелы выну вечную жизнь получите.

Яко тамо сущие Бога выну славят,

Троицу со ангельскими лики присно славословят.

О, каково дарование земным дарует Бог в небе,

Во еже угодите Ему примут Его к своей потребе!

Любезный о Христе всех Царю, сподоби нас человеколюбия Своего,

Еже наследником быти царствия Твоего!

Вас же, читатели, о сем любезно умоляю:

Своей же грубости исправления желаю;

Но и паче своим благоразумием наша исправи:

Смиренно и милостиво рабу Твоему, Владыко, остави.

Еже усердие мое в сем более возлюби,

Рачительных моих трудов вотще не положи.[3]

Очевидно, что начальные буквы строк этого стихотворного текста образуют слегка испорченный акростих: «ДИОМ<И>Да Як[Т]ОВЛЕВа С<Ы>Н<А> СЕР…». Известно, что русские виршеписцы первой половины семнадцатого века довольно часто использовали акростих («краестрочие», «краестишие»), чтобы обозначить собственное имя или имя адресата[4] . В данном случае акростих содержит имя древнерусского книжника Диомида Яковлева Серкова, составившего конспект «Цветника»[5]. Позднее рукопись эта попала каким-то образом к преподобному Паисию Величковскому и была ошибочно приписана ему.

«Цветник» священноинока Дорофея был хорошо известен старообрядцам. Глубокий знаток древнерусской культуры и истории старообрядчества И.Н.Заволоко, цитируя в одном из своих сочинений «Цветник», называет его «древней поморской рукописью»[6]. Книга эта неоднократно переписывалась старообрядцами, а в 1790 году, когда Екатерина II дала староверам некоторую свободу, была издана[7] в Гродно, на территории тогдашнего Царства Польского. Старообрядцы «… навели там свои типографии, и здесь старые книги печатались и тайно и явно, и даже с разрешения «его крулевского величества»[8].

В царствование же Николая I старообрядческие книги истреблялись. «Старопечатная книга, найденная в избе истого «православного» ревнителя церкви, являлась «оказательством» старообрядчества и отбиралась с подпискою «впредь таких книг не приобретать и у себя не держать»[9]. Отношение к ним мало изменилось и в относительно либеральную эпоху Александра II. Один из официальных «обличителей» старообрядчества публицист Ф.В. Ливанов, критикуя мнимое невежество староверов с позиций «просвещенного» представителя господствующей церкви, писал: «Эти жалкие религиозные бредни … ценились, как и нашими раскольниками, бесчисленные цветники в кожаных переплетах»[10] . Только теперь мы имеем возможность по достоинству оценить один из огульно охаянных «цветников»[11] и воздать должное его составителю, который по собственному признанию, писал эту книгу «со многими слезами».

Определить, когда был составлен «Цветник», можно только приблизительно. Во всяком случае, самый поздний по времени из упоминаемых священноиноком Дорофеем русских святых – это Макарий Новгородский, Римлянин. Он умер во второй половине шестнадцатого века[12] и был канонизован Православной Церковью во второй четверти семнадцатого[13]. Однако его почитание на местном уровне, в северных монастырях, согласно традициям Древней Руси, могло начаться уже вскоре после кончины. Следовательно, «Цветник» мог быть составлен не ранее второй половины шестнадцатого столетия, но и не позднее первой половины семнадцатого. Книга написана с соблюдением грамматических норм, существовавших до никоновской справы («Исус» вместо нововведенного «Иисус», «истинна» – вместо «истина», «вoвеки веком» – вместо «во веки веков» и проч.). К Патриарху священноинок Дорофей относится с почтением и покорностью. О преследованиях хранителей «древлего православия» ничего не говорит. Единственные упоминаемые им гонения – на благочестивых старцев – воздвигаются частным образом, недостойными настоятелями монастырей, «сластолюбцами» и «пьяницами», нарушающими святоотеческие уставы. А многочисленные пассажи о «нынешних последних временах» объяснимы, надо думать, тем, что православные на Руси ожидали конца света уже в 7000-м году от сотворения мира, то есть, в 1492-м от Рождества Христова. Ссылаясь, в частности, на Второе Соборное послание апостола Петра: «… у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день…» (2 Пет. 3, 8)[14]. Эсхатологические чаяния не исчезли и потом. Священноинок Дорофей их тоже разделяет. Но один раз косвенно ставит под сомнение, говоря, что если даже до Второго Пришествия еще далеко, разве личная смерть не есть Страшный Суд для каждого из нас?

