П. С. Смирнов *

Вопрос о брадобритии существовал на Руси издавна, но особенно обострился с начала XVIII века, когда указами императора Петра I было открыто, так сказать, гонение на русскую бороду. Собственно говоря, реформа началась еще в 1699 году, прямо по возвращении государя из-за границы. Известно, как Петр I собственноручно отрезал бороды у знатных московских бояр, которые 26 августа явились приветствовать государя с возвращением из заграничного путешествия. От того же 1699 года сохранился медный знак, величиною с двугривенный, с изображением на лицевой стороне бороды и усов, под словами «деньги взяты», свидетельствующий, по-видимому, что тогда же возникала мысль уже и о денежном штрафе за бороду. Правда, первоначально реформа коснулась не всех сословий, но это продолжалось только до 1705 года, когда именным указом 16 января было повелено брить бороды всем по всей России, кроме попов, диаконов, и конечно архиереев, под страхом штрафа от 30 до 100 рублей. Характерен, конечно, прежде всего, самый этот указ, но не менее характерно и то единодушие протеста, каким он был встречен в разных слоях русского общества. «Не можно никому изобразить, замечается по этому поводу в житии Петра Великого, того великого смущения, каковое произвел в сердцах россиян такой его величества указ». Если некоторые уступили требованию, хотя и с воплем сердечным, то другие готовы были пожертвовать жизнью, чтобы не лишиться бороды. «Велят нам бороды брити, говорили, например, святителю ростовскому Димитрию, а мы готовы главы наши за брады наши положити, пусть лучше отсекут наши главы, нежели бреются наши бороды». И действительно, не говоря уже о единичных примерах, когда из-за брадобрития шли на пытки и казнь, — даже астраханский бунт, за который казнено 365 человек, кроме сосланных в Сибирь, был вызван тем же предлогом. Важно то, что причина протеста носила религиозный характер. В  упомянутом житии императора Петра I прямо говорится, что брадобритие было встречено как нарушение благочестия. «Многие из светских бороды обрили, в послушание государеву указу, однако те бороды имели в хранении y себя, яко многоценное сокровище, для положения оных купно с телом во гроб по своей смерти, чая, что без бороды в царствие небесное не примутся». Такое «чаяние» вытекало из убеждения, как это выяснилось на упомянутой беседе со святителем Димитрием, что борода есть образ и подобие Божие и что чрез брадобритие человек теряет эти образ и подобие. Относительно Петра I, требовавшего, чтобы бороды были выбриваемы, утверждали, что он этим самым «разрушает веру христианскую», даже больше — становится антихристом. Правда, вопрос сравнительно скоро потерял свой острый характер; указы о брадобритии были забыты, a с привившимися и к русскому обществу брадобритием потомки прежних русских брадоподвижников примирились; но и до сих пор вопрос не потерял своего значения для русских раскольников, именуемых старообрядцев. В петровскую эпоху и ближайшее к ней последующее время они платили штрафы за бороду наряду со всеми прочими бородачами и лишь искуснее последних, умели обходить указы о брадобритии. Но когда эти указы отошли в область истории, раскольники перенесли данный вопрос на почву борьбы с церковию и стали обвинять уже православную церковь — за то, что она не шла на защиту бороды при Петре I, да и теперь не карает своих сынов за брадобритие. Оставшись верным допетровскому взгляду на брадобритие, раскол и доселе считает последнее противным истинному благочестию. В знаменитом раскольническом сочинении «Щит веры» брадобритие называется именем ереси и говорится, что оно «якоже в ветхом законе, так и в новой благодати, есть мерзко и отметно». По мнению раскольников, брадобрийцы «губят доброту Богом созданного им образа»; при воскресении мертвых, и море, и земля, и огнь, и звери, и птицы — отдадут всякую плоть человеку и соединятся кости с костьми и облекутся плотию и жив будет человек; но, говорят раскольники, обритые волосы с бороды и усов не отдадутся и как бы ни был добродетелен человек, сбривший бороду, он до тех пор не войдет в царство небесное, пока сам не отыщет своей бороды до последнего волоса. Повторяем, что такой взгляд раскола не есть его выдумка, что раскол в данном случае, как и в других подобных, представляет собою наследие русской старины. Но каким же, спрашивается, путем на Руси издавна сложилось такое убеждение? Откуда это глубокое уважение к бороде и почему оно получило религиозный характер, так что брадобритие, обычай бытовой, к делам религии, нимало не относящийся, стали считать противным христианской вере и богопротивною ересью? Отвечая на этот вопрос, мы должны прежде всего заметить, что указанный взгляд на бороду и брадобритие не есть, по своему началу, взгляд всецело русский; зародился он, собственно говоря, в Греции и уже оттуда занесен на Русь, хотя, нужно заметить, там он не доходил до тех крайностей, каких достиг в представлении русского общества. Было два пути, какими рассматриваемый взгляд был занесен на Русь и затем развивался здесь и закреплялся: один — христианская иконопись, другой — путь литературный.

