Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterПрп. Иоанн Кассиан Римлянин. Десять собеседований отцов, пребывающих в Скитской пустыне
Глава 1
Между высокими постановлениями отшельников, которые при помощи Божией, хотя не искусным пером, изложены, порядок повествования заставляет кое-что вставить, присовокупить, хотя это и кажется как бы какое родимое пятно положить на красивое тело. Впрочем, я не сомневаюсь, что этим будет доставлено всем простецам немалое вразумление касательно образа Всемогущего Бога, о Котором читается в книге Бытие, особенно когда это касается такого важного догмата, так что незнание его без большого богохульства и ущерба для кафолической веры не может оставаться.
В египетской стране по древнему преданию соблюдается такой обычай, что после дня Богоявления (под которым священники той области разумеют Крещение Господне и Рождество по плоти и потому торжество того и другого таинства празднуют не в два дня, как в западных областях, а в один день), александрийский первосвященник рассылал послания по всем церквам Египта, в которых назначал начало Четыредесятницы и день Пасхи не только по всем городам, но и по всем монастырям. Итак, по этому обычаю спустя немного дней после предыдущей беседы с аввою Исааком, пришли праздничные послания епископа вышесказанного города Феофила, в которых с назначением дня Пасхи он поместил длинное рассуждение и против нелепой ереси антропоморфитов и опроверг ее обильною речью. Это почти всеми монахами, обитавшими по всей стране египетской, по ошибке от простоты, принято с таким огорчением, что, напротив, большая часть старцев от всего общества братства определила отвращаться упомянутого епископа как зараженного весьма важною ересью, именно: казалось противным учению Священного Писания — отвергать, что Всемогущий Бог имеет образ, подобный человеческому образу, поелику ясно свидетельствуется, что Адам сотворен по образу Его! Наконец, и теми, которые обитали в Скитской пустыне и которые совершенством и познаниями превосходили всех живших в египетских монастырях, это послание было отвергнуто так, что, кроме аввы Пафнутия, пресвитера нашего общества, никто из прочих пресвитеров, которые в той же пустыне были настоятелями над другими тремя церквами, вовсе не дозволял ни читать, ни объявлять в своих собраниях.
Итак, между державшимися этого заблуждения был старец древней строгости в воздержании и в деятельной жизни, во всем совершенный, по имени Серапион, который по неучености во мнении о вышесказанном догмате столько погрешал вопреки всем содержащим истинную веру, сколько заслугами жизни и древностию времени превосходил почти всех монахов. Когда он многими увещаниями святого пресвитера Пафнутия не мог быть приведен на стезю правой веры, оттого что это мнение казалось ему новизною, которой предки не открывали когда-нибудь и не передали, то случилось, что один диакон, именем Фотин, муж высокой учености, по желанию увидеть братий, обитавших в той пустыне, пришел из каппадокийской страны. Блаженный Пафнутий, с большою ласкою приняв его, для утверждения веры, изложенной в письмах вышесказанного епископа, поставив на средину, при всех братиях стал спрашивать: «Кафолические Церкви всего Востока как толкуют то, что говорится в книге Бытие: «сотворим человека по образу Нашему и по подобию» (Быт.1, 26)?» Когда он объяснил, что все начальники Церквей понимают образ Божий и подобие не в простом буквальном, а духовном смысле, обильною речью и многими свидетельствами Священного Писания доказывал, что к неизмеримому, необъятному и невидимому величию неприложимо что-либо такое, что может быть изображено в человеческом составе и подобии, потому что Бог имеет бестелесную, несложную, простую природу, которую нельзя как глазами видеть, так и умом объять; то наконец старец, тронувшись многими и сильными доказательствами ученого мужа, склонился к вере кафолическому преданию. Когда беспредельная радость наполнила авву Пафнутия и нас всех по случаю этого согласия его, именно, что такому древнему мужу, совершенному в стольких добродетелях, погрешавшему по одной неучености и сельской простоте, Бог не попустил до конца уклоняться от стези правой веры, и, для возблагодарения вставши, вместе изливали молитвы Господу, то старец в молитве смутился духом, оттого что почувствовал, что из сердца его исчез тот образ Божества антропоморфитов, который он привык представлять себе в молитве, так что вдруг горько заплакал, часто всхлипывая; и, повергшись на землю, с сильным воплем восклицал: «О, несчастный я! Отняли у меня Бога моего; Кого теперь держаться, не имею, или, Кому кланяться и молиться, уже не знаю». После этого мы возвратились к авве Исааку и, увидев его, приступили к нему с такою речью.