О составителе «Цветника» мало известно. Имя его занесено в старообрядческий «Синодик», где он значится среди «из древле в русских пустынях усопших»[15]. К счастью, он в своем «Цветнике», отвлекаясь иногда от жанра поучений, переходит к автобиографическому. Рассказ его о себе выдержан в полном соответствии с агиографическим каноном, по которому пишутся жития преподобных. Живя в миру, видел он множество смертей душевных и телесных. И, страшась неминуемой кончины и вечных мук, мечтал об уединенной жизни и непрестанной молитве. Удалился в общежительный монастырь, а затем – в пустыню, где в течение трех лет так сильно искушаем был от бесов, что некоторые старцы даже считали его сумасшедшим. Наблюдая нестроения в обители и упадок святоотеческого благочестия, решился он написать для назидания братии «малейшую книжицу», которая была бы «уму вместима и объятна». И собрал в ней все, что необходимо знать монаху, начиная с евангельских заповедей и апостольских преданий и кончая бытовыми советами. Например, таким: протапливая келью, выносить угли вон и хорошо выпускать дым, чтобы не угореть во сне. А еще отец Дорофей к традиционной христианской заповеди о любви к ближнему добавляет «новое нечто». Для него, в частности, «великое поприще и подвиг перед Богом» – выкупить человека, из которого побоями выколачивают долги на правеже. Эта характерная для Древней Руси пытка упоминается в «Цветнике» неоднократно. Даже ноги у инока, подвергающегося бесовским нападкам, по отцу Дорофею, подкашиваются так, словно того бьют на правеже. Возможно, составителю довелось самому подвергнуться этой процедуре.

«Цветник» – произведение ораторское. Он создавался для чтения в храме или за братской трапезой. Это следует учесть современному читателю, которому обилие перечислений, многочисленные повторы и патетические призывы могут показаться малоинтересными.

Некоторые из поучений завершаются вдохновенными панегириками. Например, иночеству: «Иное одеяние – черное и печальное, смиренное и заштопанное. Иной нрав – кроткий, смиренный, умилительный и плачевный, послушливый и любовный. Иной язык – молчаливый и приятно отвечающий, и взор умиленный».

Священноинок Дорофей, сбрасывая с себя бремя дидактики, порой воспаряет, превращается в поэта. Он истинный апологет монашеского образа жизни. А любому апологету былое представляется идеальным: историку Церкви – апостольские времена, ревностному иноку – начало монашества. Современность в сравнении с ними, увы, заслуживает лишь сожаления и порицания. Но именно это несходство между благословляемым прошлым и плачевным настоящим, создавая разность потенциалов, и порождает восхитительную горячность апологета.

Переводя книгу с древнего на современный русский язык, я заботился в первую очередь о том, чтобы сделать ее максимально понятной читателю. Разумеется, она отчасти лишилась того аромата архаичности, который навевают на нас древние тексты. Однако, надо полагать, для самого составителя книги и людей его эпохи язык их был лишен многих черт, приводящих нас теперь в умиление. Становясь реликвией, речь, особенно назидательная, утрачивает основное – смысл, ради которого она, собственно, и произносилась. А «мнимо-понятность» церковнославянского (и древнерусского) языка, уже отмеченная исследователями[16], способна, к сожалению, оставить нас после прочтения текста в исходном невежестве или полузнании.

Надеюсь, это издание «Цветника священноинока Дорофея» на русском языке окажется полезным не только для монашествующих, но и для представителей научного мира.

Д. В. Кантов

Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter

<<< СОДЕРЖАНИЕ >>>