В христианском учении есть догмат о почитании святых. Отсюда существует необходимость изображения святых на иконах. Став перед вопросом об иконном изображении, христианское искусство не могло не обратить внимания на то, что лица, которые оно изображает, не суть мифические, подобные языческим божествам, a существа действительные, некогда жившие на земле в видимом, определенном образе. Отсюда очень рано в христианском искусстве утвердилось начало правдоподобия, т. е., принято изображать священные лица не по догадкам, а по внешнему, телесному подобию. А раз явилось стремление к иконописному правдоподобию, должен был выступить и характерный признак последнего — борода изображаемых. Составляя необходимую принадлежность многих изображаемых святых, она могла служить более характерным отличием одного лица от другого и потому могла способствовать воссозданию даже иконописных типов. Правда, прежде чем в христианском искусстве утвердилось иконописное подобие, это искусство следовало античным представлениям относительно бороды. В античном искусстве греческие божества изображались безбородыми, главным образом — потому, что идеал красоты тогда полагался в молодости и юношеской свежести, тогда как старость служила признаком истощения сил и разрушения. Отсюда в барельефах древнейших саркофагов, диптихов и стенной живописи древнейших катакомб, и в христианстве господствуют еще типы безбородые, например, пророка Ионы, лежащего под смоковницею, Адама, символических фигур Доброго Пастыря, означающих самого Иисуса Христа, и других. Но зато с течением времени, когда стало утверждаться правдоподобие, по противоположности античному идеалу, в христианском искусстве борода получила самое видное место, не только как характерный признак правдоподобия, которого античное искусство совсем не преследовало, но и как признак красоты, хотя понимаемой уже иначе, чем понималась она в искусстве дохристианском. Христианство говорит, прежде всего, о духовной красоте человека, т. е., о степени его религиозного и нравственного совершенства, насколько человек усвоил христианское учение, его идеалы и насколько успел воплотить их в своей жизни. А так как для достижения духовной зрелости в религиозном и нравственном отношениях, для того, чтобы усвоить христианское учение и применить его в своей жизни, нужно пожить подолее, бороться с соблазнами жизни, то в христианском искусстве получают преобладание типы старческие, или, по крайней мере — мужские и притом бородатые. Внешняя красота, конечно неизбежная при изображении лиц юношеских и женских, теперь лишилась своего собственного торжественного величия и стала только приличною оболочкою заключенной в ней духовной святыни; в свою очередь безобразие старости уже не могло оскорблять зрения, так как верующий взгляд усматривал в этих развалинах внешней формы утешительный свет нестареющего, духовного мира; отсюда в означенном изображении могли получить господство не первые типы, а только вторые. Кроме того, типы старческие, или, по крайней мере — мужские и притом бородатые получили преобладание под влиянием господствовавшей на востоке и у нас аскетической литературы, бегавшей юношеской и женской красоты, как опаснейшего соблазна. Аскетическая литература восхваляла отшельничество, а иконопись, отвечая этому направлению в литературе, обозначала, и должна была обозначать, тип отшельника такою красотою, которая в наибольшей мере противополагается женоподобному безбородию. Отсюда, некоторым из отшельников, как бы в награду за их геройский аскетизм, иконопись дает бороды чрезмерной величины. Таким образом, борода, выступившая в иконописном правдоподобии как естественный признак мужского зрелого возраста, явилась вместе с теми как достойный почтения признак духовного совершенства человека, которое особенно ценилось в духовном величии аскета. А что действительно борода занимала именно такое важное место в иконописи, это усматривается из описаний наружного вида изображаемых святых. В византийской литературе еще в X веке встречаем подробные описания иконописного подобия священных лиц. Эти описания могли быть составлены частию по преданию, частию на основании иконописных изображений. Одно из ранних описаний встречаем в отрывке из «Древностей церковной истории» Ульпия Римлянина. В числе признаков святых здесь находим и такие: Дионисий Ареопагит «сед, с длинными волосами, с усами несколько длинными, с редкою бородою», — Григорий Богослов «борода недлинная, но довольно густая, плешив, волосами белокур, конец бороды с темным отливом»,— Кирилл александрийский «борода густая и длинная, волоса на голове и бороде кудрявые, с проседью». Кроме упоминания о волосах на голове и о бровях, в этом описании еще довольно подробно указаны и другие некоторые «телесные свойства» перечисленных лиц. Но есть описания, в которых названа уже только одна борода,— например: Герман патриарх «стар, борода редкая», Софроний иерусалимский — «сед, борода клином», Андрей критский — «стар, борода седая». Особенно характерна борода у отшельников и аскетов: св. Евфимий — «борода до лядвий», Петр афонский — «борода до колен», Макарий египетский — «борода до земли». Что имело место на востоке, то повторилось и у нас. Следует не забывать, что иконопись перешла к нам из Греции в ту эпоху своего развития, когда утвердилось в ней правдоподобие, столь почтившее бороду. Из Греции же перешли к нам и словесные оригиналы святых, послужившие образцами и собственно для русских иконописных подлинников. Русских святых стали характеризовать по подобию вышеприведенных описаний: Михаил черниговский — «борода с проседью», Всеволод псковский — «борода пошире и подолее Василия Великого», Петр муромский — «борода курчевата, седа».