«Хотя новость недавно случившегося дела и желание беседы, начатой о состоянии молитвы, заставили нас, оставив все прочее, прийти к твоему блаженству, но к этому желанию присоединилось и тяжкое заблуждение аввы Серапиона, в которое он впал, как мы думаем, по хитрости нечистых демонов. Ибо мы колеблемся не малым отчаянием, видя, что он по неведению не только совершенно погубил столько трудов, которые похвально совершал в этой пустыне пятьдесят лет, но и подвергся опасности вечной смерти. Итак, во-первых, мы желаем знать, откуда или для чего приключилось ему такое тяжкое заблуждение; потому просим научить, как мы можем достигнуть того качества молитвы, о котором ты прежде рассуждал не только обильно, но и возвышенно! Ибо до того подействовала на нас удивительная эта беседа, что привела дух наш только в изумление, а не показала, как мы могли бы совершать ее или научиться ей».
Исаак: «Не надобно удивляться тому, что человек простейший, никогда вовсе не учившийся касательно сущности и природы Божества, по невежеству мог даже удерживаться в привычке древнего заблуждения или обольщаться, а вернее сказать, закосневать в прежнем заблуждении, которое разносится не новым обольщением демонов, как вы думаете, а незнанием прежнего язычества, когда по привычке к тому заблуждению, по которому почитали демонов, представляемых в образе людей, и ныне также думают, что необъятное и неизреченное величие Истинного Божества надобно почитать под каким-нибудь начертанным образом, который, стоя на молитве, постоянно умоляли, обносили его в уме и всегда содержали пред глазами. Против этого заблуждения прямо направлено следующее изречение: «измениша славу нетленнаго Бога в подобие образа тленна человека» (Рим.1, 23). Также у пророка Иеремии говорится: «людие же Мои премениша славу свою (Бога) на идола» (ср.: Иер.2,11). Это заблуждение хотя по сказанному происхождению срослось с чувствами некоторых, однако ж под предлогом следующего свидетельства: «сотворим человека по образу Нашему и по подобию» — по неискусству или невежеству привилось и к душам тех, которые никогда не были осквернены языческим суеверием, так что ересь, называемая — антропоморфитов, произошла по поводу этого превратного толкования, по которому с упорным извращением настаивают, что безмерное и простое Существо Божие сложилось с нашими чертами, в образе человеческом. Но кто наставлен в православных догматах, тот отвращается этого, как языческого богохульства, и таким образом достигает такой чистоты молитвы, что не представляет в уме никакого видимого изображения Божества или телесного очертания.
По мере чистоты своей, как я сказал в прежней беседе, всякий ум в молитве своей или возвышается, или вращается в образах, именно на столько отрешается от представления земных, материальных предметов, на сколько возвысилось состояние его чистоты, и это бывает причиною того, что Иисус внутренним взорам души является то смиренным, или в плоти, то прославленным в славе Своего величия. Ибо не могут видеть Иисуса, идущего в Царство Свое, те, которые, находясь еще как бы в иудейской немощи, не могут говорить с Апостолом: «аще же и разу мехом по плоти Христа, но ныне ктому не разумеем» (2 Кор.5, 16). Но те одни чистыми очами созерцают Его Божество, которые, отрешаясь от низких, земных дел и помыслов, восходят с Ним на высокую гору уединения, которая свободна от шума всех земных помыслов и смятений, удалена от примеси всех пороков, возвышена чистою верою и превосходством добродетелей, открывает славу лица Его и образ Его светлости тем, которые заслуживают видеть Его чистыми взорами души. Впрочем, является Иисус и тем, которые пребывают в городах, селах и деревнях, то есть которые находятся в деятельной жизни и трудах, но не в такой ясности, как являлся тем, которые могут восходить с Ним на сказанную гору добродетелей, то есть Петру, Иакову и Иоанну. Ибо так Он явился в пустыне Моисею и Илии говорил. Господь наш, желая подтвердить это и оставить нам пример совершенной чистоты, хотя Сам, как невозмутимый Источник святости, для приобретения чистоты не имел нужды в пособии отшельничества и внешнего уединения (ибо полнота чистоты не могла очерниться какими-нибудь нечистотами толпы; не мог оскверниться сообщением с людьми Тот, Кто все нечистое очищает и освящает), однако ж удалился один на гору молиться, именно: этим примером Своего отшествия научая нас, чтобы мы, если хотим молиться Богу с чистым и непорочным расположением сердца, также удалялись от всякого беспокойства и смятения толпы, чтобы, в этом теле пребывая, мы могли хоть отчасти приближаться к некоторому подобию того блаженства, которое в будущем обещается святым, и чтобы Бог для нас был все во всем (см.: 1Кор. 15, 28).
