Понятие о ней
Веру, как признание чего-либо истинным без достаточных данных, противополагают знанию, как признанию чего-либо на основании доказательств. Но такое знание есть идеал, а не действительность. На самом деле всякое знание имеет в своем основании веру и заключает в себе много допущенных на веру элементов. Все человеческие убеждения и вся деятельность, житейские и научные знания, философские системы и религиозные исповедания утверждаются прежде всего на вере в самодостоверность нашего мышления. Эта самодостоверность не доказана, она по существу и не может быть доказана, вера в нее предшествует всякому рассуждению и всякой мысли, она обусловливает всякое положение. Те, которые пытаются ее отрицать, в своих рассуждениях выходят из ее признания, и каждый шаг, каждый момент в развитии их положений утверждается на истинности этого признания. Далее, всеобщий и необходимый характер имеет вера в реальность внешнего мира, эта вера есть prius всякого миропонимания и миропредставления. Солипсизм (solus ipse sum) — учение о том, что для человека несомненен лишь факт его личного бытия и что он имеет право не верить в бытие внешнего мира, есть теория, которую доселе никто не мог опровергнуть и в которую, однако, никто не может верить. Мало этого, каждому присуща вера в реальность других людей, в сходство их психических свойств с его собственными, вера в одушевленность животных. Уже давно выдвинута теория автоматизма, допускающая, что за физическими и физиологическими явлениями в человеческом организме может не скрываться никакого психического содержания: страдальческие рыдания, слова беззаветной мольбы, глубокая тоска, слышащаяся в чьем-либо голосе, все это может быть просто физическим актом, как плач осеннего дождя или жалобный вой ветра в дымовой трубе. По-видимому, легко допустить, что мое «я» есть единственное чувствующее начало во вселенной, и что все, кроме моего «я», представляет собою неодушевленный мир. Без сомнения теперь нет сторонников монадологии и теории предуставленной гармонии Лейбница, но подчеркнутый им факт непостижимости взаимообщения предметов и существ, который привел его самого и затем многих к неопровергнутому доселе отрицанию возможности такого взаимообщения, ясно показывает, что не представлено бесспорного доказательства действительного существования внешнего мира и других людей. Но мы не только верим в бытие внешнего мира, мы верим в единообразие мирового порядка, в существование в мире определенных и неизменных законов, управляющих его бытием, и мы верим в существование у нас обязанностей по отношению к этому миру — по крайней мере, по отношению к некоторым его членам. Мы имеем веру в существование физических законов необходимости и в существование нравственных законов свободы. Размышление приводило многих к отрицанию существования последних, и однако, видно, в глубине своей души они продолжали верить в их существование и в своей деятельности безусловно не могли отрешиться от этой веры. Так, в основании всех знаний и практической деятельности человека лежит вера. Эта вера имеет принудительный характер, и отрешиться от нее человек не может. Но вера сопровождает и далее человека во всех его научных исследованиях и житейских делах. Напрасно думают, что существуют какие-либо отрасли знания, положения которых утверждаются на неоспоримых доказательствах, т. е., таких, которые представляют собой несомненное следствие каких-либо несомненных истин. Даже и математические доказательства далеко не удовлетворяют такому понятию о доказательстве. Это можно видеть в геометрии. Во-первых так называемые аксиомы геометрии — с точки зрения логики — не суть несомненные истины. Положение, что прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками, может быть оспариваемо. Можно составить и представить себе протяжение иначе, чем оно представляется обыкновенно, и можно допустить, что возможно перейти из одной точки в другую, не проходя посредствующего пространства. А раз такая возможность не опровергнута то, следовательно, все положения геометрий Эвклида не доказаны. Во-вторых известно, что в геометрии есть положение, на котором утверждается почти вся геометрия и которое не признается очевидным и никем не доказано. Это — XI аксиома Эвклида (если имеются две прямые и одна из них перпендикулярна к третьей, а другая не перпендикулярна, то эти прямые при продолжении пересекутся). Из этого следует, что самое большее, чему могут удовлетворять геометрические доказательства, это то, что они являются несомненными выводами из положений, которые нам кажутся истинными. Что сказано о математике, то еще с большим правом должно сказать о механике. Основная теорема о параллелограмме сил, на которой зиждется все здание механики (равнодействующая двух сил, действующих на материальную точку под углом а, равна по величине и направленно диагонали, соединяющей углы а в параллелограмме, стороны которого пропорциональны данным силам), признается не имеющей строгого доказательства. Но если доказательства математики и механики, в общем, могут быть названы несомненными выводами из вероятных положений, то доказательства, употребляемые в других науках, не удовлетворяют и этому определению. В большей части случаев они — вероятные выводы из вероятных положений (вероятно существование С, из существования С вытекает вероятность существования D), причем основания в пользу вероятности являются тем меньшими, чем сложнее обсуждаемый предмет. В науках о материи (физика, химия, минералогия) эта вероятность выражается большой правильной дробью, в науках биологических (ботаника, зоология) числитель этой дроби значительно уменьшается, в науках о духе и социальных часто должна быть выражаема весьма малой дробью. Это — в области теоретического знания, в области практической постоянно приходится руководиться убеждениями, доверием, просто вероятностью. Эта вера, сопутствующая знанию и практической деятельности и соединенная с ними, по своему характеру должна быть отличаема от веры, как основания всякого знания. Последняя имеет принудительный характер и тверже всякого знания, первая не заключает в себе характера принудительности, допускает возможность проверки, подтверждения и опровержения. Эта вера необходима для науки и необходимо также, чтобы она не была непоколебимой. Первые опыты самодеятельности ребенка утверждаются на вере в свидетельство своих органов чувств и затем на вере в свидетельство окружающих его людей. Если бы ребенок не имел такой веры, он бы погиб, и если бы эта вера оставалась у него навсегда непоколебимой, он погиб бы также. Опыт постепенно выясняет ему, что нельзя жить без веры и нельзя, безусловно, верить ни себе, ни другим. По-видимому, для жизни и ее потребностей вполне достаточно двух указанных видов веры: веры, лежащей в основании всех знаний о мире, и вере, сопутствующей всем знаниям. Но, поскольку история знает человека, оказывается, что, кроме этой веры в сфере чувственной — веры житейской, человечеству всегда была присуща вера в сверхчувственное — религиозная. Человечество всегда верило, что, кроме этого мира видимого, есть мир невидимый, что, кроме людей, существуют иные высшие разумные твари, с которыми возможно взаимообщение, которые могут благодетельствовать и вредить людям и у которых поэтому нужно искать благоволения или от которых нужно искать охраны. С глубокой древности распространена вера, что то, что называется смертью, для человеческого духа есть переход из мира чувственного в мир сверхчувственный. Вера в сверхчувственное в различных религиях имела и имеет различные формы. Выражением такой веры у нас является исповедуемая нами православно-христианская религия. Ее основные истины суть бытие Божие, факт общения Бога с человечеством, величайшим выражением которого является Боговоплощение и завершительным актом спасение, состоящее в единении с Богом религиозно лучшей части человечества. Вера религиозная не имеет для всех той степени принудительности, какую имеет вера, представляющая собой основание знания. Вера религиозная может иметь различные степени, может быть тверже и непоколебимее всякого знания и убеждения и может вытесняемая сомнением дойти до некоего неуловимого minimum’a, когда человек признает себя сам и считается другими неверующим. Размышление однако, открывает, что вера религиозная также или даже еще более необходима для жизни, чем вера житейская. Многие философы давно уже сознали это. В поисках за основаниями для веры в самодостоверность нашего мышления и вообще в нашу способность познать истину Декарт не мог остановиться ни на чем ином, как на вере в бытие и правдивость Божию (veracitas Dei). Пока я не убежден достоверно в бытии Божием, говорил он, «я не могу достигнуть достоверности ни о каком бы то ни было другом предмете». Только Бог, даровавший нам познавательные способности и вера в них, является надежным критерием для таковой веры, ибо, будучи Существом Всесовершенным, Он не мог нас обмануть и вложить в нашу душу обманчивую веру. Если нет Божественного Разума, то нельзя верить в свой собственный разум, и если мы верим своему разуму, то, значит, мы должны верить в Бога. Так, наша гносеологическая вера, оказывается, должна утверждаться на вере религиозной. Еще с большей силой должно утверждать то же самое относительно веры моральной. «Наши нравственные обязанности, говорит Кант, мы сознаем, как божественные заповеди. Но эти обязанности — не потому обязанности, что мы видим в них божественные заповеди, а потому мы признаем их божественными заповедями, что непосредственно сознаем обязанностями». Исполнение нравственных обязанностей есть дело крайне трудное. Хотя Кант говорил: debes, ergo potes, однако доселе были лишь люди, стремившиеся исполнять должное, но едва ли был кто-либо, кто исполнил то, что debet в идеальном объеме. Но зачем стремиться исполнять, если это debet не божественного происхождения? Если нравственный закон есть голос обманывающей природы, а не безусловно истинного Божества, то забота о собственном благополучии должна побуждать нас по возможности заглушать в себе этот голос, чтобы его суровые требования не становились между нами и тем, что для нас приятно. Затем, если вера религиозная с ее основными положениями — о Боге и человеческом бессмертии — есть иллюзия или, по крайней мере, нечто, не имеющее для себя оснований, то тогда для нашего поведения вообще нельзя предписывать никаких норм и нашей деятельности нельзя намечать никакой цели. Живи, как хочется. К этой короткой заповеди тот, кто отрицает религиозную веру, не имеет права прибавлять никакой другой. Но у разумного человека есть потребность разумной жизни, и если для него выяснится, что никакой иной разумной заповеди, кроме предложенной, не может существовать, то жизнь явится для него бессмыслицей и злом. Так, для того, чтобы жить, нужна вера житейская; для того, чтобы жить разумно, нужна вера религиозная.
Учение Священного Писания о вере
Божественное Откровение, призывая человека к жизни разумной, постоянно прямо и косвенно раскрывает, что разумной цели жизни может достигнуть лишь тот, кто имеет веру. Священное Писание изображает веру, и такой, какой она встречается или может встретиться в действительной жизни, и такой, какой она должна быть, т. е., Священное Писание изображает веру и как факт, и как идеал. В действительности вера, т. е., признание истин религиозных, может соединяться с противлением требованиям веры, т. е., религиозным заповедям. Это — вера бесовская «И бесы веруют и трепещут» (Иак. 11, 19; сн. Мр. 1, 24; Деян. 19, 15). Противление истине, соединенное с ясным знанием истины, конечно, безмерно усиливает тяжесть преступления. Усиливает тяжесть преступления и вера мертвая (Иак. 11, 17). Человек знает, что ему должно делать, но равнодушный к этому знанию делает то, что ему приятно. Раб знает волю господина и не исполняет ее (Лк, 12); получает повеление данные ему талант (Мф. 25, 14) или мину (Лк. 19, 12) употребить в дело и зарывает или прячет их. Этим типам веры противополагается вера живая, т. е., соединяющаяся со стремлением жить по вере. Эта вера может иметь бесчисленное количество степеней и форм. Она может быть слабой, так сказать, едва мерцающей. «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мрк. 9, 24), говорил отец бесноватого ребенка. Вера может быть недостаточно твердой. Апостолы говорили Господу: «умножь в нас веру» (Лк. 17, 5). Вера твердая может быть односторонней. Достаточно могучая для того, чтобы двигать горы, она может не отвечать идеалу. Апостол Павел говорил: «если имею дар пророчества и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто» (1 Кор. 13, 2). Выражением такой односторонней веры явилось предложение апостолов Иакова и Иоанна, сделанное Господу, что они низведут огонь с неба, который истребил бы не принявшее Его самарийское селение. Очевидно, апостолы ощущали в себе веру, способную творить чудеса, но получили в ответ: «не знаете какого вы духа» (Лк. 9, 55). В каждом человеке вера может возрастать и ослабевать, подвергаться различным колебаниям. Поддерживаемый верой апостол Петр пошел по волнам озера, но его вера ослабела, и он стал тонуть (Мф. 14, 29-30). Семьдесят учеников, возвратившись из посольства, с радостью возвестили: «Господи, и бесы повинуются нам о имени Твоем» (Лк. 10, 17). Позже, видим, апостолы по неверию не могут исцелить бесноватого (Мф. 17, 16, 19, 20), еще позже видим уныние и отречение Петра, рассеяние апостолов, сомнение учеников при явлениях Господа (Мф, 28, 17). Так, вера великих благовестников христианства подвергалась и искушениям и колебаниям, пока, наконец, не стала совершенной и непоколебимой. Классическое определение идеальной веры дано апостолом Павлом в послании к евреям. Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (11, 1, сн. 2 Корин. 4, 18). Вера есть душевное успокоение, ибо она дает утверждение в надежде и открывает невидимое. Никакая земная надежда не утверждается на непоколебимом основании, и ничто представляющееся чувственному взору не рождает безусловной уверенности. Наивные надежды безумного евангельского богача на пользование своим урожаем, это — наивные надежды всего человечества на земное счастье. Богач умер, не воспользовавшись плодами жатвы, но и все т.е., которые пользовались и удовлетворили свою мечту о наслаждениях, находили наконец в чаще чувственных наслаждений горький осадок мучений и должны были убеждаться, что то, к чему они так страстно стремились, было жалким призраком, блуждающим огоньком, который влек их к погибели. Все земное изменчиво и непостоянно и все, открывающееся чувственному взору, имеет характер призрачности, неустойчивости. Но открывает человеку, что есть иное бытие — противоположное видимому — вечное, неизменное, непоколебимое. Человеку открываются высшие законы, которые он должен осуществлять, и дается уверенность, что осуществление этих высших законов и повелений есть истинное благо, единое, что нужно на потребу. Так, вера, давая человеку успокоение, является для него вместе руководительным началом, определяющим все его поведение. Идеальная вера охватывает собой все стороны духовной жизни человека. Она является знанием, послушанием и любовью, или говоря иначе, уверенностью, верностью и доверенностию. Прежде всего, как показывает приведенное изречение апостола, она есть знание или уверенность, далее, она есть выражение этого знания или верность. В ряде великих образов (Евр. 11) апостол представляет нам выражения веры, как верности, но весь контекст речи и всего Писания утверждает в том, что перечисляемый апостолом «облак свидетелей» был не только верен, но получил оправдание еще, потому что его вера была «любовью споспешествуема» (Гал. 5, 6). Филипп поставил евнуху для крещения такое условие: «если веруешь от всего сердца, можно» (Деян. 8, 37). Сердце считается седалищем чувств, органом любви и ненависти. Очевидно, Филипп требовал от прозелита не просто веры, как знания, но любящей веры. О таком значении сердечной веры говорит и требование ее предъявляет апостол Павел в Послании к Римлянам 10, 9 - 10. По своему происхождению вера рассматривается в Священном Писании, как добродетель, т. е., значит, как акт свободной воли человека. Когда Господь говорил отцу бесноватого ребенка, чтобы он веровал (Мр. 9, 23); когда он говорил женщине, омывшей миром Его ноги, что вера ее спасла ее (Лк. 7, 50); когда Он требовал веры от Фомы (Иоан. 20, 27), он, очевидно, разумел веру, являющуюся плодом свободного самоопределения, а не актом роковой необходимости. Вследствие этого вера является условием спасения и имеет своим результатом блаженство (Ис. 28, 16; Аввак. 11, 4: Лк. 1, 45; Иоан. 3, 15, 16, 18; 11, 26; 12, 46; 16, 27; 20, 23; 1 Петр. 11, 5, 6; 1 Иоан. 5, 1, 10,13; Римл. 1, 17; 9, 33; 10,11; Гал. 3,11; Евр. 10,38). Но будучи добродетелью, вера вместе есть дар Божий, т. е., значит, она является актом совместной (синэргетической) деятельности свободы и благодати. Человек может своим разумом придти к заключению, что он должен верить, и деятельность своей воли направить на приобретение веры, но без божественной помощи он не обретет веры в собственном сердце. Вера подается человеку свыше (Деян. 11, 21; 2 Петр. 1, 1; Римл. 12, 3; 1 Кор. 2, 5; 3, 5; 12, 9; Гал. 5, 22; Еф. 1, 19; 2, 8, 6, 23; Филип. 1, 29; Колос. 2, 12; 2 Сол. 1, 2; 1 Тим. 1, 14; Евр. 12, 2). Такое происхождение и такие свойства веры понятны. Блаженство человека заключается в единении с Богом. Поэтому для достижения человеком блаженства нужно, чтобы человек был достоин богообщения, и чтобы Бог, открыв Себя человеку, допустил его до такового.
Условия возникновения и развития веры
Промысл Божий направляет человека к спасению многообразными способами и естественными и сверхъестественными. Начала, направляющие человека к тому, чтобы в душе явилась спасительная вера, могут быть подразделены на шесть родов: 1) теоретические и фактические основания для веры; 2) качества верующих людей; 3) собственная душевная настроенность человека; 4) окружающие условия; 5) желание и решимость иметь веру; 6) благодать. Если нет знания, которое утверждалось бы на несомненных основаниях, то, с другой стороны, нет веры, которая не имела бы за собой никаких оснований. Приведенные выше рассуждения о гносеологической и моральной желательности веры, показывают, что, каковы бы они ни были, но такие основания предлагаются и для веры. Подобного рода теоретическими основаниями являются все доказательства бытия Божия и другие рассуждения умозрительного богословия. Но, кроме теоретических, для объекта веры предлагают и фактические доказательства. Это — явления Божественного Промысла. Один из видов Промысла состоит в сверхъестественном исправлении противоестественным образом расстраиваемого течения явлений. Конечная воля, направившись ко злу, расстраивает гармонию естественного порядка (противоестественный фактор), абсолютная благая воля восстановляет эту гармонию (сверхъестественный фактор). Постоянно Промысл действует неуловимым и невидимым образом, но в особенных случаях он открывается в очевидных сверхъестественных явлениях — разнообразных чудесах, которые, чем более явны, тем более свидетельствуют об основательности веры тех, упованиям которых они отвечают. Необычайные физические явления, явно производящие благо, исцеления, воскрешения, предзнаменования, пророчества, случаи спасения от гибели, казавшейся неминуемой, указания выхода в, по-видимому, безвыходных положениях, все это должно заставлять задумываться человека и на вопрос о причине выздоровления и спасения не спешить вместо благого имени Бог ставить ничего не говорящий, в сущности «случай». Но если высокое мнение людей о своем разуме заставляет их часто отвергать наивную веру религии, то с другой стороны, должно сознаться, что ограниченность этого разума делает для них невозможным превращение веры непосредственной в веру обоснованную. Ум человека слишком ограничен, он не может ни изучить слишком большого материала, ни разобраться в нем. Вследствие этого человек в большинстве случаев даже по вопросу о величайших чудесах не может выяснить и доказать, имеем ли мы дело с естественным явлением или с сверхъестественным фактом? Христос воскресил сына наинской вдовы (Лк. 7, 11 - 15), дочь Иаира (Лк. 8, 41 - 42, 49 - 56), четырехдневного Лазаря (Иоан. 11). Скажут, что это было три случая летаргии, и что особенно допустимо в Палестине эпохи Христа погребение мнимо умерших, так как там хоронили людей непосредственно после того, как признавали их скончавшимися. В других случаях заподозрят правдивость или верность рассказа о чуде, а в третьих заподозрят показания органов чувств повествователя. Вот почему фактические, как и теоретические доказательства истин веры не могут заключать в себе неотразимой силы убедительности. Но имеются иные факторы для возбуждения веры. Миссионер или апологет может воздействовать на других не только разумом, но и волей, он может внушить другим верить в то, во что верит сам. Имея веру, ее можно передавать другим. Проповедник рассказывает о жизни и чудесах Иисуса Христа, не приводя никаких доказательств истинности своего рассказа, и ему верят, верят прежде всего потому, что верит он сам. Душевное состояние, испытываемое миссионером, размышляющим об истинах христианского вероучения и о Христе, элементом какового состояния является вера, передается его слушателям. История распространения христианской веры показывает, что проповедники христианства обыкновенно лишь предлагали вниманию слушателей христианские истины, но не доказывали их. Припомним речь святого Павла в Афинском ареопаге (Деян. 17, 22 — 31). Если иногда апостолы ссылались на исполнение пророчеств на Иисусе Христе, то не это было краеугольным камнем их речи. В день сошествия Святого Духа на апостолов обратились ко Христу 3000 человек (Деян. 2) не потому, что исполнилось пророчество Иоиля, но потому, что состояние духа первых христиан, за столетия предреченное пророком, воздействовало на массу, передалось массе, и так как элементом этого душевного состояния была вера, то эта вера и сделалась достоянием массы. Но хотя уверовали и 3000 из слушавших апостола Петра, однако уверовали не все слушавшие. Очевидно, душевная настроенность апостола не в равной степени передавалась его слушателям и некоторым не передалась совсем. Без сомнения, ни у кого из пришедших из Киликии и Асии не совершилось того высокого подъема духа, который был у апостола, но у каждого дух поднимался от земли, поскольку он раньше был приготовлен к принятию небесного. Таким образом, возникновение религиозной веры у слушающих истины веры обусловливалось и обусловливается душевной настроенностью самого слушающего. Но лицо слушающее, кроме воздействия со стороны говорящего, подвергается еще воздействию со стороны всех лиц окружающих — воздействию со стороны среды. Среда стремится настроить известным образом каждого из находящихся в ней. Это психическое взаимоотношение лица, возвещающего религиозные истины, лица, слушающего их, и окружающей среды можно представить в следующей схеме. Пусть проповедник будет А, слушающее лицо — В, среда — С. Воздействие А на В может быть не только положительным, но и отрицательным, не только привлекающим, но и отталкивающим, воздействие С на В может быть тоже и положительным и отрицательным, отношения А и С могут быть и отношениями сходства и отношениями противоположности. Очевидно, это взаимодействие есть явление очень сложное тем более, что А, В и особенно С сами по себе очень сложны. Представленную схему можно пояснить примерами. На сенатора Апполония, современника Коммода, воздействовали дурное римское и хорошее христианское общество; первое его отталкивало от себя своими дурными качествами, второе привлекало хорошими, и, может быть, воздействием этих двух противоположных обществ он был приведен к истине скорее, чем воздействием одного христианского общества. Отрицательная сила, действующая отрицательно, становится таким образом положительной. С другой стороны, и положительная сила при неблагоприятных условиях может действовать отрицательно. Человек добродетельный своей личностью обличает человека порочного и может возбудить в последнем против себя злобу и ненависть и таким образом усилить его порочность. Евреи и избиваемые ими пророки, Иродиада и Иоанн Креститель свидетельствуют нам об этом. Иногда воздействие А на В может представлять странное явление раздвоения. Положим какая-либо апологетическая статья написана очень убедительно, но в тоже время обнаруживает в авторе злобу, раздражение и стремление главным образом к победе в споре, а не к торжеству истины. Представим себе, что эту статью читает человек добрый по природе, но колеблющийся в вере. Какое впечатление произведут на него слова истины, произнесенные злым языком? Как бы ни были однако могущественны разнообразные влияния, воздействующие на человека и направляющие его к вере, решение — должно или не должно верить — является актом его свободного самоопределения. Но вера есть психическое состояние, некоторая душевная настроенность. Вещественный мир сам по себе не может произвести ее. Свобода человека состоит в способности производить свободно решения и осуществлять их при помощи готового материала, но не в способности творить из ничего. А так как материал, предлагаемый вещественной действительностью, недостаточен для того, чтобы создать веру, то вера подается человеку свыше, как дар Божественной благодати. «Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Кор. 12, 3). Так, заключительным актом, вызывающим в человеке веру, является благодать, но должно оговориться, что и ранее утверждения человека в вере, предваряющая благодать направляет его к вере. Тот, кто есть первый и последний, говорил новозаветному тайновидцу: «се стою у двери и стучу. Если кто услышит голос мой, и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Апок. 3, 20). Божественный Промысл, не стесняя свободы человека, направляет его к вере, и если он хочет, то идет по направлению указываемому Промыслом и, придя к пониманию веры, начинает желать ее и, наконец, под божественным воздействием обретает ее в своем сердце. Вера является тогда для человека знанием внутреннего опыта, непосредственным внутренним заверением того, что исповедуемая им религия истинна. Молясь Богу, человек ощущает в себе его воздействие, в преподаваемых церковью таинствах испытывает ее благодатно спасительную силу, в ее обрядах находит источник умиления и отсюда получает непоколебимую уверенность в истинности православной церкви. Он воспринял в себе религиозную истину, ощутил ее непосредственно. Пусть он не знает числа священных книг и определений вселенских соборов, но святость этих книг и спасительность этих определений он может чувствовать глубже, чем самый ученый богослов. В вере истина непосредственно воспринимается человеческим духом, вера есть непосредственное знание и, как таковая, она и может и должна иметь гораздо большую твердость, чем знание. Относительно точности и правильности наших познаний у нас постоянно должны возникать законные сомнения: правильно ли были произведены наблюдения, точен ли опыт, не допустили ли мы каких-либо промахов и ошибок в своем рассуждении? Может быть, от нашего внимания ускользнули некоторые стороны вопроса, и в результате у нас явилась ложь вместо истины. В области веры нет таких могущих ввести в заблуждение посредствующих элементов — обманывающих чувств, ошибочно умозаключающего рассудка, неверных свидетельств. Божественная сила непосредственно воспринимается верующим и сама своим воздействием подает заверение в своей абсолютной истинности. По мере религиозно-нравственного развития человека его вера укрепляется, непосредственное воздействие Божества становится более явным и более сильным. Явления праведникам ангелов, святых, Божией Матери показывают нам плоды возрастающей веры. Уже здесь на земле у великих угодников веры, приближалась к видению (2 Кор. 5, 7), но только в будущем веке она окончательно перейдет в последнее. Чистые сердцем увидят Бога, и то, что отчасти, прекратится (1 Кор. 13, 10). См. С. Глаголева, Об условиях возникновения религиозной веры. Сергиев Посад, 1892.
Вера и знание
Когда говорят о союзе или вражде веры и знания, то под верой разумеют всегда определенное религиозное учение. В настоящем рассуждении, следовательно, разумеется православно-христианская религия. Возражают против возможности, против действительности и против желательности того, что утверждает православно-христианская религия. Возражения против возможности идут со стороны логики и гносеологии, против действительности — со стороны наук положительных и исторических, против желательности — со стороны этики и эстетики. В факте существования таковых возражений верующий мыслитель должен видеть не только нечто печальное, а и нечто отрадное: Этот факт показывает, что есть некоторый материал, на основании которого можно составлять суждения о православно-христианской религии, и он дает надежду, что добросовестное и тщательное изучение этого материала будет направлять людей к истине. Историческая всеобщность религиозной веры — отрадный факт, убеждающий в законности и необходимости веры; религиозные разногласия — печальный факт, свидетельствующий о нравственно нездоровом состоянии человеческого духа. Из всех религий только одна может быть безусловно истинной. Но сам факт существования веры ошибочной, должен свидетельствовать в пользу существования веры истинной, как фальшивая монета доказывает факт существования подлинной. В области религиозной могут быть своего рода заблуждения и галлюцинации, но никто, страдающий галлюцинациями зрения, не видел цветов не существующих действительно, и никто из страдающих галлюцинациями слуха не слышал звуков неизвестных в музыке. То обстоятельство, что для суждения о религиях имеются данные, открывает полную возможность для исследования вопроса: учение какой религии не противоречит требованиям теоретической возможности, находится в наибольшем согласии с данными действительности и наиболее отвечает идеальным стремлениям человека? Мы полагаем, что исследование приводит к ответу, что такой религией или верой должна быть признана православно-христианская. Но говорят: всякая вера есть тормоз для научного развития, и православно-христианская вера стоит в противоречии со многими несомненными данными науки. На это должно сказать следующее: вера настолько же является тормозом свободного научного развития, насколько им является истина. Вера не стесняет исследования, но освещает его. Пример может разъяснить это. Положим, я знаю с несомненностью, что в дали, в которую я всматриваюсь, стоит замок. Мне известна его архитектура, я знаю местность, в которой он расположен, но вот — картина, фон, рисующиеся моим глазам, оказываются не отвечающими моему знанию, не согласующимися c ним. Я заключаю, что мои глаза ошибаются. Однако на основании этого заключения я не должен отвергать показания глаз, а исследовать причину ошибки — что доставляет моему зрению картину несогласную с действительностью. Туман мог изменить очертания замка. Как в житейском опыте, так и в вопросах науки и во взаимоотношении науки и веры, когда встречаются не согласующиеся между собой положения, не нужно спешить с отрицанием каких-либо из них, их нужно исследовать. Религиозная вера — не табу и не тормоз, она есть непосредственная истина и поэтому может служить непогрешимым коррективом знания, но дело в том, что мы можем погрешать в пользовании этим коррективом, можем смешивать с истиной свое понимание истины, которое может быть совершенно ошибочным и которое может заставить нас отвергнуть действительную истину. Но неверующие мыслители должны знать, что и в науке истина нередко отвергалась во имя заблуждений, ошибочно принимавшихся за истину: во имя теорий истечения в оптике долго отвергали теорию волнения; во имя предвзятого убеждения, что камни не могут падать с неба, долго отвергали факты их падения. Но теория волнения, несомненно ближе к истине, чем отвергнутая теперь совсем теория истечения, и камни упавшие с неба в настоящее время можно видеть во всех минералогических музеях Европы. Ограниченность человеческого разума и для верующего мыслителя делает неизбежным столкновение его религиозных воззрений с научными открытиями. Без сомнения Коперник много думал об отношении своего открытия к Библии. Но там, как это имело место по отношению к Копернику, где с знанием соединяется вера, конфликт всегда получает исход, не колеблющий веру и сообщающий прогрессивное движение знанию. Вера есть такой же авторитет, как и истина, но авторитет истины может стеснить только лжецов. Назвать веру стесняющим началом можно лишь в той мере, в какой таким началом является для человека его совесть, удерживающая его от зла, или в какой мере стесняющим началом являются для человека последствия его ошибок. Медик решил своим разумом, что такое-то лекарство исцелит больного, он дал его больному, и последний умер. Разве этот медик имеет право порицать законы природы за то, что они стесняют простор его воображения? Область конфликтов не ограничивается для человека сферой, где соприкасаются вера и знание, она простирается и на данные опыта и на все, что подвергается человеческому исследованию. В области основных вопросов бытия и знания многие конфликты, возникшие уже тысячелетия, может быть, будут существовать до судного дня. Парадокс Зенона (400—430 гг. до P. X.) «летящая стрела неподвижна» нисколько не разрешен, он только выяснил нам, что факт движения непостижим для нас в своей сущности. Но и не в сфере принципиальных вопросов приходится встречаться людям с фактами, которые кажутся противоречивыми. Лед холодит. Берут кусок льда, выточенный в форме чечевицы. Этот кусок помещают между трутом и солнечными лучами. По-видимому, трут должен становиться более холодным, на самом деле он загорается. Человек знакомый с геометрической оптикой понимает, в чем дело. Двояковыпуклая форма льда, преломляя лучи солнца, собирает их за собою в одной точке. Отсюда интенсивность их действия. Но для лица незнакомого с оптикой это явление покажется стоящим в противоречии с основными законами природы. Так и некоторые положения веры и знания кажутся противоречащими, может быть, потому, что не найдено их примиряющего начала. И в различных положениях вероучения пытаются находить противоречия. Объясняют логически несостоятельным учение о триедином Боге, этически несовместимой благость Божию с печальной участью грешников. Далее указывают, что факты действительности отрицают факт бытия Божия. В прошедшем столетии любили ссылаться на лиссабонское землетрясение, в последние годы на пожар на благотворительном базаре в улице Гужон в Париже, где погибло много невинных жертв, чего, говорят, не могло бы быть, если бы был любящий Бог. Рассуждающие так не хотят знать и помнить, что в первые столетия тысячи жертв радостно гибли, потому что знали, что есть любящий Бог. Должно быть крайне осторожным в решении вопросов о совместимости тех или иных положений, тех или иных истин веры с теми или иными провозглашаемыми открытиями науки или фактами действительности. Исторический опыт развил скептицизм в культурном человечестве: одни не признают веру, другие не доверяют науке. Одни вспоминают Колумба, Коперника, Галилея, другие — различные теории мирообразования, происхождения организмов, многие мнимые открытия, которые по-видимому должны были изменить все миропонимание человечества, а в конце концов оказывались жалкими заблуждениями. Несомненно, что под эту печальную категорию подойдут и некоторые из научных теорий, которые в настоящее время противополагают религии. Не позволительно думать также, что явятся новые открытия, которые примирят представляющаяся теперь противоречащими одни другим некоторые положения веры и знания. О том, по каким вопросам в настоящее время существует конфликт между верой и знанием см. С. Глаголева, Религия и наука в их взаимоотношении к наступающему XX столетию, Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1900. О взаимоотношении различных научных теорий и истин вероучения см. под соответствующими словами.
* Сергей Сергеевич Глаголев,
доктор богословия, профессор
Московской духовной академии.
Источник текста: Православная богословская энциклопедия. Том 3, стлб. 1102. Издание Петроград. Приложение к духовному журналу "Странник" за 1902 г. Орфография современная.
Другие материалы по теме:
Набор текста: Ирина Тхор, г. Зерноград.