Если иконопись давала место бороде с мыслью, между прочим, о духовном совершенстве святого, и так было в Греции, то у нас на Руси отношение к бороде складывалось прямо уже из идеи подражания изображаемым на иконах святым. Смысл этого подражания вытекал главным образом из того, что бороду считали образом Божиим в человеке. В наивной простоте русские люди указывали, что-де и Адам изображается с бородою, и Иисус Христос, сущий: образ Отца, носил ее.

Иконописный взгляд, что борода есть признак духовной зрелости, не мог не отразиться и в самой жизни греков. По крайней мере, указать можно на то, что y греков, не позже IX века, существовал обычай брить бороды только до 30-летняго возраста, и то не иначе, как с благословения церковного, по достижении же 30-ти лет обыкновенно отращивали бороду. Если кто нарушал этот порядок и брил бороду после 30-ти лет от роду, таковой вызывал упреки и негодование серьезных людей. Конечно, такие упреки ни мало не влияли на взгляд самой греческой церкви, видевшей в брадобритии нечто безразличное для веры и чистоты нравственности, но были и другие обстоятельства, которые могли способствовать усилению предубеждения против брадобрития и увеличивать число его противников. Именно, как на нечто важное, указывали, в обличение брадобреев, на то, что они своим поступком подражают недоброму обычаю латинян. Отвращение к латинянам, отделившимся от восточной церкви, повело к усилению среди греков отвращения и к обычаю латинского духовенства брить бороду. Еще во времена патриарха Фотия, т. е., со второй половины IX века, в Греции слышались обвинения латинского духовенства в брадобритии, Со времени разделения церквей взгляд на этот предмет еще более обострился и в таком виде перешел из Греции и на Русь. Со времени этого разделения, наши киевские митрополиты из греков явились главными оберегателями православия на Руси и распространителями тех мнений о латинской церкви, которые сложились в византийской духовной литературе. Одним из главных руководящих источников для русских полемистов против латинян послужило послание константинопольского патриарха Михаила Керуллария к антиохийскому патриарху Петру (1054 г.); а в нем есть уже обвинение латинян за то, что они «остригают брады». Отсюда обвинение латинян за брадобритие находим и у игумена киево-печерского монастыря Феодосия в его «Слове о вере христианской и латинской», — и у киевского митрополита Георгия в его «Стязании с латиною», а позднее — и у киевского митрополита Никифора. По нашей летописи, искажение христианской истинной веры у латинян началось со времени папы Петра Гугнивого; сказание об этом «папе» было и вообще очень распространено в нашей старинной письменности; а в нем говорится, что Петр Гугнивый ввел и брадобритие. Питаясь этою литературою и ее известиями о происхождении брадобрития, русский человек, по мере того, как росла его исконная ненависть к латинству вообще, возненавидел и брадобритие, как дело неправославное, как еретическую выдумку на соблазн и растление добрых нравов. При этом борода, естественно стала признаком отчуждения от латинства, характерным отличием всякого православного. А так как жизнь непрерывно давала поводы к столкновению с латинством, или на почве религиозной, или на почве политической и общественной, то и латинское брадобритие вспоминалось русскими все чаще и чаще, конечно для того, чтобы сильнее питали к нему отвращение, особенно если увлечение брадобритием, каковое все-таки бывало в среде русских, возникало не по одобрительным побуждениям. Приведем несколько справок об отношении русских к бороде и брадобритию.

При великом князе Ярославе за выдернутый клок бороды взимался штраф с виновного в государственную казну 12 гривен, тогда как за отрубание пальца виновный штрафовался только тремя гривнами. В XV веке вот что говорится в защиту бороды: «если немчинен у новгородца выдерет бороду и по суду и в справке, окажется виновным, то отсечь ему руку за бороду». Уже в ХV веке русская земля заметно помутилась , иностранными обычаями. В XVI веке чужеземные нововведения хлынули на Русь так сильно, что захватили даже и русскую бороду, которую столь лелеяли наши иконописные предания и ненависть к латинству. Бритье бороды, дошедшее даже до особы государя, разом нарушало и православные предания и народный обычай. И вот на защиту бороды восстает Стоглавый собор. Отцы собора определили: «Священная правила православным крестьяном всем возбраняют не брити брад и усов не постригать таковая бо несть православных, но латинская и еретическая предания греческого царя Костянтина Ковалина; и о сем апостольская и отеческая правила вельми запрещают и отрицают: правило святых апостов сице глаголет: аще кто браду бреет и преставится тако, не достоит над ним служити, ни сорокоустия по нем пети, ни просвиры, ни свещи по нем в церковь принести, с неверным да причтется, от еретик бо ce навыкоша. О том же правило 11-е шестаго собора иже в Трулле Полатнем о остризании брад: что же о пострижении брады не писано ли в законе: не постригайте брад ваших, ce бо женам лепо, мужем не подобно, создавый Бог судил есть Моисеови рече: постригало да не взыдет на браду вашу. Вы же ce творящи человеческого ради угождения, противящиеся законом, ненавидимы от Бога будете, создавшего нас по образу своему, аще убо хощете Богу угодити, отступите от зла». Предубеждение русских против брадобрития, как латинского злого обычая, достигло самой высшей степени в так называемое смутное время России. Тогда латиняне пред глазами русских оскорбляли все, что доселе русские привыкли считать неприкосновенным и святым, — смеялись над верою, жизнью и нравами русских. Естественно, что и озлобление русских против латинства достигло тогда особенной напряженности и выразилось в энергичных проклятиях, которыми русские клеймили все латинское. В числе других, с большею против прежнего силою, повторено и проклятие на брадобритие; оно было причислено к категории тех ересей, от которых должен был отрекаться всякий латинянин, искавший общения с церковно православною. «Проклинаю богоненавидимую блюдолюбного образа ересь, еже остригаю браду, ей же бысть начальник беззаконный Петр Гугнивый, римский папа, во царех же тоя ереси начальник Константин Ковалин иконоборец, и в той ереси и прочие римские папы погрязоша, и вси латинские епископы и попове, мнози же и мирстии же человецы, ум погубивше, ниспадоша в таковое прокажение лица своего, губяще доброту Богом созданнаго им образа, еже добротою украси Бог человека по своему образу и по подобию». Затем при Мирском Потребнике 1639 года и при Служебнике 1647 года было помещено поучение — «не брити брады и усов не подстригати».