Тогда вполне совершится в нас молитва нашего Спасителя, которою Он за своих учеников молился Отцу, говоря: «да любы, еюже Мя ecи возлюбил, в них будет, и Аз в них; да ecиu едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут» (ср.: Ин.17,26,21), когда та совершенная любовь Божия, которою Он первый возлюбил нас (см.: 1Ин.4,19), перейдет в расположение и нашего сердца, по исполнении этой молитвы Господней, которая, как мы уверены, никак не может остаться тщетною. Это будет тогда, когда всякая любовь, всякое желание, всякое упражнение, всякое старание, всякое помышление наше — все, что видим, что говорим, чего надеемся, будет Бог, и то единение, которое ныне существует у Отца с Сыном и у Сына с Отцом, перейдет и в наши чувства и умы, то есть чтобы как Он любит нас искреннею, чистою и неразрушимою любовию, так и мы прилеплялись к Нему всегдашнею и неразлучною любовию, именно так соединялись с Ним, чтобы все, чего надеемся, о чем помышляем, что говорим, был Бог, стремясь к вышесказанной цели, которой желает исполниться и молящийся Господь, «да ecи едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут. Отче, ихже дал ecи Мне, хощу, да идеже есмъ Аз, и тии будут со Мною» (ср.: Ин.17,21,24). Итак, вот назначение уединенного монаха, таково должно быть намерение, чтобы он удостоился еще в этом теле стяжать некоторое подобие будущего блаженства и начал в этом сосуде предвкушать начатки Небесной жизни и славы. Вот, говорю, цель всего совершенства, чтобы дух, очищенный от всякой плотской нечистоты, ежедневно возвышался к Небесному, пока всякая деятельность его, всякое стремление сердца сделается одною и постоянною молитвою».
Герман: «Удивление прежней беседе, для которой мы пришли сюда, теперь возрастает до большого изумления. Ибо сколько от этого учения мы воспламеняемся к желанию совершенного блаженства, столько же впадаем в отчаяние, не зная, каким бы образом мы могли усвоить столь высокое учение. Посему просим, терпеливо дозволь нам объясниться касательно того, с чего нам начать в келье заниматься долговременным размышлением. Хотя мы знаем, что твое блаженство не оскорбляется никакою глупостью слабых, которая и для того должна быть обнаружена, чтобы исправить то, что есть в ней нелепого. Итак, по нашему мнению, необходимо, чтобы во всяком искусстве или науке, начиная с малых оснований, прежде преподавали легкие, слабые начатки, чтобы, напаяя разумным молоком и воспитывая, мало-помалу возращали и таким образом от низшего к высшему мало-помалу постепенно восходили. Как какой-либо отрок может произносить простые слоги слов, если прежде не узнает начертания букв? Или как приобретет искусство читать тот, кто неспособен еще сопрягать краткие начертания имен? Неучившийся грамматике как приобретет ораторское красноречие или философское знание? Потому я не сомневаюсь, что и этой возвышенной науке, которою мы научаемся постоянно прилепляться к Богу, есть какое-нибудь основание наставления, на котором сначала утвердившись можно было бы подняться и к самому верху совершенства. Думаем, что начало это составляет то, чтобы знать, каким размышлением удерживать Бога в памяти или как размышлять о Боге; потом нужно знать, как этот предмет твердо сохранять, что составляет высокое совершенство. И потому мы желаем, чтобы нам указали какой-нибудь предмет для этой памяти, посредством которого мы умом восприяли бы и всегда содержали бы Бога, чтобы, этот предмет содержа пред глазами, в случае уклонения от Него, мы были в готовности, смотря на него, возвратиться к Нему и могли восприять Его без всякого промедления и без трудности искания».
