Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterПрп. Иоанн Кассиан Римлянин. Десять собеседований отцов, пребывающих в Скитской пустыне
Глава 1
Собеседования старца, аввы Исаака, которые мы теперь предлагаем, при помощи Божией, исполнят то, что во второй книге постановлений (Иоанн Кассиан Римлянин. О постановлениях киновитян) мы обещали сказать о непрестанной молитве. Изложив это, думаю, я удовлетворю и заповеди блаженной памяти папы Кастора, и вашему желанию, блаженнейший папа Леонтий и святой брат Елладий, извиняясь сначала в обширности книги, которая, при всем нашем старании — сократить повествуемое не только сжатою речью, но и многое пройти молчанием, вышла гораздо больше, нежели как мы предполагали. Итак, предпослав рассуждение о разных постановлениях, которое для краткости мы сократили, наконец предлагаем следующее учение блаженного Исаака.
«Цель всякого монаха и совершенство сердца состоит в непрерывном постоянстве молитвы и, сколько возможно бренному человеку, в невозмущаемом спокойствии ума и всегдашней чистоте его. К достижению сего нужны: неослабный телесный труд и сокрушение духа, так чтобы между тем и другим находилась тесная, взаимная связь. Ибо как все добродетели стремятся к совершенству молитвы, так и сами они не могут быть твердыми и постоянными, если не будут соединены и скреплены оною. Как без добродетелей нельзя вполне приобресть постоянного молитвенного покоя, так и без этого покоя невозможно в точности исполнить добродетелей, споспешествующих оному. Посему непристойно было бы и беседовать о свойстве молитвы, и вдруг приступить к рассмотрению главной ее цели, состоящей в деятельном исполнении всех добродетелей, не исследовав предварительно, что нужно или оставить, или сделать для достижения оной, по учению евангельской притчи, не расчислив наперед и тщательно не приготовив всего, что потребно к тому, чтобы воздвигнуть высочайшую духовную храмину (см.: Лк. 14, 28). Впрочем, и самые приготовленные материалы останутся напрасно и не допустят безопасно возложить на себя высокого верха совершенства, если не будет откинута нечистота пороков и не будет извержен преклонный к разрушению щебень страстей нашего сердца — сей земли хрящеватой, а что всего более, если на евангельском камне (см.: Лк. 6,48) не будут положены твердейшие основания простоты и смирения, поддерживаясь коими, сия, из духовных добродетелей воздвигаемая, храмина могла бы стоять неподвижно и в своей надежной прочности возносить главу свою к высоте небесной. Когда эта храмина будет утверждена на таких основаниях, то пусть прольется обильнейший дождь страданий, пусть притекут, с ужасным стремлением, быстрые реки гонений, пусть наляжет свирепая буря противных духов, она не только не падет, но даже не потерпит никакого повреждения от этих нападений.
Чтобы молитва была возносима с надлежащею горячностию и чистотою, должно непременно наблюдать следующее: во-первых, надобно отложить всякое попечение о телесных вещах и не только заботиться, но и думать не должно о каком-либо недосуге или предприятии. Надобно убегать всяких развлечений, пустословия или многословия, равно как и всяких шуток, а более всего надобно исторгнуть с корнем расположение к гневу или унынию и вовсе истребить пагубное разжжение плотской похоти и любостяжания. Отбросив эти и подобные им пороки, легко представляющиеся взорам каждого, и произведши, таким образом, извержение непотребных веществ, совершаемое чистотою простоты и невинности, затем должно положить сперва незыблемые основания глубокого смирения, кои могли бы держать на себе храмину, имеющую вознестись до неба, и потом уже на этом основании воздвигать духовное здание добродетелей, удерживая дух от всякого опасного для него развлечения и рассеяния, чтобы он, таким образом, мог постепенно возвышаться к созерцанию Бога и к другим духовным видениям. Ибо то, чем бывает занята душа наша до молитвы, по необходимости приходит на память и во время продолжения оной. Посему прежде начатия молитвы, мы должны поставлять себя в таком состоянии, в каком желаем находиться в продолжение оной. Ибо ум во время молитвы получает настроение, сообразное с предыдущим состоянием; представляющийся очам его образ прежде наших действий, также слов или чувствований, произведет то, что мы, и приступив к молитве, по свойству предварительного расположения, или будем гневаться, или унывать, или возбуждать в себе прежние вожделения и наклонности, или станем с безрассудностью (что и сказать стыдно) забавляться каким-нибудь смешным изречением или происшествием, или устремимся к прежней рассеянности. Итак, поспешим еще до молитвы изгнать из внутренности сердца нашего то, чего не желали бы иметь во время оной, дабы можно было исполнить нам апостольскую заповедь: «непрестанно молитеся» (1 Сол.5,17),—и еще: «на всяцем месте воздеюще преподобныя руки без гнева и размышления» (ср.: 1Тим.2,8). Ибо нельзя исполнить этой заповеди, если ум наш не очистится от всякой скверны пороков, если не облечется в одни добродетели, как свойственную себе лепоту, и не будет питаться непрерывным созерцанием Всемогущего Бога.
Качество души хорошо сравнивают с легким пером или пухом. Не будучи омочен никакою постороннею жидкостью, при самом слабом дыхании ветерка, он обыкновенно, по своей легкости, возносится на высоту; а если бывает отягчен какою-либо влажностью, то, вместо того, чтобы подниматься на воздух, от тяжести принятой им влаги прилегает к недрам земли. Так и ум наш если будет свободен от бремени приражающихся к нему пороков и мирских забот и чужд растления вредных похотей, то, облегчаемый силою природной чистоты своей, при самом тихом веянии духовного размышления, возвышается к превыспреннему и, оставляя все дольнее и земное, переносится к Небесному и невидимому. Посему-то и заповедует нам Господь: «внемлите себе, да не когда отягчают сердца ваша объядением и пиянством и печалъми житейскими» (ср.: Лк.21,34). Итак, если хотим, чтобы молитвы наши восходили не только до небес, но и превыше небес, то постараемся поставить ум наш в естественное состояние его духовности, очистив его от всех земных пороков и скверны страстей, чтобы таким образом молитва его, не отягчаясь более никаким бременем пороков, могла вознестись к Богу.
Надобно заметить причины, производящие отягчение в уме нашем, на которые указывает Господь. В числе этих причин Он не полагает прелюбодеяние, блуд, убийство, богохуление, воровство, которые все признают грехами смертными, гибельными; но объядение, пьянство, печали и заботы житейские, которых не только мирские люди не берегутся и не почитают гибельными, но даже некоторые (о чем стыдно и говорить), называющие себя монахами, предаются этим занятиям как безвредным и полезным. Хотя эти три причины, даже буквально понимаемые, отягчают душу, разлучают ее с Богом и пригнетают к земле; впрочем, легко уклониться от них, особенно нам, которые нарочно удалены от всякого обращения с миром и вовсе не имеем никакого повода предаваться мирским заботам, пьянству и объядению. Но есть и другое объядение и пьянство — духовное, коего труднее избежать, и есть особенные заботы и попечения житейские, в которых часто принимаем участие и мы, несмотря на то, что совершенно отреклись от всех стяжаний наших, воздерживаемся от вина и всяких пиршеств и находимся в уединении. О них-то говорит пророк Иоиль: «восстаните, упившиеся, и не от вина» (Иоил.1,5; перевод с подлинника) и также другой Пророк говорит: «изумляетеся и удивляетеся, волнуетеся и смущаетеся, пияны, и не от вина, движитеся, и не от пиянства» (Ис.29,9; перевод с подлинника). Из этого необходимо следует, что вино, причиняющее это пьянство, по словам Пророка, есть ярость змиев (Втор.32, 33). Заметь, отколе ведет свое начало такое вино: «от виноградов бо содомских виноград их, и розга их от Гоморры» (Втор. 32, 32). Хочешь ли также знать плод этого винограда и этого рождия? «Грозд их грозд желчи, грозд горести их» (Втор.32,32). Посему если мы не будем чисты от всех пороков и трезвенны от упоения всех страстей, то и без употребления пьянственного вина, и без роскошных пиршеств сердце наше отягчится пьянством и объядением, еще более вредным. Ибо если житейские заботы могут касаться и нас, чуждых, впрочем, мирских дел, то этим самым очевидно оправдывается правило отцов, кои относили к числу житейских забот и попечений все то, что превышает необходимость ежедневного пропитания нашего и непременные потребности тела. Так, например, когда мы стараемся всеми мерами приобрести два или три сольда, между тем как и один был бы достаточен для наших нужд; когда заботимся о стяжании трех или четырех одежд, между тем как для употребления днем и ночью довольно было бы двух; или когда бы для жительства достаточна была одна или две кельи, увлекаясь житейскою гордостью и пышностью, мы стараемся строить четыре или пять, и притом великолепнейшие и обширнейшие, без всякой надобности; и вообще, когда слишком уважаем мучительные мирские пожелания.
Очевидные опыты научают, что это происходит не без наущения демонов. Один старец, добродетельнейшей жизни, проходя мимо кельи брата, страдавшего этим душевным недугом, о коем мы сказали (ибо он, беспокоясь об излишних постройках и починках, ежедневно изнурял себя трудом), издали увидел, что он разбивает тяжелым молотом твердый камень. Тут еще он увидел, что при этом брате находился эфиоп, который, соединив свои руки с его руками, вместе с ним делал удары молотом и пылающими факелами побуждал его к постоянному продолжению работы. Старец долго стоял, удивляясь и жестокому нападению демона, и столь коварному обольщению. Ибо когда брат сей, ослабев от чрезмерного труда, намеревался успокоиться, оставив труд свой, то, наущением того же духа, был понуждаем снова брать молот и не оставлять начатого дела, так что уже не чувствовал тяжести труда, будучи неослабно поддерживаем непрестанным подстреканием демона. Наконец, тот старец, тронувшись столь жестоким ругательством демона, подходит к келье брата и, приветствуя, говорит ему: «Над чем столько трудишься, брат?» — «Обделываем этот твердейший камень, — отвечал он,—и едва только могли мы разбить его».— «Правду говоришь ты: едва мы могли,— сказал старец,—ибо ты был не один, когда разбивал камень, с тобою был еще некто другой, которого ты не видел и который не столько помогал тебе в этой работе, сколько со всею жестокостию понуждал тебя к оной». Итак, это еще не показывает, что душа наша свободна от свойственной мирским людям болезни, если мы воздерживаемся только от тех попечений, кои хотя бы и желали исполнить, но не можем, и если оказываем презрение к таким вещам, домогательство коих в глазах как духовных людей, так и мирских с первого взгляда представляется предосудительным; но верный знак таковой свободы состоит в том, когда мы с хладнокровием отвергаем даже и то, что властны сделать и что имеет вид приличия. В самом деле, сии по-видимому незначительные малости, почитаемые безразличными от людей одинакового с нами состояния, не менее отягчают ум монаха, как и те великие заботы, кои обыкновенно омрачают чувства мирских людей. Ибо и они также не допускают, чтобы монах, отложив всякую земную нечистоту, возносился к Богу, к Коему всегда должна быть обращена мысль наша и от Коего, как Высочайшего блага, малейшее уклонение есть настоящая смерть и бедственная погибель. А чей ум, отрешившись от уз всяких плотских страстей, придет в твердое состояние спокойствия, чье сердце всею крепостию прилепится к одному Верховному благу, тот в состоянии будет исполнить апостольскую заповедь: «непрестанно молитеся» (1Сол.5,17); и еще: «на всяцем месте воздеюще преподобный руки без гнева и размышления» (ср.: 1Тим. 2, 8). Ибо коль скоро сердечные помышления будут, так сказать, поглощены чистотою и из земных сделаются духовными и ангельскими, то, что бы ни входило в них, чем бы они ни были заняты, молитва всегда будет чистейшею и искреннейшею».
Герман: «О, если бы таким же образом и с одинаковою удобностию можно было непрестанно сохранять духовные помыслы, как и приобретать иногда семена оных! Ибо когда они возродятся в нашем сердце посредством чтения Священного Писания, или при воспоминании каких-нибудь духовных подвигов, или во время созерцания Небесных Таинств, то, нечувствительно убегая от нас, скоро исчезают. Иногда ум наш находит и другой какой-нибудь случай к духовным чувствованиям, но, при появлении иных, случайно встретившихся чувствований, те из них, кои занимали нас прежде, тотчас оставляют нас, так что с вероятностию можно думать о душе, всегда самой в себе непостоянной и потому не имеющей собственной силы твердо удержать в себе святые помыслы, что она и в то время, когда по-видимому удерживает их несколько, получила их случайно, а не по собственному тщанию. Ибо как можно приписать произволению нашему начало тех помышлений, коих постоянное пребывание не состоит в нашей воле? Но чтобы из-за решения этого вопроса далеко не уклониться нам от предположенного исследования и не замедлить долго первоначально предпринятым нами рассуждением о молитве, оставляя сей предмет до другого времени, неотступно просим тебя объяснить нам качество молитвы, тем более что и святой Апостол заповедует совершать оную во всякое время, говоря: «непрестанно молитеся» (1Сол.5,17). Итак, сперва мы желаем знать качество молитвы, то есть какую должно всегда воссылать молитву, а потом каким образом можно непрестанно продолжать оную или заниматься ею. Ибо и каждодневный опыт показывает, что она не может быть совершаема при слабом напряжении сердца, и предложенная тобою мысль внушает, что последняя цель монаха и верх всякого совершенства состоит в надлежащем совершении молитвы».
Исаак: «Объять все виды молитв, без высочайшей чистоты сокрушенного сердца и просвещения Святаго Духа, мне кажется, невозможно. Они столь же многочисленны, как и те состояния, в коих может находиться всякая душа. Хотя мы и совершенно уверены, что, судя по холодности нашего сердца, мы не можем обозреть все виды молитв, впрочем, попытаемся изложить их, сколько позволяет нам малая опытность наша. По мере чистоты, в какой преуспевает чей-либо ум, и по свойству состояния, в какое он или случаями приводится, или своим старанием приходит, ежеминутно изменяется и самый вид молитвы; и потому очевидно, что никто не может воссылать молитв всегда однообразных. Ибо всякий иначе молится в веселии, нежели когда отягчен бывает бременем печали и отчаяния; иначе, когда укрепляется в духовном преспеянии, нежели когда утесняется нападениями врага; иначе, когда испрашивает отпущения грехов, нежели когда просит приобретения благодати, или какой-нибудь добродетели, или уничтожения какого-нибудь порока; иначе, когда сокрушается мыслию о геенне и страхом будущего Суда, нежели когда воспламеняется желанием будущих благ и надеждою; иначе находится в нуждах и напастях, нежели в безопасности и спокойствии; иначе, когда просвещается откровениями Небесных тайн, нежели когда скорбит о бесплодии своих добродетелей и сухости чувствований.
Изложив понятие о качестве молитвы, хотя не столь подробно, как требовала бы важность предмета, но сколько позволяет краткость времени или, лучше, слабость нашего ума и огрубелость сердца, теперь предстоит нам еще большая трудность в раздельном изъяснении всех видов молитв, коих Апостол полагает четыре, говоря о сем так: «молю убо прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения» (1Тим.2,1). Такое разделение, без сомнения, сделано Апостолом не напрасно. Посему нужно сперва определить, что значит молитва, моление, прошение, благодарение; далее нужно исследовать, все ли эти четыре вида должны быть вместе употребляемы молящимися, так чтобы во всякой молитве все они соединялись, — или должны быть приносимы порознь и попеременно, то есть иногда молитвы, иногда моления, а иногда прошения или благодарения; или один должен воссылать Богу молитвы, а другой моления, один прошения, а другой благодарения, сообразуясь, то есть, с мерою возраста, в какую приходит чей-либо ум, смотря по напряжению своей деятельности.
Итак, прежде всего нам надобно вникнуть в свойство самых названий и слов и показать различие между молитвою, молением и прошением; потом рассмотреть, должны ли они быть возносимы порознь или вместе; в-третьих, надобно размыслить, не внушает ли чего-нибудь важного и самый порядок, в каком поставлены слова Апостола, или надобно просто почитать оный обыкновенным только разделением и понимать его безразлично, что, впрочем, кажется мне невероятным; ибо не должно думать, чтобы Святый Дух устами Апостола произнес что-либо мимоходом и без намерения. Рассмотрим же теперь, при содействии Божием, каждый вид молитвы в том именно порядке, какой предложен нами.
«Молю убо прежде всех творити молитвы» (1Тим.2,1). Молитва есть умилостивление за грехи, посредством коего человек кающийся испрашивает прощение или в настоящих, или в прежних своих беззакониях.
В молениях мы что-либо приносим или обещаем Богу, что по-гречески называется ??? — «моление обетное» или просто «обет». Почему, где в греческом стоит: ???, в латинском переводе читается: vota mea Domino reddam — «обеты мои Господу совершу». Согласно же с обыкновенным значением слов греческий текст может быть выражен и таким образом: «молитвы моя Господеви воздам» (Пс. 115,9). Равно и в Екклесиасте мы читаем: «аще обещавши обет Богу, не умедли отдати его» (Еккл.5,3). Греческий текст, соответствующий нашему, есть следующий: ??? — и прочее, который может быть переложен таким образом: «Если принесешь моление (обетное) Богу, не умедли исполнить его». А исполнить его может каждый из нас. Так, мы приносим сии обетные моления, когда, отрицаясь мира, обещаемся служить Господу со всею ревностию сердца своего и умереть для всякого общения с миром и для всех дел его; приносим сии моления, когда, презрев мирские почести, отвергнув земные стяжания, обязываемся во всяком сокрушении сердца и в нищете духа прилепляться Господу; мы приносим сии моления, когда даем обет непрестанно сохранять совершенную чистоту тела и непреоборимое терпение или вовсе исторгнуть из сердца своего корень производящего смерть гнева и уныния. Если же, по своей беспечности и удобопреклонности к прежним порокам, мы не исполним сих благих намерений, то будем виновны в наших молениях и обетах, и к нам отнесутся тогда сии слова: «благо тебе, еже не обещаватися, нежели обещавшуся тебе, не отдати» (ср.: Еккл.5,4). Что с греческого можно разуметь так: «Лучше не молиться, нежели, молясь, не исполнять молитвенных обетов».
На третьем месте у Апостола поставлены прошения, кои мы, находясь в горячности духа, обыкновенно воссылаем за других, прося, то есть, о тех, кого любим, или о мире всего мира, выражаясь же словами самого Апостола, за вся человеки: «за царя и за всех, иже во власти суть» (ср.:1Тим.2, 1-2).
Напоследок, на четвертом месте, полагаются благодарения, кои ум в неизглаголанном восторге приносит Богу, когда, то есть, воспоминает прошедшие благодеяния Божий, или созерцает настоящие, или когда, прозирая в будущность, усматривает, какие и сколь великие блага уготовал Бог любящим Его. В сем последнем случае, обыкновенно, изливаются обильнейшие молитвы, когда, то есть, дух наш, взирая чистейшими очами на награды, уготованные святым в Будущем Веке, побуждается с безмерною радостию воссылать Богу неизреченные благодарения.
Каждый из показанных четырех видов молитвы может иногда делаться приношением тучным; ибо известно, что и молитва, рождающаяся от сокрушения о грехах, и моление, проистекающее от верности приношений и точного исполнения обетов в чистой совести, и прошение, происходящее от пламенной любви, и благодарение, рождающееся от созерцания благодеяний, величия и милосердия Божия, весьма часто производят в нас горячайшие и пламенные молитвы. Отсюда видно, что все вышеупомянутые четыре вида полезны и необходимы всякому человеку, так что один и тот же человек, смотря по различию внутреннего своего расположения, может иногда приносить молитвы, иногда — моления, иногда — прошения, иногда — благодарения, чистые и горячайшие. Впрочем, первый вид, кажется, особенно приличен начинающим, кои, как жалом, уязвляются еще воспоминанием своих пороков; второй — тем, коих преспеяние в добродетелях поставило на некоторую высшую степень духовного совершенства; третий — тем, кои, исполняя обеты свои на самом деле, приемлют на себя ходатайство и за других, по любви и снисхождению к их немощи; четвертый же свойствен тем, кои, исторгнув из сердец своих терны наказующей совести, спокойно и совершенно чистым умом созерцают милости и щедроты Господни, или прежде оказанные им, или настоящие, или в Будущей Жизни приготовляемые, и чрез то пламенеющим сердцем возбуждаются к горячайшей и устами человеческими неизглаголанной молитве. Случается, впрочем, что ум, достигший такого совершенства чистоты и начавший уже утверждаться в оном, вдруг объемлет все сии виды молитв и, обтекая их, наподобие некоего непостижимо быстрого пламени, проливает пред Богом неизреченные, чистейшей силы исполненные моления, кои Сам Дух, без нашего ведения, возносит к Богу в воздыханиях неизглаголанных (см.: Рим. 8, 26), то есть в сию минуту человек одушевляется такими чувствованиями и столь непостижимо изливается в молитве, что в другое время он не только не может пересказать сего, но даже и возобновить в своей памяти. А из этого видно, что в какой бы мере возраста кто ни находился, может иногда воссылать чистые и усердные молитвы. Ибо и тот, кто стоит на первой и низшей степени, возмущаясь помыслом о грядущем Суде, страшась испытания и ужасаясь наказания,— и тот, говорю, приходит иногда в такое сокрушение, что не менее является готовым утучнить (см.: Пс.62, б) молитвенную жертву свою, как и тот, кто наслаждается неизреченным веселием и радостию, при созерцании чистым сердцем Божеских благодеяний; ибо он, зная, что ему много прощено, начинает, по слову Господа, много любить (см.:Лк.7, 47).
Впрочем, для преспеяния в духовной жизни и для совершенного исполнения добродетелей, мы должны располагать себя особенно к тем видам молитв, кои побуждают нас воссылать или созерцание будущих благ, или сила пламенной любви, или по крайней мере (скажу скромнее и ближе к возрасту начинающих) стремление снискать какую-нибудь добродетель или истребить какой-нибудь порок. Ибо нельзя иначе достигнуть тех высших видов молитвы, о коих мы уже сказали, если ум наш мало-помалу и постепенно не пройдет прежде ряд низших оных молитв.
Господь наш собственным примером благоволил освятить сии четыре вида молитв, дабы и в сем случае исполнилось то, что о Нем сказано: «начат Иисус творити же и учити» (Деян.1,1). Он приносит молитву, когда говорит: «Отче, аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия» (ср.: Мф.26, 39); или как воспевается в псалме от лица Его: «Боже, Боже мой, вонми ми, векую оставил мя ecи» (Пс. 21, 2) — и тому подобное. Моление Его выражается в сих словах: «Аз прославих Тя на земли, дело соверших, еже дал ecи Мне да сотворю» (Ин.17, 4); или: «и за них Аз свящу Себе, да тии будут священи во истину» (ср.: Ин.17,19). Прошение Его выражается в следующих словах: «Отче, ихже дал ecи Мне, хощу, да идеже есмь Аз, и тии будут со Мною, да видят славу Мою, юже дал ecи Мне» (Ин. 17, 24); или: «Отче, отпусти им: не ведят бо, что творят» (ср.: Лк.23,34). Благодарение выражается в следующих словах: «исповедаютися, Отче, Господи небесе и земли, яко утаил ecи сия от премудрых и разумных и открыл ecи та младенцем: ей, Отче, яко тако быстъ благоволение пред Тобою» (Лк.10,21); или в словах: «Отче, хвалу Тебе воздаю, яко услышал ecи Мя: Аз же ведех, яко всегда Мя послушавши» (Ин.11,41—42). Хотя сии примеры показывают, что все оные четыре рода молитв можно воссылать порознь и в различное время; впрочем, в совершенной молитве они могут и соединяться,— чему также научает пример Господа нашего, представленный в той пространной молитве, которую читаем в конце Евангелия Иоаннова (см.: Ин. 17). Текст ее, по своей обширности, не может быть приведен здесь, но в справедливости сказанного может увериться всякий читатель по внимательном рассмотрении ее содержания. Ту же мысль очевидно выразил и Апостол в Послании к Филиппийцам, где он несколько переменяет порядок четырех видов молитвы и показывает, что иногда, объятые молитвенным пламенем, мы должны приносить их вместе. «Но во всем,— говорит он, — молитвою и молением со благодарением прошения ваша да сказуются к Богу» (Флп.4,6), чем самым он в особенности хотел внушить нам, что к молитве и молению надобно присоединять и благодарение с прошением.
За сими четырьмя видами молитв следует состояние возвышеннейшее и совершеннейшее, которое заключается в созерцании Единого Бога и в пламенной любви к Нему и где ум наш, объятый и проникнутый сею любовию, беседует с Богом ближайшим образом и с особенною искренностию, как с Отцом своим. Что мы тщательно должны стараться достигать сего состояния, это внушают нам слова молитвы Господней (см.: Мф.6, 9-13). Мы говорим: «Отче наш!» Если таким образом Бога, Господа Вселенной, собственными устами исповедуем Отцом своим, то вместе с сим исповедуем и то, что мы из состояния рабства совершенно приведены в состояние усыновленных чад Божиих. Далее мы присовокупляем: «Иже ecи на небсех», чем самым изъявляем свою готовность со всем ужасом отвращаться настоящей земной жизни, как страннической и весьма далеко уклоняющей нас от Отца нашего, а напротив, с величайшим желанием стремиться к той области, в которой полагаем обитель Отца нашего, и не позволять себе ничего такого, что делало бы нас недостойными высокого всыновления, лишало нас, как незаконных детей, Отеческого наследия и подвергало всей строгости Праведного Суда Божия. Достигши столь высокой степени сынов Божиих, мы тотчас возгорим свойственною добрым детям любовию, которая заставит нас во всем искать не своей пользы, но славы Отца нашего. Почему мы говорим Ему: «да святится имя Твое», чем свидетельствуем, что наше чаяние, наша радость есть слава нашего Отца, последуя Тому, Кто сказал: «глаголяй от себе славы своея ищет: а Ищай славы Пославшего Его, Сей истинен есть, и несть неправды в Нем» (Ин.7,18). Сосуд избранный, будучи исполнен сими чувствованиями, желает «отлучен быти от Христа» (Рим.9, 3), чтобы только приобресть Ему многочисленное семейство и присовокупить к славе Отца своего спасение всего Израиля. Ибо тот безопасно желает погибнуть за Христа, кто знает, что никто не может умереть, умирая за жизнь. И в другом месте тот же Апостол говорит: «радуемся, егда мы немощствуем, вы же сильни бываете» (ср.: 2 Кор.13, 9). Да и нужно ли удивляться, что сосуд избранный желает быть отлучен от Христа для славы Его, для обращения своих братии и для сохранения преимуществ своего народа, когда и пророк Михей желает быть лживым и чуждым вдохновения Святаго Духа, чтобы только народ иудейский мог избежать тех казней и бедствий плена, которые он предсказывал ему в своем пророчестве? «О, когда бы,— говорит он,— я не был мужем, имеющим Духа, и лучше глаголал бы ложь» (Мих.2, 11; перевод с подлинника). Мы не упоминаем уже о той готовности законодателя Моисея погибнуть вместе с заслужившими погибель своими братиями, которую он выражает в следующих словах: «молюся Ти, Господи: согрешиша людие сии грех велик: и ныне, аще оставиши им грех их, остави: аще же ни, изглади мя из книги Твоея, в нюже вписал ecи» (ср.: Исх.32, 31—32). Впрочем, слова: «да святится имя Твое», — справедливо могут давать и ту мысль, что священие Бога есть наше совершенство. Посему, говоря Ему: «да святится имя Твое», мы говорим как бы следующее: «Отче! Сделай нас такими, чтобы мы могли разуметь величие Твоей святости, или удостоиться приятия оной, или, лучше, да открывается святость Твоя в духовной жизни нашей». А это только тогда исполняется в нас действительно, когда люди «видят добрая дела наша и прославляют Отца нашего, Иже есть на небесех» (ср.: Мф.5, 16).
Вторым прошением ум, достигший высшей степени чистоты, умоляет о том, «да придет», как можно скорее, «Царствие» Отца его, разумея под сим то всегдашнее царствование Христа во святых, которое наступает тогда, когда, по истреблении из сердец наших смрадных пороков, власть диавола прекращается и Бог, по причине благоухания добродетелей, начинает в нас владычествовать, когда, вместо побежденной плотской похоти, воцаряется в уме нашем чистота, вместо подавленного гнева, спокойствие, вместо попранной гордости — смирение, или то Царство, которое в предопределенное время обещано всем вообще достигшим совершенства и сделавшимся сынами Божиими, когда Христос скажет им: «приидите, благословенный Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие от сложения мира» (Мф.25,34). К сему-то Царствию бывают устремлены и как бы пригвождены взоры, желания и ожидания чистой души, когда она взывает к Богу: «да приидет Царствие Твое!» Ибо она твердо уверена свидетельством своей совести, что тотчас наследует это Царство, как скоро оно откроется. Напротив, никто из беззаконников не осмелится желать сего; ибо тот, конечно, не захочет и видеть Престола Судии, кто знает, что в день Пришествия Его получит он за дела свои не венец и награду, а наказание.
Третье прошение есть сыновнее: «да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли». Не может быть молитвы выше той, которою мы желаем, чтобы земное удостоилось сравниться с Небесным. Ибо что значат слова: «да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли», как не то, что «да будут люди подобны — Ангелам, и, как сии исполняют волю Божию на Небе, так и все живущие на земле да творят не свою, а Его волю». И этого прошения никто не может произнесть с полным чувством, кроме одного того, кто верует, что Бог все, что кажется нам несчастием или счастием, устрояет к нашей пользе и что Он более промышляет и печется о нашем спасении и благе, нежели мы сами о себе. Впрочем, можно понимать это и иначе. Воля Божия состоит в спасении всех человеков, по словам святого Павла: «Иже всем человеком хощет спастися и в разум истины прийти» (1Тим.2, 4). Итак, взывая к Богу: «да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли», мы иными только словами умоляем Его так: «Отче! Чрез познание Тебя да спасутся все живущие на земле, подобно тем, которые пребывают уже на Небе».
Далее: хлеб наш ???, то есть насущный, или, по другому Евангелисту, «ежедневный, даждь нам днесь». Первым словом означается существенное его достоинство, по коему он превышает все сущности и превосходит все твари высокою своею святостию, а вторым выражается естественное употребление его и польза. Ибо когда говорится: «ежедневный», то этим показывается, что без него мы не можем ни одного дня продолжать духовной жизни; а когда говорится: «днесь», то этим показывается, что надобно принимать его ежедневно и что вчерашнее вкушение его недостаточно, если он подобным образом не будет и ныне преподан нам. Поелику же нет дня, в который бы не нужно было укреплять сердце внутреннего нашего человека принятием и вкушением этого «хлеба», то таковая ежедневная потребность должного заставляет нас во всякое время проливать о нем молитву. Впрочем, слово «днесь» — можно принимать и в отношении к настоящей жизни, то есть: «Подавай нам хлеб сей, доколе мы находимся в здешнем веке, ибо знаем, что и в Будущей Жизни он будет Тобою подаваем тем, кои заслужили его, но мы просим даровать нам его еще «днесь», ибо кто не удостоится принять оного в настоящей жизни, тот не возможет причаститься его и в Будущей».
«И остави нам долги наша, яко и мы оставляем должником нашим». Неизреченное Божие милосердие! Оно не только предало нам образ молитвы, не только изложило нам правила нравственности, чрез исполнение коих мы можем угодить Богу, и не только исторгает самые корни гнева и уныния силою предписанного образа непрестанной молитвы, но даже подает молящимся средство к снисканию себе милости и любви в День откровения Суда Божия и некоторым образом сообщает нам власть смягчить определение Судии нашего и как бы обязать Его к прощению наших согрешений примером собственного нашего прощения: «остави нам,— говорим Ему,— яко и мы оставляем». Итак, в надежде на эту молитву смело может просить отпущения грехов всякий, кто только отпустил своим должникам, но не должникам своего Господа. Ибо некоторые из нас (что всего хуже) бывают обыкновенно милостивы и весьма снисходительны к тем поступкам, кои оскорбляют Бога, хотя бы они были великими преступлениями, и, напротив, являются жестокими и неумолимыми отмстителями за собственные малейшие оскорбления. Посему кто от всего сердца не отпустит согрешающему против него брату своему, тот сею молитвою будет испрашивать себе не помилование, а осуждение и сам собственным признанием призывает на себя строгий суд, говоря: «Остави мне, как и я оставил». Ибо если эта молитва его будет услышана, то, в соответственность примеру его, что иное должно последовать, как не гнев неумолимый и непременное определение наказания. Итак, если мы хотим быть судимы милостиво, то и сами должны быть милостивы к тем, кои против нас согрешили; ибо столько отпустится нам, сколько мы отпустим тем, кои причинили нам какой-либо вред своею злостию. Некоторые, страшась того, чтобы не показать, что произнесением этих слов молитвы они более обвиняют себя, нежели извиняют, молча пропускают их, тогда как весь народ поет оные в церкви. Но напрасно стараются употреблять эти хитрости пред Судиею всех, Который восхотел наперед показать своим подсудимым, как Он будет судить их, то есть Он показал нам такой образ суда, по коему не хочет явиться строгим и неумолимым, но как мы хотим от Него быть судимы, так должны судить и братии наших, если они в чем-либо согрешат против нас: «ибо суд без милости будет не сотворшему милости» (ср.: Иак.2, 13).
Далее следует: «и не введи нас во искушение». При сем рождается немаловажный вопрос. Если мы молимся, чтобы мы не подвергались искушению, то как можем доказать твердость своей добродетели, коей требует Священное Писание? «Иже не искусися, — говорит оно,— мало весть» (Сир.34, 10). И еще: «блажен муж, иже претерпит искушение» (Иак.1, 12). Итак, слова молитвы: «не введи нас во искушение» — не то значат, что «не попусти нам когда-либо искуситься», но «не допусти нам быть побежденными в искушении». Искушаем был Иов, но не введен в искушение, ибо «не даде безумия Богу» (Иов.1,22) — и не осквернил уст богохулением, к чему хотел привлечь его искуситель. Искушаем был Авраам, искушаем был Иосиф, но ни тот, ни другой из них не введен был в искушение, ибо ни один не исполнил воли искусителя. Наконец, следует: «но избави нас от лукаваго», то есть не попусти искуситься от диавола сверх нашей силы, «но сотвори со искушением и избытие, яко возмощи нам понести» (ср.: 1Кор. 10, 13).
Итак, видите, какой образ молитвы предложен нам от Самого Судии, Коего мы должны умолять оною. Здесь нет прошения и даже воспоминания ни о богатстве, ни о почестях, ни о власти и силе, ни о телесном здравии или временной жизни. Творец вечности не хочет, чтобы мы просили у Него чего-нибудь суетного, маловажного и временного. Итак, тот нанесет величайшее оскорбление Его величеству и благости, кто, презрев сии вечно благие прошения, захочет умолять Его о чем-либо скоропреходящем и тленном; такой человек маловажностию прошений скорее навлечет на себя негодование Судии своего, нежели привлечет Его благоволение.
Хотя предложенная молитва, будучи изречена или постановлена Самим Господом, по-видимому заключает в себе всю полноту совершенства; впрочем, присных своих она руководит к тому, прежде сказанному нами, возвышеннейшему состоянию, к той пламенной и весьма немногими дознанной и испытанной или, точнее сказать, неизглаголанной молитве, которая, превосходя всякое человеческое понятие, не может быть выражена ни звуками голоса, ни движениями уст и никаким сочетанием слов, но которую ум, озаренный блистанием Небесного света, произносит не человеческою слабою речью, но от избытка чувствований произвольно изливает из себя, как бы из некоего обильнейшего источника, и неизъяснимо воссылает к Господу. В это краткое время ум наш бывает исполнен таких ощущений, что и обратясь в самого себя не может ни изречь, ни обозреть оных. Такое состояние также показал нам Господь в тех молитвах, кои Он, как пишется в Евангелии, возносил уединенно на горе (см.: Лк.5,16) или в молчании, когда, находясь в подвиге молитвы, проливал даже капли крови (см.: Лк. 22, 44). Пример неподражаемый!
Кто же, обладая какою-нибудь опытностию, достаточно может изъяснить разности, самые причины и происхождение сокрушений, от которых дух, воспламенившись и разгораясь, возбуждается к чистой и пламенной молитве? Немногие из этих причин, сколько можем теперь при просвещении Господа вспомнить, предложим для примера. Иногда стих какого-нибудь псалма, когда поем, подавал повод к пламенной молитве, иногда сладкозвучное пение брата возбуждало души бесчувственных к усердной молитве. Знаем, что внятность и важность поющего псалмы доставляла много горячности предстоящим; также увещание совершенного мужа, духовное собеседование возбуждает в нерадивых расположение к обильнейшим молитвам. Знаем также, что мы не менее были приводимы к полному сокрушению погибелью брата или приятеля какого-нибудь. Также воспоминание о нашей холодности и нерадение иногда возбуждало в духе спасительную горячность. Таким образом, нет сомнения, что бывают бесчисленные случаи, при которых благодать Божия может пробуждать души наши от равнодушия и сонливости*.
* Блаженный Августин о происхождении сокрушения говорит: «Размышление рождает знание, знание - сокрушение, сокрушение - набожность, набожность совершает молитву. Сокрушение бывает, когда от рассматривания своих зол сердце уязвляется скорбию. Набожность есть благочестивое и смиренное расположение к Богу,- смиренное от сознания своей немощи, благочестивое от рассматривания милосердия Божия». Один подвижник говорит: «Четырьмя способами сокрушается дух человека: памятию о грехах, размышлением о будущем мучении, рассматриванием странничества в этой жизни, желанием Небесного Отечества и райских наслаждений!»
А каким образом или какими способами это самое сокрушение проявляется из сокровенности души, это исследовать составляет не меньшую трудность. Ибо часто плод спасительного сокрушения обнаруживается неизреченною радостию и бодростию духа, так что от чрезмерности неудержимой радости переходит в какой-то вопль, который доходит до кельи соседа при услаждении сердца и великом восхищении. А иногда дух погружается в такое молчание при глубокой тишине в уединении, что исступление от внезапного озарения прекращает всякий звук голоса, и все чувства изумленный дух удерживает внутри или воздыхает и желания свои изливает к Богу неизъяснимыми стонами. А иногда он исполняется столь великим искушением и скорбию, что иначе нельзя привести его в надлежащее состояние, как излиянием слез».
Герман: «Это свойство сокрушения отчасти знает и мое убожество. Ибо часто, когда появлялись слезы от воспоминания моих грехов, я, по посещению Божию, ободривался такою, как ты сказал, неизреченною радостию, что великость этого веселия внушала, что мне не должно отчаиваться в прощении их. Думаю, что нет ничего выше этого состояния, если бы приобретение его зависело от нашего произвола. Иногда, желая всеми силами возбудить в себе подобное сокрушение со слезами и все свои заблуждения и грехи представляя пред взорами, не могу вызвать обильный плач, и глаза мои до того делаются твердыми, наподобие жесткого камня, что ни одной капли влаги не канет из них. И потому сколько я радуюсь об излиянии слез, столько же скорблю о том, что не могу вызвать их, когда бы хотелось».
Исаак: «Не всякое излияние слез происходит от одного расположения или одною силою. Иначе плач бывает от уязвления нашего сердца сознанием грехов, о чем говорится: «утрудился воздыханием моим, измыю на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу» (Пс.6,7). Еще: «да излиют якоже водотеча слезы день и ночь: не даждъ покоя себе, и да не умолкнет зеница очию твоею» (Плач. 2,18). Иначе происходит от созерцания вечных благ и от желания будущей славы, ради которой истекают обильные источники слез, от несдержимой радости и безмерной живости, когда душа наша жаждет к Богу — Источнику живому, говоря: «когда прииду и явлюся лицу Божию? Быша слезы моя мне хлеб день и нощь» (Пс.41, 3-4), с плачем и сетованием ежедневно взывая: «увы мне, яко пришелствие мое продолжися, много пришелствова душа моя» (ср.: Пс.119, 5-6). Иначе текут слезы хотя без представления своих грехов, но от страха геенны и от воспоминания о Страшном Суде, страхом которого пораженный Пророк молится Богу, говоря: «не вниди в суд с рабом Твоим, яко не оправдится пред Тобою всяк живый» (Пс.142, 2). Есть также и другой род слез, который происходит не от сознания своих грехов, а от сожаления об ожесточении и грехах других, как плакал Самуил о Сауле, пророк Иеремия и Господь Иисус Христос об Иерусалиме (см.: 1 Цар.15, 35; Лк. 19, 41). Пророк Иеремия говорит: «кто даст главе моей воду и очесем моим источник слез; и плачуся день и нощь о побиенных дщере людий моих» (Иер.9, 1). Таковы же и те слезы, о которых говорит: «пепел яко хлеб ядях и питие мое с плачем растворях» (Пс.101, 10). Ясно, что эти слезы происходят не от того расположения духа, от какого текут у Псалмопевца, когда он от лица кающегося говорит: «утрудихся воздыханием моим, измыю на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу» (Пс.6, 7); но от скорбной этой жизни, от тесноты и горестей, какими праведники угнетаются в этом мире. Это ясно доказывает не только содержание псалма, но и надписание, которое от лица нищего (о котором в Евангелии говорится: «блажени нищий духом: яко тех есть Царствие Небесное» (Мф.5, 3)) — так пишется: «молитва нищаго, егда уныет и пред Господем пролиет моление свое» (Пс.101, 1). Итак, от этих слез много отличаются те, которые при ожесточении сердца выжимаются из сухих глаз и которые не считаем совсем бесплодными, ибо они происходят от доброго намерения, особенно у тех, которые не могли еще достигнуть совершенного знания или вполне очиститься от скверны прежних или настоящих пороков.
Но те, которые уже утвердились в расположении к добродетелям, не должны таким (насильственным) образом исторгать течение слез, и не очень много надобно домогаться плача по внешнему человеку; да если бы он как-нибудь и был произведен, то никогда не может достигнуть до плодовитости самопроизвольных слез. Ибо, своими усилиями более развлекая душу молящуюся, он будет понижать, погружать вниз, низведет с небесной высоты, на которой изумительный дух молящегося неуклонно должен быть утвержден, и по ослаблении внимания к молитве заставит его скорбеть о бесплодных и вынужденных каплях слез .
А чтобы вам получить расположение к истинной молитве, я выскажу вам мнение не свое, а блаженного Антония. Мы знаем, что он иногда стоял на молитве до того, что, когда, во время молитвы в восхищении ума, взошедшее солнце начинало его жечь, мы слышали, что он в горячности духа взывал: «Солнце! Что ты препятствуешь мне, как будто для того и восходишь, чтобы отвлечь меня от блеска этого Истинного света?» Ему также принадлежит и это небесное более, нежели человеческое, мнение о цели молитвы. «Несовершенна та молитва, — говорил он,—в которой монах сознает себя или то самое, что молится». К этому духовному мнению осмеливаемся и мы нечто прибавить по мере нашего убожества,— покажем признаки, насколько мы испытали, услышана ли Господом молитва.
Когда во время молитвы не смущает нас никакое сомнение и ничто надежды нашего прошения не низлагает каким-нибудь отчаянием; если в самом излиянии молитвы чувствуем, что мы получили то, чего просим, то не сомневаемся, что молитвы наши действенно проникли к Богу. Ибо настолько молящий удостоивается быть услышанным и получить, насколько будет верить, что Бог на него взирает или Бог может исполнить просимое. Ибо непреложно изречение нашего Господа: «вся елика аще молящеся просите, веруйте, яко приемлете: и будет вам» (Мк.11, 24)».
Герман: «Мы верим, что эта надежда на услышание происходит от чистоты совести. Но мы, у которых сердце еще уязвляется жалом грехов, как можем иметь надежду, когда у нас нет никаких заслуг, на которые бы положившись мы могли быть уверены, что молитвы наши услышаны?»
Исаак: «Евангельские или пророческие слова свидетельствуют, что разные бывают причины услышания по разному состоянию душ*. Так, по словам Господа, причина услышания заключается в согласии двоих: «аще два от вас,— говорит Он, — совещаета на земли о всяцей вещи, еяже аще просита, будет има от Отца Моего, Иже на Небесех» (Мф.18,19). Другая причина услышания заключается в полноте веры, которая сравнивается с зерном горчицы: «аще, — говорит Спаситель,— имате веру яко зерно горушно, речете горе сей: прейди отсюду тамо, и прейдет: и ничтоже невозможно будет вам» (Мф.17, 20). Еще причина в частом повторении молитв, которое по причине неослабного пребывания в прошении Спаситель назвал неотступностию: «глаголю же вам: аще (друг) и не даст ему востав, зане друг ему есть: но за безочъство (неотступность) его, востав даст ему, елика требует» (Лк. 11, 8). Причина заключается и в плоде милостыни, как говорит Премудрый: «затвори милостыню в сердце нищего, и та измет тя от всякаго озлобления» (ср.: Сир.29, 15). Заключается также в исправлении жизни и делах милосердия, как говорится у Пророка: «разрешай всяк соуз неправды, разрушай обдолжения насильных писаний» (Ис.58,6); и, показав, чем исправляется бесполезность бесплодного поста, Господь говорит: «тогда воззовеши, и Бог услышит тя, и еще глаголющу ти, речет: се, приидох!» (ср.: Ис.58,9). Иногда и чрезмерные несчастия споспешествуют услышанию, как говорит Псалмопевец: «ко Господу, внегда скорбети ми, воззвах, и услыша мя» (Пс.119,1). И еще: «пришелца не озлобите; аще убо возопиет ко Мне, услышу его: милостив бо есмь» (ср.: Исх.22,21,27). Итак, видите, сколькими способами снискивается благодать услышания, так что никто для испрошения спасительных и вечных благ не должен предаваться отчаянию от сознания своей греховности. Ибо, смотря на свое убожество, положим, что мы вовсе не имеем всех вышеупомянутых добродетелей, не имеем ни похвального согласия двоих, ни веры, сравниваемой с горчичным зерном, ни дел благочестия, описанных Пророком; но неужели не можем иметь и неотступности, которая всякому желающему удобна? Ради ее одной Господь обещал дать все, что будет просимо. Потому без колебания неверием надобно быть настойчивым в молитвах и не надобно сомневаться, что постоянством их получим все, что будем просить у Бога. Ибо Господь, желая доставить вечные и Небесные блага, увещевает, чтобы мы неотступностию некоторым образом вынуждали Его, и Он нас, докучающих, не только не презирает, не отвергает, но еще побуждает, хвалит и благосклонно обещает доставить нам все, чего настойчиво будем ожидать, говоря: «просите, и дастся вам: ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам: всяк бо просяй приемлет, и ищай обретает, и толкущему отверзется» (Лк. 11,9-10). И еще: «вся, елика аще воспросите в молитве верующе, примете» (Мф.21,22); «и ничтоже невозможно будет вам» (Мф.17, 20). И потому, если бы у нас и вовсе не было ни одной из вышесказанных причин услышания молитвы, по крайней мере должно воодушевлять нас постоянство неотступности, которая состоит во власти каждого желающего, без всякого затруднения со стороны заслуги или труда. Но всякий молящийся должен знать, что он наверно не будет услышан, когда будет сомневаться в услышании. А что надобно молиться Господу неутомимо, этому научаемся из примера блаженного Даниила, который был услышан в первый день, в который начал молиться, а получил исполнение своего прошения уже после двадцать первого дня (см.: Дан.10,12-14). Потому мы не должны прекращать начатое совершение наших молитв, хотя они и не скоро бывают услышаны**, чтобы по распоряжению Божию как-нибудь не продлился путь для услышания нас или чтобы Ангел, имеющий перенести к нам благодеяние Божие***, вышедши от лица Всемогущего, по сопротивлению диавола не замедлился****, а он, верно, не может принести пересылаемого дара, если найдет, что мы прекратили молитву. Это, без сомнения, могло бы приключиться и вышесказанному Пророку, если бы он с особенною силою не продолжил своих молитв до двадцать первого дня. Итак, от твердости этой веры мы не должны уклоняться и впадать в отчаяние, когда не видим исполнения нашей молитвы, не должны сомневаться касательно обещания Господа, Который говорит: «вся, елика аще воспросите в молитве верующе, примите» (Мф.21,22). Здесь кстати изложить учение блаженного Иоанна Евангелиста, которым ясно разрешается сомнение этого вопроса: «и сие есть дерзновение, еже имамы к Нему,— говорит он,— яко аще чесо просим по воли Его, послушает нас» (1 Ин.5, 14). Следовательно, он повелел иметь полную и несомненную надежду на услышание только касательно того, что согласно не с нашими выгодами, временными утешениями, а с волею Божиею. Это и в молитве Господней велено нам говорить: «да будет воля Твоя» (Мф.6, 10), а не наша. Если вспомним и слова Апостола: «о чесом бо помолимся, якоже подобает, не веемы» (Рим. 8,26), то поймем, что мы иногда просим противного нашему спасению, и потому Бог, правильнее, истиннее нас знающий нашу пользу, справедливо отказывает нам в том, чего просим. Без сомнения, это же случилось и с учителем язычников, когда он просил, чтобы от него был удален ангел сатаны, который по воле Божией с пользою был приставлен к нему для смирения его, говоря: «о сем три-краты Господа молих, да отступит (искуситель) от мене, и рече ми: довлеет ти благодать Моя, сила бо Моя в немощи совершается» (2 Кор.12, 8-9). В этом же смысле Господь, молясь от лица воспринятого человечества, чтобы Своим примером преподать нам образец молитвы, как и прочего поведения, так выразился в молитве: «Отче Мой, аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия: обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты» (Мф.26,39), тогда как воля Его не разнилась от воли Отца. Ибо Он пришел спасти погибшее и дать душу Свою в Искупление за многих, о чем Сам говорит: «никтоже возмет ю (душу Мою) от Мене, но Аз полагаю ю о Себе: область имам положити ю и область имам паки прияти ю» (Ин.10,18). От лица Его касательно единства воли Его с волею Бога Отца блаженный Давид говорит: «еже сотворити волю Твою, Боже мой, восхотех (Пс.39, 9). О Боге Отце мы так читаем: «тако возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть» (ср.: Ин.3, 16). А о Сыне Божием говорится, что Он предал «Себе по гресех наших» (Гал.1, 4). Как об Отце говорится, что Он «Своего Сына не пощаде, но за нас всех предал есть Его» (Рим.8, 32), так и о Сыне говорится, что Он принесен был, потому что Сам захотел (см.: Ис.53). Таким образом, воля Отца и Сына одна во всем бывает, так что в самой тайне Воскресения Господа действие было обоюдно согласное. Ибо как Воскресение тела Его блаженным Апостолом приписывается Богу Отцу (см.: Гал.1, 1), так и о Сыне свидетельствуется, что Он имел воздвигнуть храм Тела Своего (см.: Ин.2,19). Итак, из сказанных примеров Господа научившись, мы должны также все прошения свои заключать подобными словами: «обаче не якоже аз хощу, но якоже Ты» (ср.: Мф.26, 39). Известно, что, кто молится не с внимательным расположением, тот не может соблюдать и троекратную молитву, совершаемую обыкновенно в собраниях братии при окончании богослужения*****.
* Здесь перечисляются шесть условий услышания молитвы, именно: братская любовь, вера, неотступность, милостыня, покаяние, воздыхания в скорбях; а главное, чтобы молитва была по воле Божией, а это бывает, когда молятся только о необходимом, или полезном для спасения. Иные поставляют четыре условия: 1) надобно быть достойным услышания, а грешников Бог не послушает; 2) надобно просить только необходимого, или полезного для спасения; 3) молитва должна быть благочестивая, то есть соединенная с верою, надеждою, любовию, смирением, набожностию; 4) должна быть постоянная, неотступная.
** Бог иногда медлит исполнить наше прошение не потому, чтобы не хотел его исполнить, а для того, чтобы заставить нас дольше молиться и сильнее желать испрашиваемого блага; потому что — что легко и скоро получается, то не так много ценится и скоро теряется; а приобретенное с большим трудом и многим временем больше пенится, лучше сберегается и прочнее бывает.
*** Здесь предполагается, что Ангелы Хранители наши слышат наши молитвы, приносят их к Богу и испрошенные от Бога блага переносят к нам.
**** Говорится, что Ангел выходит от лица Божия. Это не значит, что он удаляется от Его знания, силы или присутствия, по которому Бог везде находится, или оставляет созерцание Бога; но значит: «принесши нашу молитву, совершив ходатайство о нас пред Богом, он испрошенное благо или весть какую от Бога приносит нам» (см.: Евр.1,14). А иногда Ангел, имеющий принести нам просимое благо, замедляется противодействием диавола. Откуда же у диавола такая сила — противодействовать доброму Ангелу? От грехов людей. Где происходит борьба между Ангелами и демонами? На поле правды, в споре суда. Как же происходит эта борьба между Ангелом и диаволом? Диавол старается обвинить человека, а Ангел защищает. На сколько велико и истинно обвинение диавола, на столько медленно и слабо защищение Ангела; от этого спора Ангел и промедливаст в принесении от Бога приносимого блага.
***** Этим, кажется, указывается на обычай монахов — по окончании богослужения пред выходом из церкви полагать три земных поклона с молитвою по подражанию Иисусу Христу, Который в саду на Елеонской горе три раза преклонял колена в молитве к Богу Отцу.
Прежде всего нам надобно прилежно исполнять Евангельскую заповедь, чтобы, вошедши в свою келью и затворив двери, мы молились Отцу нашему. Это мы исполняем таким образом: внутри своей кельи молимся, когда, сердце свое совершенно отвлекая от смятения всех помыслов или забот, мы приносим свои молитвы Господу некоторым тайным образом и с дерзновением. При запертых дверях молимся, когда с закрытыми устами молча молимся Испытующему не слова, а сердца. В сокровенном месте молимся, когда только сердцем и внимательным умом приносим свои прошения одному Богу, так что и самые противные власти не могут узнать род нашего прошения. Для этого надобно молиться с совершенным безмолвием, чтобы нам своим шепотом или возгласами не только не развлекать предстоящих братии и не возмутить чувства молящихся, но чтобы и от самых врагов наших, наветующих нам особенно во время молитвы, укрылось усердие нашего прошения. Таким образом мы исполним и эту заповедь: «от сожителницы твоея хранися, еже сказати ей что» (Мих.7,5).
Для этого часто, но кратко надобно молиться*, чтобы при нашем протяжении враг-наветник не мог всевать что-нибудь в наше сердце. Это есть истинная жертва, потому что жертва Богу дух сокрушен (Пс.50,19). Это — спасительное приношение, это — чистое возлияние, это — жертва правды, это — жертва хвалы (ср.: Пс.49, 14), это — истинная и тучная жертва, это — мозговое всесожжение (см.: Пс.65, 15), которое приносится сокрушенным и смиренным сердцем; и, принося их по тому правилу и с тем усердием духа, о которых сказано, мы можем деятельною добродетелию воспевать: «да исправится молитва моя яко кадило пред Тобою: воздеяние руку моею, жертва вечерняя» (Пс.140, 2). Ночное время особенно располагает нас совершать это с благопристойным благоговением. Хотя по мере нашего убожества мы, кажется, много говорили, и долго продлилась беседа, однако ж по возвышенности и трудности предмета рассуждение это считаем очень кратким». Этими святыми речами больше изумленные, нежели удовольствованные, по окончании вечерней службы мы немного подкрепили себя сном, а при первом рассвете мы опять намерены были обратиться с просьбою о дальнейшем рассуждении.
* Часто совершаемые молитвы лучше поддерживают, на дольше сохраняют молитвенное настроение духа и приближаются к непрестанной молитве; а краткие молитвы, как искры, воспламеняют наше сердце и, как стрелы, с большею силою возлетают на Небеса. Напротив, от слишком продолжительных молитв внимание ослабевает, и от утомления происходит какое-то расслабление, разленение.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter