Кто незлобив, тот совершен и богоподобен. Он исполнен радования и есть покоище Духа Божия (прп. Антоний Великий, 89, 58).
***
...Велика и прекрасна добродетель незлобия; не одного только того, кто обладает ею, она украшает, но простирается и на ближних, как говорит Премудрый: сыне, аще премудр будеши, себе премудр будеши и искренним твоим: аще же зол будеши, един почерпнеши злая (Притч. 9, 12). Итак, прекрасно незлобие, — это подражание Владыке и уподобление Богу, потому что незлобив и свят Господь. Это незлобие есть охрана души, очищение мысли, спокойствие нравов, умирение помыслов, ясность лица, кротость глаз, наставник дружбы, мать любви, спутник веры, совершенство правды, — одним словом, корнем всякой добродетели и основанием всей благости является незлобие. Оно не знает самого смысла вражды, не ведает необузданности, гнева, не понимает действия злобы. И оно, как царица, превозносится над всеми добродетелями (свт. Иоанн Златоуст, 48, 719).
***
Проведшие жизнь без грехов, жившие в правде — в чем и заключается незлобие — не лишатся благ, получат соответствующие венцы... (свт. Иоанн Златоуст, 48, 872),
***
...Если по незлобию кто даже и согрешит, <то> Бог исправляет последствия незлобия (свт. Иоанн Златоуст, 49, 941).
***
Незлобие есть мать всякого добра (свт. Иоанн Златоуст, 50, 421).
***
Пусть... <гневающийся> говорит, что он причинил нам тысячу зол, а сам ничего не потерпел (от нас), пусть говорит, что если он и еще поругается над нами, так же не потерпит ничего. Если бы он захотел хвалить нас, то не иначе стал бы проповедовать о нашей добродетели, не иные стал бы употреблять слова, как именно эти, которыми он думает унизить нас. О, если бы все говорили обо мне, что «это — человек холодный и жалкий; все оскорбляют его, а он терпит, все нападают на него, а он не мстит за себя!». О, если бы прибавили еще, что «он даже и не может сделать этого, хотя бы и хотел», — мне похвала была бы от Бога, а не от людей! Пусть говорят, что мы не мстим по трусости. Это нисколько не вредит нам; Бог видит и уготовляет нам большее сокровище. Если бы мы стали смотреть на тех людей, то лишились бы всего. Будем же смотреть не на то, что о нас говорят, а на то, что нам должно делать (свт. Иоанн Златоуст, 52, 367).
***
...Нет ничего безопаснее, как щадить врагов, равно как нет ничего ненадежнее, как желать отплатить и отмстить за себя (свт. Иоанн Златоуст, 55, 743).
***
...Если не помнишь зла на брата и молишься за ближнего, который оскорбляет и огорчает тебя... конечно, получишь помощь, когда искушает и начинает преодолевать тебя диавол (прп. Нил Синайский, 72, 259).
***
Иного Бог спасает разумностью, а иного простотою и незлобием; ибо ведать тебе надлежит, что Бог не отринет незлобивого (прп. Иоанн Карпафский, 91, 86).
***
...Кто предал себя простоте и добровольному незлобию, в том лукавый уже не находит себе места пи на мгновение (прп. Иоанн Лествичник, 57, 30).
***
Начало блаженного незлобия сносить бесчестия, хотя с огорчением и болезнью души. Середина — пребывать в оных беспечально. Конец же оного, если только оно имеет конец, — принимать поношения, как похвалы. Да радуется первый, да возмогает второй; блажен о Господе, и да ликует третий (прп. Иоанн Лествичник, 57, 91 — 92).
***
Некоторые взяли на себя труды и подвиги, чтобы получить прощение, но человек, не помнящий зла, опередил их (прп. Иоанн Лествичник, 57, 95—96).
***
Непамятозлобие есть знак истинного покаяния... (прп. Иоанн Лествичник, 57, 96).
***
Незлобие есть тихое устроение души, свободной от всякого ухищрения (прп. Иоанн Лествичник, 57, 159).
***
Незлобив, кто искренно молится об оскорбившем; и избавляется от злопамятства, кто не щадит даров ему (авва Фалассий, 91, 306).
***
Пришли к одному старцу разбойники с угрозой: «Хотим взять у тебя вещи». «Возьмите, дети, все, что вам покажется нужным», — отвечал им старец. Забрав с собой все, разбойники забыли взять одну сумку. Старец взял ее и побежал за разбойниками: «Возьмите, вы ее забыли в моей келье!» Грабители, пораженные незлобием старца, возвратили с раскаянием ему все, что взяли (91, 123).
***
Рассказывали об авве Макарии. В его отсутствие вошел к нему в келью разбойник. Возвратившись, Макарий застал разбойника, который навьючивал на своего верблюда его вещи. Макарий вошел в келью, взял еще несколько вещей и вместе с разбойником положил их на верблюда. Когда же они навьючили, разбойник начал бить верблюда, побуждая встать, но тот не поднимался. Авва Макарий, видя, что верблюд не встает, вошел в свою келью, нашел там маленький земледельческий инструмент, вынес его и, кладя на верблюда, сказал: «Брат, вот чего дожидался верблюд!» Потом, ударив верблюда ногою, сказал: «Встань!» Верблюд, по слову святою, тотчас встал и немного отошел, но потом опять лег и уже не вставал до тех пор, пока не сняли с него всех вещей (97, 155).
***
Некий старец в ските застал разбойников, грабящих его келью, и сказал им: «Поспешите, прежде нежели придут братья и помешают мне исполнить заповедь Христа, говорящего: От взимающаго твоя не истязуй (Лк. 6, 30)» (98,371).
***
Рассказывали о соседе великого старца, что он, приходя к нему, крал, если что находилось в его келье. Старец же видел это и не обличал, но еще более работал, говоря: «Может быть, брат этот имеет нужду». Однако старец сильно скорбел, так как много трудился, а находил свой хлеб в оскудении. Когда же старцу приспела кончина, то окружила его братия. Видя оного, крадущего, говорит ему: «Приблизься ко мне!» И, целовавши руки его, говорил: «Братие! Я благодарен рукам сим, потому что чрез них иду в Царство Небесное». Брат, умилившись и раскаявшись, сделался и сам искусным монахом от дел, которые видел у великого старца (98, 51).
***
Однажды в Александрии Синайской, перед дверьми одного дома, стоял старец и продавал свое рукоделие. Один человек, хорошо знавший старца, сказал своим друзьям: «Я слышал, что этот старец есть человек Божий и никогда не торгуется ни с кем, а продает свой товар за цену, какую дадут ему. Подойдемте узнаем, правда ли это?» Подошли к старцу и спросили его: «Продаешь это?» Он отвечал: «Продаю». — «А сколько просишь?» — «Десять медниц». — «Много просишь! — сказали прохожие. — Возьми четыре медницы». Старец сказал: «Ну что же, забирайте». — «Нет, много и это. Возьмем по одной меднице». — «Ну что же, берите и за эту цену». И они, давши ему несколько медниц, забрали его рукоделие и ушли, а старец, взяв свой жезл, пошел в свою хижину. Покупатели догнали его и сказали: «Старче, что ты сделал?» «Да что же я сделал?» — спросил старец. — «Да как же? Ты просил по десяти медниц за каждую часть товара, а потом отдал по цене, какую мы предложили тебе за твое рукоделие, ты согласился и на это. Зачем ты делаешь так?» — «Да у меня уж такой обычай. Сначала я назначаю свою цену, а потом беру, что дадут». Покупатели пали к стопам его и просили у него прощения (112, 649—650).
***
Два старца жили в одной келье, и никогда не возникало между ними ни малейшего неудовольствия. Видя это, один сказал другому: «Поссоримся и мы хотя бы однажды, как ссорятся люди». Другой отвечал: «Вовсе не знаю я, каким образом может породиться ссора». Первый сказал: «Вот поставлю между нами глиняную посуду и скажу: она моя, а ты скажи: она не твоя, а моя. Из этого родится спор, а из спора — ссора». Сговорившись так, они поставили перед собой посуду, и один сказал: «Она — моя». Другой же отвечал: «А я полагаю, что она — моя». Первый опять сказал: «Не твоя она, но моя». Тогда второй отвечал: «А если она — твоя, то возьми ее». Так они и не смогли поссориться (106, 459).
***
Старец, увидев однажды, что юноша, живущий с ним, делает что-то неполезное для души своей, сказал ему: «Не делай этого». Тот не послушался. Старец, видя это, отложил попечение о нем, предоставив ему суд над собою. Юноша запер двери кельи, в которой хранились хлебы, оставив старца без пищи в течение трех дней, и ушел.
У старца был сосед. Узнав, что юноша ушел, он сделал немного кашицы и подавал старцу через стену, чтобы тот поел немного, и при этом говорил: «Что же юноша делает так долго вне кельи?» Старец отвечал: «Когда он удосужится, то возвратится» (106, 519).
***
Однажды некие философы захотели испытать монахов. Увидев хорошо одетого монаха в мантии, они сказали ему: «Ты! Поди сюда». Тот оскорбился грубым обращением и отвечал им сухо.
Случилось проходить мимо них старцу-монаху, мужу великому, из простолюдинов. Они сказали ему: «Эй, ты, монах, злой старец, поди сюда». Он подбежал к ним. Они ударили его по щеке, а он подставил им и другую. Тотчас философы встали, поклонились ему и сказали: «Ты — истинный монах». Они посадили его с собой и стали расспрашивать: «Что делаете вы более нас в этой пустыне? Вы поститесь, и мы постимся; вы обуздываете тело ваше подвигами, и мы обуздываем; что ни делаете вы, мы все то делаем; итак, что же делаете вы, живя в пустыне, большего в сравнении с нами?» Старец отвечал: «Мы пребываем в уповании на благодать Божию и храним наш ум». Философы ответили: «Мы этого не можем» (106, 519).
***
Блаженный Пиор работал во время жатвы у хозяина и по окончании работы напомнил ему о плате. Но тот отложил плату до времени, и авва возвратился в монастырь. В другой раз, когда настало время жатвы, авва жал у него и работал весьма усердно, но опять, ничего не получив, возвратился в монастырь. Также и в третье лето старец, окончив обычную работу у того же человека, ушел от него без всякой платы. Но когда Господь благословил дом человека, у которого работал Пиор, он взял плату и ходил по монастырям, ища святого. И когда нашел его, упал к ногам и, отдавая плату, говорил: «Господь ущедрил меня». Старец же принесенное им велел отдать в церковь (97, 231).
***
Некто из старцев поведал об авве Иоанне Персянине, что он, по изобилию в нем Божественной благодати, достиг совершенного незлобия. Жил он в Аравии Египетской. Однажды он занял у брата золотую монету и купил лен для своего рукоделия. Пришел к нему как-то один брат и начал просить его: «Дай мне, авва, немного льна: я сделаю себе левитон». Авва радостно дал ему. Потом пришел к нему другой брат и также просил его: «Дай мне немного льна на полотенце». Старец дал и этому. И иным многим, просившим у него, давал с радостью, потому что был крайне прост сердцем. Пришел наконец к нему и ссудивший его золотой монетой, желая получить ее обратно. Старец сказал ему: «Я схожу и принесу ее тебе». Не найдя у кого бы занять монету, он пошел к авве Иакову, заведовавшему раздаянием милостыни, чтобы попросить у него златник для возвращения брату, и увидел на дороге лежащий златник. Авва Иоанн не прикоснулся к нему, но, сотворив молитву, возвратился в келью. Брат опять пришел, прося возвращения долга. «Я забочусь об этом», — отвечал старец и опять пошел к авве Иакову. На дороге он увидел златник на том же месте; сотворив молитву, старец возвратился в келью. Брат пришел в третий раз, прося вернуть златник. Старец отвечал ему: «Непременно схожу и принесу тебе». Он пошел на то место, где прежде нашел монету: она лежала там же. Сотворив молитву, он взял ее, принес к авве Иакову и сказал: «Авва! Идя к тебе, я нашел на дороге этот златник, окажи любовь, оповести в окрестности, не потерял ли кто его? Если найдется потерявший, отдай ему». Авва Иаков ходил три дня и объявлял о найденном златнике, но никто не терял его. Тогда старец сказал авве Иакову: «Если никто не потерял этого златника, то отдай его такому-то брату: я должен ему. Я шел к тебе просить милостыни, чтоб отдать долг, и нашел этот златник». Удивился авва Иаков, что старец, будучи должен и найдя монету, не взял ее тотчас и не отдал долга. Было достойно удивления в авве Иоанне и следующее: если кто приходил к нему взять что-либо взаймы, то он не давал из своих рук просившему, а говорил ему: «Поди, возьми, что нужно тебе». Когда тот возвращал долг, то старец говорил: «Положи на свое место, откуда ты взял». Если же кто не возвращал долга, то старец и не вспоминал о нем (106, 300 301).
***
Рассказывали об авве Геласии, что имел он книгу на пергаменте, стоящую восемнадцать монет, ибо содержала весь Ветхий и Новый Завет. Она лежала в церкви, чтобы читали ее желающие из братий. Один брат-странник пришел навестить старца. Увидев книгу, он захотел взять ее и, украв, удалился. Старец же не погнался за ним, хотя и понимал, кто унес книгу. А странник, придя в город, стал искать, кому бы продать ее. Найдя желающего, назначил цену в шестнадцать монет. Покупающий же говорит брату: «Дай мне сначала лучше рассмотреть книгу, и тогда я дам эту цену». Странник отдал ему книгу. Тот же, взяв ее, принес к авве Геласию посмотреть ее и сказал о цене, какую назначил продавец. Старец говорит: «Купи эту книгу, ибо она хороша и достойна сказанной цены». Вернувшись, покупатель сказал страннику о ней иначе: «Вот я показывал ее авве Геласию, и он сказал мне, что книга не стоит той цены, которую ты просишь». Странник же, услышав это, спросил: «Ничего тебе не сказал еще старец?» Покупатель ответил: «Нет». Тогда странник говорит ему: «Не хочу продавать ее».
Мучимый совестию, он пришел к старцу, раскаиваясь и прося его взять украденное назад. Но старец не хотел брать книгу. Странник же говорит ему: «Если ты не возьмешь ее, то я не буду иметь покоя». Старец отвечает ему: «Если ты не успокаиваешься, тогда я возьму ее». И странник, получив пользу от поступка старца, пребыл там до своей кончины (106, 85—86).
***
Один авва рассказывал: «Близ нашей киновии жил старец возвышенной души, а подле него жил другой брат. Однажды, в отсутствие старца, тот брат, по внушению диавола, вошел в келью старца и похитил книги и сосуды. Возвратясь, старец заметил пропажу сосудов и пошел к соседу рассказать ему о похищении. И вот видит он свои сосуды посреди кельи. Тот брат не успел еще их спрятать. Старец, не желая ни стыдить, ни обличать брата, сделал вид, будто внезапно почувствовал боль в желудке, и тотчас вышел, пробыв вне кельи достаточно времени для того, чтобы брат успел убрать сосуды. Вернувшись к нему, старец начал с ним разговор о постороннем предмете и не обличил брата. Прошло немного времени, и сосуды нашлись. Брата, уличенного в краже, заключили в тюрьму, а старец, ничего об этом не зная, услышав о его заключении, пошел к игумену.
«Вот старец приходит ко мне, — рассказывал игумен, — с просьбою: «Сделай милость, дай мне несколько яиц и пшеничного хлеба». «Наверное у тебя сегодня гости?» — спрашиваю его. «Да», — отвечал он. Взяв припасы, старец отправился в темницу навестить и утешить брата. При его появлении брат бросился к ногам его со словами: «За тебя я, авва, попал сюда. Это я похитил твои сосуды и книги». — «Да успокоится сердце твое, чадо! Я не за тем пришел сюда. Я даже не знал, что ты здесь из-за меня... Услышав о твоем заключении, я опечалился и пришел к тебе с утешением — освободить тебя из темницы».
Оставив брата, старец отправился к начальству — он был хорошо известен добродетельной жизнью. По просьбе аввы брат был освобожден из темницы» (102, 209—210).
***
Исконный человекоубийца в одном несчастном иноке Лавры возбудил такую ненависть к преподобному Афанасию Афонскому, что тот решился непременно убить своего незлобивого отца. Выточив нож, он тихо пришел ночью к его келье, когда святой возносил прилежную молитву Богу за него же. Войдя он сказал: «Отче, благослови!» — «Глас Иаковль, но руки Исавли». Афанасий праведный, как и Авель, не знал, что вне стоит Каин и зовет его на убиение. Спросив изнутри кельи: «Кто там?», преподобный отворил дверь. Но лишь только дерзкий и коварный сын увидел кроткого своего отца, руки его оцепенели и гибельное оружие упало на землю. Вслед за тем он пал к ногам преподобного и с горьким плачем сказал: «Помилуй, отче, своего убийцу! Прости беззаконие мое и оставь нечестие сердца моего!» Преподобный, зажегши огонь, увидел на земле приготовленный для заклания нож, познал адское намерение своего сына и, удивившись этому, говорит: «На разбойника ли ты пришел, чадо мое? Впрочем, Бог да простит тебе беззаконие твое! Оставь же свои слезы и не объявляй никому об этом деле». Говоря так, святой лобызал его, как своего друга, и, во уверение своего забвения нанесенной ему обиды, дал ему некие дары, а впоследствии всегда лео6ил его и, когда тот умер, оплакивал его более других братий. Так блаженный был непамятозлобив!
Между тем этот отцеубийца, тронутый до глубины души незлобием своего отца, рыдая и сокрушаясь о своем беззаконии, рассказывал всем о высоте отеческой любви аввы и о своем великом преступлении, и умер с чувством глубокого покаяния (95, 35—36).
***
«Помню, когда мне было шесть лет от роду, вспоминает архимандрит Кронид, — я жил в доме отца-псаломщика. Как-то наша лошадь ходила привязанной по усадьбе и, нечаянно отвязавшись, зашла на соседнюю полосу, принадлежавшую батюшке Иоанну Десницкому. Отец Иоанн был настоятелем сельской церкви, при которой отец служил псаломщиком, и, несмотря на свою душевную доброту, не чужд был вспыльчивости. Видя нашу лошадь на своей усадьбе, он поймал ее и, как бы в виде залога, провел к себе во двор через свою калитку. Вверху калитки торчал острый гвоздь. Батюшкина лошадь, как менее рослая, проходила в нее свободно, а наша же была более великорослой, и, проходя через калитку, она прорезала себе всю спину, от гривы до хвоста. Видя такую беду, батюшка тотчас же открыл ворота и выпустил нашу лошадь, которая вернулась домой и своим ржанием выражала нестерпимую боль.
Мать и старшие дети, в возмущении, советовали отцу сходить немедленно пожаловаться благочинному, который жил в нашем же селе в 10—15 саженях от дома. Но отец не захотел возбуждать дела на о. Иоанна. Вместо того он встал пред иконою Спасителя и, горько рыдая, просил себе у Него помощи в скорби. Я, видя его плачущим, спрашивал: «Что ты так горько плачешь?» Он отвечал мне: «Я исповедую свою скорбь Всемилостивому Богу и прошу успокоения своему сердцу», — и добавил: «Когда и ты, сынок, будешь в скорби, не озлобляй своего сердца на обидящих тебя, но смиренно и кротко прощай им и молись за них Господу». Потом, обернувшись к матери и детям, сказал: «Нет, мать и детушки, я не пойду к благочинному жаловаться на батюшку. Отец благочинный не вернет здоровья моей лошадке, а мне надо жить с батюшкой в мире». Он смазал спину лошади дегтем, этим испытанным лекарством, после чего боли у лошади утихли, а через месяц она стала поправляться.
Прошло три дня. Видимо, о. Иоанн Десницкий ожидал жалобы со стороны моего отца, но когда она не последовала, позвал его в кабинет и, опустившись пред ним на колени, сказал ему: «Петр Феодорович! Прости меня, Господа ради, я виноват пред тобой. Испортил нечаянно твою лошадь, которая теперь стала непригодна к работе. Прошу и молю тебя, возьми эти пятьдесят рублей и купи себе коня на рабочую пору». Долго отец не соглашался брать деньги у батюшки, боясь обидеть его. Но все-таки батюшка упросил его взять хотя бы двадцать пять рублей, на которые отец вскоре купил себе коня и работал на нем все лето. Купленная неказистая лошаденка поправилась настолько, что осенью была продана за пятьдесят рублей.
Батюшка после сего был весьма добр и внимателен к отцу и считал его по душе своим другом за его поступок. Когда его перевели на пастырское служение в Москву, то, как только он узнавал, что отец едет в столицу, высылал за ним пролетку, приглашая к себе в гости. И до смерти продолжал относиться к нему с особенной любовью» (114, 99—101).