Исаак: «Ваше изыскание, столь тонкое, служит знаком близкой чистоты. Ибо никто не может даже и спрашивать об этом, не говорю, рассуждать, кроме того, кто с прилежным и деятельным старанием и трезвенною заботливостью ума входит в глубокое исследование этих вопросов и при постоянном внимании к жизни, по руководству опыта, приступает к порогу этой чистоты и стучится в двери. Поелику вижу, что вы, не говорю, стоите у дверей той истинной молитвы, о которой рассуждаем, но как бы самыми руками опытности осязаете внутренности и сокровенности ее и некоторых членов уже касаетесь, то думаю, что мне немного придется потрудиться, чтобы вас, уже как бы ходящих во дворе ее, ввести и в святилище, как Господь направит, и вы не будете замедляемы никаким препятствием в рассмотрении того, что надобно показать. Ибо близок к познанию тот, кто толково понимает, что он должен исследовать, недалек от знания и тот, кто начинает понимать, чего он не знает. И потому я не опасаюсь, что подвергнусь порицанию за предательство или легкомысленность, если раскрою то, что в предыдущем трактате о совершенстве молитвы я оставил без рассмотрения; думаю, что вам, ревностно подвизающимся в этом деле, благодатию Божиею сила этого открыта и без нашего наставления.
Итак, по тому наставлению, которое вы разумно сравнили с учением детей, которые иначе не могут понять первого урока азбуки и узнать начертание букв, не могут твердою рукою написать черты, если наперед по тщательном начертании на воске некоторых отпечатков и формул, при постоянном рассматривании и ежедневном подражании, не привыкнут выражать изображения их,—также и вам надобно преподать формулу этого духовного учения, на которую всегда твердо устремляя свой взор вы научились бы непрестанно повторять ее с пользою, и при употреблении ее и размышлении вы могли бы возвышаться к высшим взглядам. Итак, предлагается вам такая формула этого, желаемого вами, учения и молитвы, о которой (формуле) всякий монах, стремящийся к непрестанному памятованию о Боге, должен навыкнуть постоянно размышлять в сердце, по прогнании всех разнообразных помыслов, потому что не иначе он возможет удержать ее, как отрешившись от всех телесных забот и беспокойств. Она как нам преподана немногими оставшимися из древних отцов, так и нами внушается только очень редким и истинно желающим. Итак, для приобретения непрестанной памяти о Боге вам предлагается такая формула благочестия: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися» (Пс.69,2). Этот стишок по достоинству выбран из всего состава Священного Писания. Ибо он объемлет все расположения, какие только могут относиться к природе человеческой, и прилично прилагается ко всякому состоянию и всем случаям; именно он заключает призывание Бога во всех опасностях, заключает смирение благочестивого исповедания, заключает постоянное бодрствование с заботливостию и страхом, содержит сознание своей слабости, чаяние услышания, надежду на настоящую и всегда присущую помощь. Ибо кто непрестанно призывает своего Покровителя, тот уверен, что Он всегда присущ. (Этот стих) содержит горячность любви и расположения, содержит усмотрение наветов, страх врагов, которыми видя себя окруженным днем и ночью сознается, что без помощи своего Защитника он не может избавиться от них. Этот стишок есть непреоборимая стена для всех, подвергающихся нападению демонов, непроницаемая броня и крепкий щит. Он находящимся в унынии и смущении духа или угнетаемым печалью или какими-нибудь помыслами не допускает отчаиваться в средствах к спасению, показывая, что Тот, Кого призывает, всегда призирает на нашу борьбу и присущ нашим мольбам. А когда мы имеем духовный успех и веселие сердца, то он увещевает, что вовсе не должно превозноситься, надмеваться счастливым состоянием, которое мы не можем удержать без покровительства Бога, когда умоляем Его не только всегда, но и скоро помочь нам. Этот, говорю, стишок всякому из нас необходим и полезен во всяком состоянии. Ибо кто всегда и во всем желает себе помощи, тот показывает, что он не только в обстоятельствах трудных и печальных, но и в счастливых и радостных равно имеет нужду в Помощнике Боге, чтобы Он содействовал ему как от тех избавиться, так и в этих (счастливых обстоятельствах) пребывать, зная, что слабость человеческая ни в том, ни в другом не устоит без Его помощи. Докучает ли мне страсть чревобесия, требует пищи, какой нет в пустыне, и в невозделанной пустыне навевает на меня запах царских кушаний, и я чувствую невольное влечение к желанию их, то надобно мне говорить: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Подстрекает ли меня мысль предварить установленный час обеда, или с большою скорбию сердца усиливаюсь сохранить правильную, обычную умеренность, то с стенанием мне надобно взывать: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Когда имею нужду в более строгом посте для укрощения плоти, а слабость желудка не дозволяет мне или сухость и спазмы чрева устрашают, то, чтобы придать силу своему желанию или без посредства более строгого поста охладить жар плотской похоти, мне надобно молиться: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Приступая к обеду в назначенный час, боюсь принимать хлеб, и от всякой пищи удерживает меня естественная необходимость,— надобно мне с плачем взывать: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Когда хочу заняться чтением для утверждения сердца, а беспокоящая болезнь головы — не