Все это было до патриарха Никона, когда возник русский раскол, доселе упорно защищающий бороду от бритвы. Но точно также было и после Никона, т. е., во всю вторую половину XVII века. В это время и православное общество смотрело на брадобритие еще с древнерусской точки зрения. Достаточно указать на слово о брадобритии, приписываемое патриарху Адриану. Из этого слова прежде всего видно, что русские вполне усвоили то художественное воззрение на бороду, по которому она служила признаком зрелости и духовного совершенства человека. Именно, о мужчине и женщине здесь говорится, что «Бог, сотворил мужа и жену, положив разнство видное между ими, яко знамение некое: мужу убо благолепие, яко начальнику — браду израсти, жене же, яко несовершенней, по подначальней, онаго благолепия не даде, яко да будет подчиненна, зрящи мужа своего красоту, себе же лишену тоя красоты и совершенства, да будет смиренна всегда и покорна». Затем из грамоты того же патриарха Адриана видно, что смотря на брадобритие, как на еретический обычай западного происхождения, русские ставили образцом для самих себя не что иное, как иконные изображения, которыми наглядно и поучались. «Взирайте часто на икону страшнаго Христова пришествия втораго, — делается здесь обращение к брадобрийцам,— и видите праведныя на десней стране Христа стоящия, все имуще брады, на шуйце же стоящие бесермены и еретики, лютеры и поляки, и иные подобные им брадобритики, точию имущие едины усы, яко имут коты и псы, и внемлите, кому подобны себе творите и в коей части написуетеся». Кроме того в вышеназванном слове патриарха Адриана святость хранения древних обычаев подтверждается национальными святыми: «еллин убо сие и иных нехристианских народов гнусное дело, яко показуется от повести о святых новоявленных мученицех Антонии, Иоаннне и Евстафии, самобратиях: тии бо по принятии святаго крещения пострадаша в Вильне за брадобритие и ношение тафей от нехристианского еще литовского князя Ольгерда». После этого неудивительно, если даже в конце XVII века мы встречаемся еще с такими фактами, как дело 1687 года о заключении, по указу великоустюжского архиепископа Александра, под монастырский начал городничего Устюга Великого, Андрея Кузмина, за брадобритие, ибо тем, сказано в указе, он «учинил мерзость Господеви, противитеся христианскому закону и поругаючись святых отец преданию, еретическому же обычаю подражая».

Теперь понятны и сила и самый характер того протеста, каким в русском обществе было встречено распоряжение Петра Великого об обязательном брадобритии и о штрафах за ношение бороды. Протест стоял на исторической почве, подготовленной веками, и был в полном объеме наследием национальной старины. На той же старине возник и протест собственно старообрядческого раскола. Какой-либо своей существенной выдумки он не внес сюда и доселе. Тем не менее, это не значит, что раскол прав и что учение его о брадобритии безошибочно. Взгляд на брадобритие, усвоенный раскольниками, сложился на Руси исторически и задолго до появления раскола, но это был взгляд по существу ошибочный. Для вразумления старообрядцев разберем главнейшие положения их учения о брадобритии.

Во-первых, борода не есть образ Божий, как утверждают раскольники, т. е., образ Божий не заключается в бороде. Правда, в филаретовском Требнике, как и в книге Стоглав, сказано, что брадобрийцы «губят доброту Богом созданного им образа», но это — ошибочное мнение. Священное Писание и учение св. Отцов утверждают, что «Бог есть дух» (Иоан. зач. 12.), а «дух плоти и кости не имать» (Лук. зач. 114), что сотворение человека по образу Божию и по подобию состоит не в теле, а в душе: «зане якоже Бог есть самовластный, сице и душа самовластна есть» (Больш. Катехизис лист 156). Если бы образ Божий состоял в бороде, то о женщинах нельзя бы было сказать, что они сотворены по образу Божию, ибо они обыкновенно бывают без бороды. Но слово Божие говорит, что женщины сотворены по образу Божию так же, как и мужчины. «И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его, мужа и жену сотвори их» (Быт. гл. 1 ст. 27). Еще, некоторые из мужчин естественно рождаются безбородыми и безбородыми остаются до самой смерти. Неужели кто может думать, что эти мужчины созданы не по образу Божию? Кроме сего дети мужеского пола все вообще, родившись без бороды, остаются безбородыми лет до 16 и долее. Неужели кто может думать, что они до того времени остаются без образа Божия?

Во-вторых, брадобритие — не еретического происхождения и само по себе не есть ересь. Правда, в филаретовском Требнике изобретение брадобрития приписывается еретикам: в Риме папе Петру Гугнивому; а на Востоке — царю греческому Константину Ковалину, которого называет и Стоглавый собор. Но Петра Гугнивого на папском престоле никогда не было, это — даже и не личность, а только отвлеченное противоположение св. апостолу Петру. Относительно же Константина Ковалина нужно заметить, что хотя в Великой Четьи-Минее, в житии прп. Стефана Нового, действительно, сказано, что он сделал распоряжение о брадобритии в войске; но дело в том, что на христианском Востоке брадобритие существовало и ранее этого царя. Так, например, император Феодосий Великий, при котором был 2-й вселенский собор, брил бороду. Потом православные императоры Маврикий — в VI веке и Ираклий—в VII -м также брили бороды. Если брадобритие есть ересь, то почему же вселенские того времени соборы не осудили ее? Затем, если брадобритие есть ересь, то как объяснить тот факт, что в греческой церкви, по крайней мере с IX века, существовал обряд освящения первого стрижения бороды у юношей, переходивших в возраст мужеский. Как объяснить, далее, тот факт, что антиохийский патриарх Петр, как видно из его ответа на послание патриарха Михаила Керуллария, и еще ранее знаменитый патриарх Фотий даже на обычай брадобрития латинского духовенства смотрели как на дело безразличное в вопросе о единении церквей? Этого никак не могло бы быть со стороны названных охранителей чистоты православия, если бы брадобритие, действительно, было ересью.

В-третьих, ни в Священном Писании, ни в правилах апостольских или соборных, нет безусловного воспрещения брадобрития. Правда, Стоглавый собор сказал, будто шестой вселенский собор, укрепляя обязанность христиан не брить бороды, приводил в доказательство слова Писания: «постригало да не взыдет на браду его»; но такой ссылки шестой вселенский собор не мог сделать, потому, что в Писании сказано нечто другое: «бритва да не взыдет на главу его» (Числ. 6, 5). Приличнее было бы сослаться на следующие слова Господа к израильтянам: «да не сотворите стрижения влас глав ваших, ниже бриете брад ваших» (Лев. 19, 27); но это — заповедь ветхозаветного обрядового закона, в новозаветном законе необязательного, что подтверждают и сами старообрядцы, когда не исполняют первого требования этого закона — о нестрижении волос на голове. Правда и то, что запрещая брадобритие, Стоглавый собор делает ссылку на «правило святых апостол». Но такого правила между правилами апостольскими никогда не было и нет, ни в греческих списках, ни в славянских, по всем Кормчим, и старописьменным и печатным. Правило, приводимое собором под именем апостольского, не существовало на Руси до XVI века; в первый раз оно встречается в Сводной Кормчей, время составления которой не восходит ранее 30-х годов XVI века, и не в числе правил апостольских, a при изъяснении правил поместного собора константинопольского, хотя к изъяснению и этих правил решительно не относится; следовательно правило это подложное. Затем, Стоглавый собор ссылается еще на 11-е правило шестого вселенского собора трульского. Но и этого, ни даже подобного правила никогда не было между правилами трульского собора, ни по греческим, ни по славянским спискам. Отчасти оно могло быть заимствовано из одной главы так называемых Апостольских Постановлений, трактующей о страсти к щегольству одеждою и брадобритием, с целью дать увещание об оставлении этой страсти, — и в искаженном виде явилось y нас не раньше конца XV или начала XVI века, может быть для вразумления тех русских, которые уже начали тогда подражать обычаям иноземным и даже брить бороды. В славянских Кормчих статья эта обыкновенно помещалась между сочинениями, направленными против латинян, без сомнения, потому, что брадобритие считали тогда одним из заблуждений латинских, и писалась непосредственно вслед за сочинениями против латинян под именем инока и пресвитера Студийского Никиты Стифата об опресноках, начинаясь иногда с новой строки, a иногда даже на той самой, где оканчивалась статья Стифата. A так как последняя статья оканчивалась именно одиннадцатым правилом шестого, трульского собора, то некоторые по невежеству сочли и статью о брадобритии, писавшуюся непосредственно после правила, за это самое правило или за продолжение его, не смотри на всю разность их содержания. В Сводной Кормчей XVI века статья о брадобритии уже приводится, даже отдельно от сочинения Стифатова, под именем 11 правила трульского собора. Под тем же именем, без всяких справок с действительными правилами этого собора, она внесена и в Стоглав с небольшими изменениями.

Наконец, старообрядцы, в защиту своего мнения о брадобритии, приводят житие св. мучеников виленских Антония, Иоанна и Евстафия, утверждая, будто бы они пострадали за бороды. Мы уже видели, что эту ссылку делало еще слово о брадобритии, приписываемое патриарху Адриану. Больше того, эта же мысль проведена даже в стихах на память названных мучеников, в Минее Служебной. Но, как видно из жития мучеников, в Чети-Минее на 14 апреля, дело было так: бороды, равно как и волосы, которые помянутые мученики носили длинными, служили только признаком, по которому нечестивый князь Ольгерд узнал, что они христиане. Поэтому, для понуждения их отрещися Христа, Ольгерд требовал, чтобы они остригли волосы на голове и на бороде, как делают язычники. Но мученики, решившись пострадать за Христа, не допустили остричь себе волосы ни на голове, ни на бороде, и «тако пострадаша», но не за браду, a за Христа. В стихирах же на их память, если и упоминается, более или менее положительно, будто бы помянутые мученики пострадали за брады, — это ничего больше не доказывает, как только то, что эти стихиры составлены под влиянием сильного возбуждения против брадобрития. Вот почему в стихирах упоминается об одной только бороде, тогда как история свидетельствует, что одновременно с бородой хотели мученикам и на голове остричь волосы, также принудить их в постные дни употреблять скоромную пищу.

В заключение, по поводу обвинения раскольников, будто «нынешняя великороссийская церковь всем всюду позволяет брадобритие, даже оправдывает его, носящих же бороды поносит раскольниками», — повторим то, что было сказано еще преосвященным митрополитом Григорием. Православная российская церковь никогда не объявляла своего позволения брить бороды и стричь усы. Распоряжения о брадобритии бывали от гражданского правительства, и если церковь в свое время не восставала против таковых распоряжений, а ныне не наказывает своих сынов, бреющих бороды уже добровольно, то это потому, что считает брадобритие не за член веры, а за безразличный в отношении благочестия обычай, каково оно и есть на самом деле. Тем более церковь никогда не хулила носящих бороды, а если обличала раскольников, то обличала не за ношение бороды, а за то, что они поставили бороду в догмат веры, а брадобритие считают ересью. Хулить и поносить брадоношение церковь и не могла, потому что таковое всегда признавалось приличным для ближайших ее служителей, архиереев, иереев и диаконов, и они сохраняют это приличие ненарушимо до сего дня.

Из числа пособий по вопросу о брадобритии, как для истории его, так и для полемики против раскола, назовем здесь лишь более важные, следуя хронологическому порядку: Св. Дмитрия Ростовского «Розыск», ч. 2, главы ХѴIII «об образе и подобии Божий в человецех», XIX «о брадах» и XX «о усах» (М. 1745); Митроп. Григория, «Истинно-древняя церковь Христова», ч. 2-я (Спб. 1854), Митроп. Макария, «История русского раскола» (Спб. 1855, стр. 62—65, 99—100); Проф. Е. И. Буслаева «Исторические очерки русск. народ. слов. и искусства», т, 2, статья «Древнерусская борода» (Спб. 1861); И. В. Беляева «Наказные списки Стоглава», с приложением заметки «Вопрос о брадобритии» (М. 1863); Г. В. Есипова «Раскольничьи дела ХѴIII века», т. 2, статья «Русская борода и немецкое платье», с приложениями (Спб. 1863). Нижегородские Епархиальные Ведомости 1869 г., 12, стр. 429: «Каким образом образовалась у русских любовь к бороде»? Иеродиакона Филарета «О клятвах собора 1667 года и о брадобритии» (М. 1871). Кроме того следует назвать для справок «Выписки из старописьменных и старопечатных книг» А. Озерского (ч. 2, изд. 4-е) и «Историко-литер. обзор древнерусских полемических сочинений против латинян» А. Попова, (М. 1875). В «Русской Исторической Библиотеке», т. 12, стр. 864—865, напечатано дело 1687 года о взыскании с великоустюжского городничего за брадобритие. Из раскольнических сочинений можно назвать знаменитый «Щит веры» (ч. 1, разд. 9, отв. 42, о брадобритии, — рукопись).

* Петр Семенович Смирнов,
магистр богословия, профессор
Санкт-Петербургской духовной академии

Источник текста: Православная богословская энциклопедия. Том 2, стлб. 1005. Издание Петроград. Приложение к духовному журналу "Странник" за 1901 г. Орфография современная.

Смотрите также:

• А. А. Митропольский. Борода