дозволяет, и в третьем часу сон склоняет лицо мое к Священной Книге, и я принужден определенное для покоя время пропустить или предварить, наконец, тяжелый гнет сна заставляет меня прервать положенное по уставу богослужение и псалмопение, также надобно мне вопиять: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Вижу, что я крайне ослабел, оттого что, по наваждению диавольскому, отлетел от очей моих сон и от век моих удалилось всякое отдохновение ночного покоя,— с воздыханием мне надобно молиться: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Опять, когда я нахожусь в борьбе с страстями, вдруг щекотание плоти уязвляет меня и обольстительным удовольствием во время сна заставляет меня склониться к согласию, то, чтобы разгорающийся чуждый огонь не сожег благовонные цветки целомудрия, надобно мне взывать: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Чувствую ли, что возбуждения похоти прекратились и жар в детородных членах моих охладел, то, чтобы родившаяся эта добродетель и благодать Божия дольше или постоянно пребывали во мне, с усердием надобно мне говорить: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Беспокоит ли меня страсть гнева, сребролюбия, печали и принуждает меня нарушать предпринятую и любезную для меня кротость, то, чтобы возмущением гнева не увлечься в желчную раздражительность, с глубоким стенанием мне надобно взывать: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Искушает ли меня уныние, тщеславие, гордость, и дух мой обольщается тонким помыслом о нерадении или холодности других, то, чтобы не возобладало надо мною это гибельное внушение врага, со всем сокрушением сердца мне надобно молиться: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Благодать ли смирения и простоты, по отвержении гордости, приобрел я постоянным сокрушением духа, то, чтобы опять не наступила на меня нога гордости, рука грешника не изгнала меня (см.: Пс.35,12) и не потерпеть мне большого поражения от возношения своею победою, всеми силами мне надобно восклицать: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Возмущаюсь ли разными бесчисленными блуждениями души и непостоянством сердца, не могу ли удержать рассеяния помыслов и самую молитву свою не могу изливать без перерыва, без мечтаний, суетных образов, без воспоминания о словах и делах и чувствую себя стесненным такою сухостию этой бесплодности, что вовсе не сознаю в себе никакого возникновения духовных чувств, то, чтобы мне освободиться от этой нечистоты души, от которой не могу избавиться многими стонами и воздыханиями, необходимо буду взывать: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Чувствую ли, что посещением Святаго Духа я опять владею душою, достиг постоянства помыслов, бодрости сердца с неизреченною радостию и восхищением духа, полнота духовных чувств преизобилует, при внезапном озарении Господа получил ли я откровение священнейших разумений, прежде вовсе сокрытых от меня, то, чтобы мне удостоиться дольше пребывать в этом, заботливо и часто надобно мне взывать: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Тревожат ли меня ночные ужасы демонов, окружающие меня, беспокоят ли мечтания нечистых духов, самая надежда спасения и жизни у меня исчезает от страшного трепета, то, прибегая к спасительной пристани этого стишка, всеми силами я буду взывать: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Опять, когда утешением Господа буду ободрен, воодушевленный Его пришествием, буду чувствовать, что как будто я огражден бесчисленными тысячами Ангелов, так что вдруг осмеливаюсь искать сойтись с теми, кого я прежде боялся больше смерти и которых прикосновение, даже приближение, я чувствовал с трепетом духа и тела, (осмеливаюсь) вызывать их на борьбу,— то, чтобы по благодати Божией дольше продлилась во мне сила такой стойкости, всеми силами мне надобно взывать: «Боже, в помощь мою вонми: Господи, помощи ми потщися». Итак, молитва этого стишка с неослабным постоянством должна быть изливаема, чтобы избавиться от несчастий, а в счастии сохраниться от превозношения. Размышление об этом стишке, говорю, постоянно должно обращаться в твоей груди. Во всяком деле или служении или в пути не переставай воспевать его и размышлять о нем и во время сна, и во время обеда, и в последних потребностях природы. Это размышление сердца, сделавшись для тебя как бы спасительным образцом (formula), не только сохранит тебя невредимым от всякого нападения демонов, но и, освободив от всех пороков земной нечистоты, приведет тебя к невидимому, Небесному созерцанию и сообщит неизреченную и не многими испытанную горячность молитвы. Засыпай с размышлением об этом стишке, пока чрез постоянное упражнение в этом привыкнешь воспевать его даже и во сне. По пробуждении пусть он первый встречается тебе; во время бодрствования пусть он предваряет все помышления; когда встанешь с постели, пусть он заставляет тебя преклонять колена, отсюда пусть ведет тебя на всякую работу и дело, пусть он сопровождает тебя во всякое время; ты будешь размышлять о нем по заповеди Законодателя (см.: Втор. 6), сидя в доме, ходя по пути, засыпая и пробуждаясь; напишешь его на пороге и дверях уст твоих; поместишь его на стенах твоего дома и во внутренних покоях твоей груди, так чтобы у тебя было это возвышенное пение, когда кланяешься на молитве, когда поднимаешься и когда приступаешь ко всякому необходимому употреблению жизни, пусть будет эта готовая и постоянная молитва.
Эту формулу ум должен содержать непрестанно, пока, непрерывным употреблением ее и постоянным размышлением укрепившись, отвергнет богатство и обширное имущество всех помыслов и, таким образом стесненный нищетою этого стишка, с большею легкостию достигнет того Евангельского Блаженства, которое имеет первенство между другими Блаженствами. «Блажени,— сказано,— нищий духом: яко тех есть Царствие Небесное» (Мф.5,3). Таким образом ставши отличным нищим, посредством такой нищеты он исполнит и это пророческое изречение: «нищь и убог восхвалита имя Твое» (Пс.73,21). И точно, какая нищета может быть больше или святее, как кто, сознавая, что он не имеет никакой помощи, никаких сил, ежедневно просит помощи от чужой щедрости и что его жизнь и существо ежеминутно поддерживается помощию Божиею, справедливо исповедует себя нищим Господним, с покорностию ежедневно взывая к Нему: «аз нищь есмъ и убог; Боже, помози ми!» (ср.: Пс. 39,18). И, таким образом восходя к многообразному знанию Бога при Его озарении, начинает потом насыщаться более возвышенными и сокровенными тайнами, согласно с тем, что говорится Пророком: «высокия горы — еленем; камень — прибежище ежом (в церковнославянском переводе: заяцем — зайцам)» (ср.: Пс.103,18; перевод с подлинника). Это довольно близко приспособляется к сказанной мысли, потому что всякий, пребывающий в простоте и невинности, никому не бывает вреден или неприятен, но, довольствуясь своею простотою, желает только себя предохранять от добычи наветующих; как бы сделавшись духовным ежом, он постоянно прикрывается покровом евангельского Камня (Иисуса Христа) (см.: 1Кор.10, 4; ср.: Пс.136, 9), то есть, будучи огражден памятию о страданиях Господа и постоянным размышлением о вышесказанном стишке, избавляется от наветов нападающего врага. Об этих духовных ежах и в Книге Притчей говорится: «ежи — народ слабый — жилища свои сделали в скалах» (Притч. 30, 26; перевод с подлинника). И точно, что слабее христианина? Что немощнее монаха*, которому не только не предоставляется никакого мщения за обиды, но не дозволяется даже и легкое молчаливое возмущение внутри? А всякий, преуспевающий в этом состоянии, не только приобретает простоту безвредности, но и, огражденный силою рассудительности, становится истребителем ядовитых змей, имея сокрушенного сатану под своими ногами, и, по образу разумного оленя, быстротою духа восходит и пасется на пророческих и апостольских горах, то есть возвышенных и превосходных тайнах их. Напитанный их пищею постоянною, воспринимая в себя чувствования псалмов, он начинает воспевать так, что не как составленные Пророком, а как им самим сочиненные, как собственную молитву выражает их с глубоким сокрушением сердца или по крайней мере считает их относящимися к его лицу и сознает, что изречения их не тогда только исполнились чрез Пророка или на Пророке, но над ним ежедневно исполняются. Ибо тогда Божественные Писания для нас яснее становятся, как бы жилы и мозги их открываются, когда опытность наша не только приобретает, но и предваряет понимание их и смысл слов раскрывается нам не чрез разъяснение, а чрез дела. Ибо, воспринимая то же расположение сердца, с каким воспет или написан псалом, становясь как бы сочинителями его, мы больше предваряем разумение его, нежели последуем, то есть, постигая прежде силу слов, нежели знание, при размышлении о них мы некоторым образом припоминаем, что в нас произошло или происходит при ежедневных случаях, что породило в нас наше нерадение, или приобрело усердие, или доставило Божественное Провидение, или обольстило внушение врага, или похитило легкое, тонкое забвение, или причинила человеческая слабость, или ввело в обман тупое незнание; воспевая псалмы, мы это воспоминаем. Ибо мы находим все эти расположения, выраженные в псалмах, так что то, что произошло с нами, ясно усматривая, как в чистом зеркале, действительнее познаем и, таким образом научившись из действий, как учителей, мы не как услышанное, а как совершенное нами осязательно понимаем, не как усвоенное памятию, а как впечатленное в самую природу вещей порождаем из внутреннего расположения сердца, так что проникаем смысл их не по связи чтения, а по предшествующей опытности, и таким образом дух наш достигает той чистоты молитвы, о которой сказано в предыдущем собеседовании, которая не только не занимается видением какого-либо образа, но и не развлекается никаким голосом, никаким произношением слов, при горячем напряжении ума, при неизреченном восторге сердца, с непобедимою живостию духа возносится и которую дух, ставши вне всех чувств и видимых вещей, изливает Богу неизъяснимыми стонами и воздыханиями».
* Здесь монах сравнивается с ежом: 1) по безвредности и простоте; 2) по причине осторожности и смышлености, по которой он в случае опасности тотчас уходит в пору или щели скалы, свертывается в клубок, поднимает свою острую щетину и, как иглами, покрытый ею, делается неприкосновенным и безопасным; 3) по причине малости или уничиженного состояния.
Герман: «Мы думаем, что нам не только преподано это духовное учение, которого мы просили, но ясно и приятно высказано и самое совершенство его. Ибо что может быть совершеннее и возвышеннее, как содержать в памяти Бога таким кратким размышлением, повторением одного стишка выйти из пределов всего видимого и некоторым образом заключить в краткой речи чувства всех молитв? И потому остается одно, что просим изъяснить нам: каким образом мы могли бы постоянно содержать этот, преподанный нам тобою вместо формулы (правила), стишок (то есть Боже, в помощь мою вонми... [Пс. 69, 2]), так чтобы по благодати Божией нам освободиться от суетных мирских помыслов и постоянно удерживать духовные?
Ибо ум наш, поняв заглавие какого-либо псалма, нечувствительно отвлекаясь от него, без сознания, как бы в исступлении, переходит к другому тексту Священного Писания. А когда начнет сам в себе размышлять о нем, еще не обозрит его всецело, как приходит на память другое свидетельство, а от этого еще к другому переносится размышлением, и таким образом дух, всегда переходя от псалма к псалму, от евангельского текста к апостольскому чтению, от этого к пророческим словам, а отсюда к каким-нибудь священным историям, переносится по всему составу Священного Писания, как непостоянный, как бы блуждающий; ничего не может по своей воле отвергнуть или удержать, вполне что-нибудь обсудить, исследовать, только, так сказать, осязает и отведывает духовные чувства, а породить, приобресть что-либо не может. Таким образом дух, колеблясь и блуждая, даже и во время богослужения, как пьяный, развлекается по разным предметам, никакой обязанности не исполнит как должно; например, когда молится, то вспоминает псалом или что другое прочитанное; когда поет, то размышляет о чем-нибудь другом, нежели что содержит текст самого псалма; когда читает, то думает, что то-то надобно сделать, или вспоминает о сделанном и, таким образом, ничего правильно и благовременно не принимает и не удаляет от себя, водится как бы случайными впечатлениями, не имеет власти удержать то, чем услаждается, или останавливаться на том. Следовательно, нам необходимо прежде всего знать, как мы могли бы по надлежащему исполнять эти духовные обязанности или, по крайней мере, этот стишок, который ты преподал нам вместо правила, неизменно сохранять, так чтобы возникновение и конец всех чувствований не волновались в своем круговращении, а состояли в нашей власти».
Исаак: «Хотя прежде, когда мы рассуждали о состоянии молитвы, думаю, достаточно сказано об этом предмете, однако ж, поелику просите повторить вам то же самое, я коротко скажу об утверждении сердца. Три средства рассеивающийся ум делают постоянным: бдение, размышление и молитва*. Непрестанное упражнение в них и непрерывное внимание доставляют душе постоянную твердость, которая, впрочем, никаким способом не может быть приобретена иначе, как если посредством непрерывного, неутомимого занятия делом, совершаемым не по сребролюбию, а в пользу киновии; наперед будут отвергнуты совершенно все заботы и попечения настоящей жизни, чтобы таким образом мы могли исполнить эту апостольскую заповедь: «непрестанно молитеся» (1 Сол.5,17)**. Ибо весьма мало молится тот, кто привык молиться только в то время, когда преклоняет колена; но никогда не молится тот, кто даже и при преклонении колен развлекается блужданием сердца где-либо. И потому какими хотим быть во время молитвы, такими должны быть прежде времени молитвы. Ибо дух наш во время своей молитвы необходимо получает настроение от предшествующего состояния и, молясь, возносится к Небесному или погружается в земное теми же помыслами, какими занимался пред молитвою». Авва Исаак даже доселе довел второе собеседование с нами о качестве молитвы. Очень удивляясь его учению касательно размышления о вышесказанном стишке (Боже, в помощь мою вонми...), которого держаться он предал новоначальным как бы для образования, и желая твердо усвоить, мы думали, что оно, как сокращенное, легко; но испытали, что оно труднее для соблюдения, нежели то наше старание, с которым мы прежде имели обыкновение разным размышлением пробегать по всему составу Священного Писания без всякого постоянства (то есть пристально не останавливаясь ни на чем). Итак, видно, что никто не исключается от совершенства сердца по неискусству в грамотности, необразованность не препятствует приобретению чистоты сердца и души, которая (чистота) удобно достается всем, если только постоянным размышлением об этом стишке (Боже, в помощь мою вонми...) сохранят здравое и непорочное расположение духа к Богу.
* Рассеяние помыслов бывает иногда от слабости человеческой, иногда от нерадения, иногда по пашей вине, когда произвольно вдаемся в излишние развлечения; а часто, особенно во время молитвы, и демоны всевают в нас разные помыслы — сначала благовидные, полезные. Если примем их, то за полезными придут и бесполезные; если и эти произвольно примем, то в наказание за свою вину будем оставлены и поневоле увлечемся в помыслы совершенно вредные. Потому и надобно бдеть за помыслами, не дозволять им попусту рассеиваться по разным предметам и во всякое время, а особенно во время молитвы, не должно принимать и те помыслы, которые сами по себе хоть хороши, в другое время пригодны, но во время молитвы не полезны, потому что отвлекают от главного предмета молитвы. Чтобы молитва была неразвлекаема, благоуспешна, надобно заранее приготовляться к ней размышлением о нужнейших Божественных предметах или о предмете молитвы с устранением всех суетных помыслов. Частое размышление с принуждением себя к сосредоточению своих мыслей на одном спасительном предмете со временем облегчит этот труд, который сначала для неприучившихся к нему бывает весьма тяжел. Но как мы, по своей немощи, одними своими силами не можем и этого достигнуть и ничего доброго сделать, то надобно молиться Богу, чтобы помог суетные помыслы прогнать, сохранить неразвлекаемость, внимание во время молитвы и дал чувства умиления.
** Как понимать заповедь Апостола о непрестанной молитве? Слабость человеческая не может вынести подвига — постоянно, без перерыва молиться; время нужно на подкрепление себя пищею, отдыхом, сном и на исполнение разных обязанностей. Апостол внушает, что надобно молиться не по временам только, например в праздники, а ежедневно, не в известные только часы, а при всяком случае, при всяком деле, когда только имеем нужду в каком-либо благе духовном или вещественном или в помощи Божией для какого-либо дела, днем и ночью. У Апостола та же мысль заключается, какая и в наставлении Спасителя: «подобает всегда молитися и не стужати (си)» (Лк. 18, 1), то есть надобно молиться постоянно, неотступно, настойчиво, не должно унывать, отчаиваться и оставлять молитву, если не скоро получаем то, чего просим; а постоянно более и более надобно усиливать молитву, настойчивее просить, пока Бог не подаст нам просимое хоть за неотступность нашу, если только это полезно будет нам. Подобные мысли выражаются и в следующих словах: «бдите убо на всяко время молящееся» (Лк. 21, 36). «Благословлю Господа на всякое время, выну хвала Его во устех моих» (Пс. 33, 2).
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter