Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterПрп. Иоанн Кассиан Римлянин. Семь собеседований отцов, живших в Египетской пустыне Фиваиде
Хотя добродетели вашего совершенства, которым вы, как какие-нибудь светила в этом мире, сияете с удивительным блеском, многие из святых, поучающихся вашим примером, едва могут подражать, однако ж вы, святые братия, Гонорат и Евхерий*, похвалою тех высоких мужей, от которых мы приняли первые постановления отшельничества, воспламенились так, что один из вас, начальствуя над большим общежитием** братии, желает, чтобы общество его, которое назидается ежедневным видением вашего святого жития, было наставляемо еще и заповедями тех отцов, а другой захотел отправиться в Египет, чтобы назидаться и телесным видением их, так что, оставив эту область, оцепеневшую от суровости галльского холода, как чистая горлица, полетел бы в те земли, которые ближе освещаются солнцем правды и изобилуют зрелыми плодами добродетелей. Это невольно возбудило во мне любовь, так что я, утешаясь желанием одного и трудом другого, не уклонился от опасности коротко написать, лишь бы только у первого увеличился авторитет между самыми (монахами), а у второго отклонилась необходимость опасного мореплавания. Потому, поелику вере и горячности вашей не могли удовлетворить ни те постановления киновий, которые в двенадцати книгах мы написали, как могли, к епископу блаженной памяти Кастору, и десять собеседований отцов, пребывающих в Скитской пустыне, которые мы кое-как изложили святым епископам Елладию и Леонтию, по их повелению, — то теперь, чтобы был известен способ и порядок нашего пути, я решился посвятить вам написанные таким же слогом семь собеседований трех отцов, обитающих в другой пустыне, которых мы увидели первых, чтобы этими собеседованиями восполнить то, что в прежних наших писаниях о совершенстве, может быть, темно выражено или опущено. А если бы и эти писания не могли насытить святую жажду вашего усердия, то думаю, что другие семь собеседований, которые будут посланы к святым братиям, пребывающим на Стехадских*** островах, исполнят ваше пламенное желание.
* Гонорат был епископом Арелатским и вместе настоятелем монастыря. Евхерий был, вероятно, настоятелем монастыря, а впоследствии епископом Лионским.
** Этот монастырь, как думают, был на острове Лерина, рядом с другим островом, Леро, недалеко от Марсельского берега. Ныне последний называется островом Маргариты, а первый Гонората.
*** Три Стехадские острова, рядом расположенные, находятся в шестидесяти милях от Марсельского берега. На этих островах, благоприятствовавших монашеской уединенной жизни, довольно было многолюдных монастырей.
Глава 1
Во время пребывания нашего в сирийском общежитии, когда мы, не довольствуясь первыми опытами веры, начали несколько преуспевать в ней и желать большей благодати совершенства, то положили намерение немедленно отправиться в Египет и, проникнув в самую дальнюю Фивскую пустыню, в особенности посетить там тех святых, о коих слава носилась всюду, если не по ревности к подражанию им, то по крайней мере из желания узнать их. Итак, совершив путь водою, мы прибыли в египетский город Феннез. Поелику жители этого города со всех сторон окружены частию морем, частию соленым озером и земли у них нет, то они занимаются одною морскою торговлею, от которой приобретают богатство и все для себя необходимое, так что самые материалы для строения домов своих должны бывают привозить на судах издалека, ибо собственная земля не может доставить им оных.
Бог, споспешествующий исполнению нашего желания, в одно с нами время Сам устроил путь сюда блаженному и отличнейшему мужу, епископу Архебию. Отторгнутый от сонма отшельников, он поставлен был епископом города Панефиза, но во всю жизнь свою постоянно сохранил расположение к уединению, так что нимало не ослабел в прежнем своем смирении и не почитал для себя лестным то достоинство, в которое возведен был. Он ясно говорил, что не был способен к прохождению этого звания, в которое был призван, и скорбел о том, что отлучили его от отшельников, как недостойного быть в их обществе, потому что, пребывая в оном тридцать семь лет, никак не мог достигнуть чистоты их жизни. Сей муж, по прибытии нашем в город Феннез, куда привел его случай избрания тамошнего епископа, принял нас весьма благосклонно и ласково, и когда узнал о желании нашем посетить святых отцов в самых отдаленных странах Египта, то сказал нам: «Идите и посмотрите пока старцев, находящихся в недальнем расстоянии от нашего монастыря. Многолетняя жизнь их обнаруживается в согбенных телах их, и святость сияет даже в самом взоре их, так что одно воззрение на них может быть весьма поучительно. Не столько из слов их, сколько из самого примера их святой жизни вы можете научиться тому, о потере чего я скорблю, и чего, как уже утраченного, не могу сообщить вам. Впрочем, думаю, что моя скудость несколько восполнится тем, если постараюсь по крайней мере указать вам, где вы можете удобнее найти искомую вами евангельскую жемчужину (см.: Мф.13, 46), хотя сам и не имею ее».
Итак, взяв посох и суму, как обыкновенно отправляются в путь все тамошние монахи, он сам, вместо проводника, повел нас в свой город Панефиз. Земля, на которой стоит этот город, и большая часть сопредельной с ним страны некогда была самая плодоносная, ибо с нее, как говорят, доставлялась пища для всей области. Но после случившегося землетрясения, когда всколебавшееся море, вышед из берегов своих, затопило и истребило на ней почти все селения, и эта некогда тучная земля покрылась солеными болотами, так что к ней, в буквальном значении, можно отнесть то пророчество, которое у Псалмопевца имеет смысл духовный: «положил есть реки в пустыню и исходища водная в жажду, землю плодоносную в сланость, от злобы живущих на ней» (Пс.106,33-34). Таким образом в этих местах из многих разрушенных наводнением селений, по удалении из них жителей, образовались возвышенные холмы и составили собою как некие острова, которые доставляют приятное уединение для святых отшельников, в числе коих находились тогда три самых ветхих старца: Херемон, Нестерой и Иосиф.
Блаженный Архебий захотел привесть нас прежде к Херемону, который находился ближе к монастырю его и был летами старее двоих других. Хотя он был еще бодр духом, но поелику протекал уже сотый год его жизни, то и от старости, и от непрерывного пребывания в молитвах хребет его был так согбен, что он, как малолетнее дитя, ходил с опущенными и до самой земли простертыми руками. Мы с удивлением смотрели как на его лицо, так и на необыкновенное хождение его. Хотя все члены его были измождены и умерщвлены, но он никак не оставлял прежнего строгого образа жизни своей. Когда мы стали покорно просить его, чтобы он сказал нам что-нибудь в назидание, и когда объявили ему, что одно желание духовных наставлений заставило нас прийти к нему, то он, тяжко вздохнув, сказал: «Что я могу сказать вам в назидание, когда немощь старости ослабила во мне прежнюю бодрость и вместе отняла дерзновение у языка моего? Ибо как я начну учить тому, чего сам не делаю? Или как стану наставлять другого в том, в чем и сам я, как сознаю, уже мало и слабо упражняюсь? Посему-то, чтобы мне примером своим не ослабить усердия другого, я доселе никому из юных не дозволял жить вместе со мною. Ибо наставление никогда не будет действительно, если наставник не вкоренит оного в сердце наставляемого собственным примером своим».
Приведенные сими словами в немалое смущение, мы отвечали: «Хотя бы ты пребыл безмолвен, мы можем получить здесь достаточное для себя назидание; одно неудобство настоящего местоположения и самая уединенность жизни, которую и полная силами юность едва ли может переносить, уже довольно вразумляют нас и приводят в сокрушение. Но мы еще просим тебя, оставь, хотя на малое время, свое безмолвие и удостой слышать от тебя наставление в том, как мы можем сделаться способными не только удивляться, но и подражать той добродетели, которую видим в тебе. Ибо хотя по недостатку ревности, который, конечно, не сокрыт от тебя, мы не заслуживаем получить то, чего просим, но, по крайней мере, должны получить это за понесенный нами труд в столь дальнем пути, какой мы предприняли сюда из Вифлеемского общежития, желая слышать ваши наставления и стараясь о собственном преспеянии».
Тогда блаженный Херемон сказал: «Три побуждения заставляют людей уклоняться от пороков, то есть страх будущего мучения в геенне или боязнь настоящей строгости законов; надежда и желание получить Царство Небесное; наконец, расположение и любовь к самой добродетели. Что страх гнушается скверны зла, о сем говорится в Притчах: «страх Господень ненавидит неправды» (Притч. 8,13). Надежда также удерживает от увлечения в пороки, ибо сказано: «не прегрешат ecи уповающий на Него» (Пс.33,23). Любовь также не боится падения греховного; « ибо любы,— сказано,— николиже отпадает» (1Кор.13,8); и в другом месте: «любовь покрывает множество грехов» (1Пет.4,8). Посему-то святой Апостол все дело спасения заключил в исполнении трех оных добродетелей. «Ныне пребывают,— говорит он,— вера, надежда, любы, три сия» (1Кор.13,13). Вера страхом будущего Суда и мучений отклоняет нас от скверны пороков; надежда ожиданием Небесных воздаяний, отторгая ум наш от настоящего, заставляет презирать все плотские удовольствия; любовь, огнем своим воспламеняя в душе нашей любовь к Христу и к преспеянию в духовных добродетелях, побуждает с совершенною ненавистию отвращаться всего, что противно им. Хотя эти три добродетели ведут нас по-видимому к одному концу, то есть побуждают воздерживаться от всего запрещенного, но степенями своего превосходства много различаются между собою. Две первые свойственны тем людям, которые стараются преспевать в добродетелях, но не имеют еще постоянного расположения к ним; третья же особенно принадлежит Богу и тем людям, которые восстановили в себе образ и подобие Божие. Ибо один Бог творит все благое не из побуждений какого-либо страха или воздаяния, но по одной Своей благости. «Вся содела Господь Себе ради»,— говорит Соломон (Притч.16,4), то есть ради благости Своей Он обильно изливает всякие блага на достойных и недостойных; поелику не может быть ни огорчен обидами, ни раздражен беззакониями людей, как вечно совершенная и по природе Своей неизменяемая благость.
Посему, кто стремится к совершенству, тот с первой степени страха, собственно называемого рабским, по словам Господа: «егда сотворите вся поведенная вам, глаголите, яко раби неключими есмы» (Лк.17,10), —должен постепенно восходить на стезю надежды. Здесь человек уподобляется уже не рабу, а наемнику; ибо действует в ожидании будущего воздаяния. Уверенный в прощении грехов своих, он уже не страшится наказания за них, а сознавая в себе добрые дела, думает получить за них милостивую награду. Но, несмотря на то, он еще не имеет в себе такого расположения, какое прилично сыну, который, в полном уповании на отеческое благоволение к себе, не сомневается усвоять себе все, что принадлежит отцу. Так распутный тот юноша, который, расточив имение отца своего, с тем вместе утратил и имя сына, не смеет даже помыслить о своем сыновнем состоянии, когда говорит: «уже несмь достоин нарещися сын твой» (Лк.15,21). Ибо после тех «рожец, яже ядяху свиния,— и которыми никтоже даяше ему насытити чрево свое» (ср.: Лк.15,16), то есть после гнусной пищи пороков, когда он пришел в себя и поражен был спасительным страхом, начал ужасаться этой свиной нечистоты и мучений жестокого голода, он стал уже как раб, который, потом помышляя о награде, уже желает быть в числе наемников. «Колико наемником отца моего,— говорит он, — избывают хлебы, аз же гладом гиблю! Востав иду ко отцу моему и реку ему: отче, согреших на небо и пред тобою, и уже несмь достоин нарещися сын твой: сотвори мя яко единаго от наемник твоих» (ср.: Лк.15, 17-19).
Едва же он произнес эти слова, выражающие смиренное раскаяние его, как отец, поспешно вышедши навстречу ему, принял его с большею прежней любовию и тотчас, миновав обе низшие степени, возвратил ему прежнее достоинство сына, не довольствуясь меньшими дарами. Посему и мы должны ускорять свое шествие, чтобы, посредством николиже отпадающей благодати любви востекши на третью степень сынов, почитающих своим все, принадлежащее отцу, удостоились воспринять на себя образ и подобие Небесного Отца и, следуя примеру Истинного Сына Его, могли взывать: «вся, елика имать Отец, моя суть» (ср.: Ин.16, 15). Святой Апостол по отношению к нам говорит: «вся ваша суть, аще Павел, или Аполлос, или Кифа, или мир, или живот, или смерть, или настоящая, или будущая, вся ваша суть» (ср.: 1Кор. 3, 21-22). Также и слова Спасителя побуждают нас к тому, чтобы мы старались уподобляться Богу; «будите убо вы совершени, — говорит Он,— якоже Отец ваш Небесный совершен есть» (Мф.5, 48). Ибо у тех, которые находятся в состоянии рабов и наемников, расположение к добру иногда прерывается, то есть когда душа, по причине некоторого охладения ее чувства и по причине развлечения мирскими удовольствиями и радостями, перестает поражаться страхом геенны или желанием будущих благ. Некоторая же степень совершенства, на которой они находятся, дает нам разуметь только то, что мы, начав уклоняться пороков по страху наказаний или в надежде наград, можем взойти и на степень любви: «ибо страха, — говорит Апостол, — несть в любви, но совершенна любы вон изгоняет страх; яко страх муку имать: бояйся же не совершися в любви. Мы убо да любим Бога, яко Той первее возлюбил есть нас» (ср.: 1Ин.4,18-19). Итак, мы не иначе можем достигнуть сего истинного совершенства, как возлюбивши Бога единственно по побуждению любви, а не по чему-либо другому; поелику и Он прежде возлюбил нас единственно ради нашего спасения, а не по какой-либо другой причине. Для сего-то мы должны стараться с пламенною ревностию восходить от страха к надежде, от надежды на степень любви к Богу или к совершенству добродетелей, чтобы, снискав расположение к добру, могли пребывать в оном неуклонно, сколько это возможно для человеческой природы.
Великое находится различие между тем, кто страхом геенны или надеждою будущего воздаяния погашает в себе пламень пороков, и между тем, кто ужасается порочности и нечистоты по чувству любви Божественной,—кто обладает благом чистоты единственно по любви к святости и делает все, не обращая уже внимания на обещанную в будущем награду или наказание, но услаждаясь сознанием настоящего доброго дела своего. В таком состоянии человек, хотя бы не имел ни одного свидетеля дел своих, не решится воспользоваться случаем к греху и не может увлечься самыми сокровенными, обольстительными помыслами, ибо, питая искреннейшую любовь к добродетели, он не только не приемлет сердцем ничего противного ей, но и с величайшим ужасом отвращается сего. Поистине, иное дело иметь ненависть к порокам и плотским сквернам по чувству удовольствия, получаемого от совершения доброго дела, иное — обуздывать беззаконные похоти, имея в виду будущую награду; иное — опять бояться настоящего вреда, и иное — страшиться будущего наказания. Наконец, гораздо более значит не хотеть ради самого добра отстать от добра, нежели из боязни зла не соглашаться на зло. Ибо в первом случае добродетель является свободною, а в последнем как бы принужденною, как бы против воли, насильно исторгнутою страхом наказания или желанием награды. Ибо кто по побуждению страха уклоняется от обольщений пороков, тот, по отнятии страхом полагаемого препятствия, снова обратится к тому, что любит, и потому не всегда будет тверд в своей добродетели и никогда не свободен от нападения пороков, поелику не будет иметь твердого и непрерывного мира внутренней чистоты. Где не престают брани, там невозможно быть безопасным от поражений. Сколь бы кто искусен ни был в деле брани, сколь бы мужественно ни сражался, хотя бы часто наносил противникам смертельные раны, но если он находится среди самой битвы, то по необходимости должен иногда терпеть удары меча вражеского. Напротив, кто, преодолев нападение пороков, уже наслаждается спокойствием мира и проникнут любовию к самой добродетели, тот неуклонно пребудет в сем состоянии добродетели, которой весь уже предан, поелику не считает ничего для себя гибельнее, как потерять внутреннюю чистоту. Равно ничего приятнее, ничего драгоценнее сей чистоты не находит для себя тот, для кого гибельное нарушение правил добродетели или заражение себя сквернами порока служит тяжким наказанием. Ему нисколько не прибавит честности опасение присутствия людей, и нимало не уменьшит ее у него уединение, но, всюду и всегда нося с собою судию не только дел, но и помышлений своих — совесть, он более старается благоугождать Тому, Кого нельзя ни обмануть, ни укрыться.
Кто, надеясь на помощь Божию, а не на собственное старание, удостоится достигнуть сей степени совершенства, тот из рабского состояния, в котором действует страх, и из состояния наемнического, в котором обнаруживается не столько признательность к благости дающего, сколько желание заслуженной награды, переходит в состояние усыновления, в котором не имеют места ни страх, ни корыстное желание, но непрерывно действует «николиже отпадающая любы». Кому приличен этот страх и кому любовь, Сам Господь ясно открывает нам, когда укоряет некоторых в недостатке сих добродетелей. Сын славит отца, и раб господина своего убоится: «и аще Отец есмъ Аз, то где слава Моя? и аще Господь есмь Аз, то где страх Мой?» (ср.: Мал.1,6). Таким образом, необходимо бояться тому, кто раб; «ибо раб, ведевый волю господина своего, сотворив же достойная ранам, биен будет много» (ср.: Лк.12, 47-48). А кто посредством любви достигнет уподобления Богу, тот будет находить удовольствие в добре по самому уже расположению к добру. Стяжав терпение и кротость, подобные отчасти Божеским, он не будет даже гневаться на согрешающих ни за какие пороки, но скорее станет умолять о их прощении, помня, что и сам был одержим подобными страстями, пока милосердие Господа не спасло его от оных. Разумея же, что не своим старанием избавился он от плотской брани, но Божие покровительство спасло его, он станет изливать на заблуждающих не гнев, а милость, поя к Богу, в полном спокойствии сердца, сей стих: «растерзал ecи узы моя, Тебе пожру жертву хвалы»(ср.: Пс.115, 7-8). Также: «аще не Господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя» (Пс.93,17). А находясь в таком смирении духа, он может исполнить и сию высокую Евангельскую заповедь: «любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас и молитеся за творящих вам напасть, и изгоняющим вы» (ср.: Мф.5, 44); и таким образом может получить и ту награду, которая состоит в том, что удостоиваемся не только носить на себе образ и подобие Божие, но и называться сынами Божиими, и о которой тут же говорится, именно: «да будете сынове Отца вашего, Иже есть на Небесех: яко солнце Свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и неправедным» (ср.: Мф.5,45). Святой Иоанн, сознавая, что он достиг сей любви, говорит: «да дерзновение имамы в день судный, зане, якоже Он есть, и мы есмы в мире сем» (1Ин.4,17). Ибо чем человек, по природе своей немощный и бренный, может быть таким, яко же Он есть, если не любовию, которую он, подобно Богу, в невозмущаемой кротости сердца своего, способен изливать на добрых и злых, на праведных и неправедных? Итак, тот должен творить благое из любви к самому благу, кто хочет достигнуть истинного усыновления Богу, о чем тот же святой Апостол говорит так: «всяк рожденный от Бога греха не творит, яко семя Его в нем пребывает, и не может согрешати, яко от Бога рожден есть» (ср.: 1Ин. 3,9); и еще: «вемы, яко всяк рожденный от Бога не согрешает; но рожденный от Бога блюдет себе, и лукавый не прикасается ему» (ср.: 1Ин.5,18). Это, впрочем, должно разуметь не о всяком роде грехов, а только о грехах смертных. Кто не хочет удерживать и очищать себя от них, о том и молиться не должно, как говорит апостол же Иоанн: «аще кто узрит брата своего согрешающа грех не к смерти, да просит, и даст ему живот, согрешающим не к смерти. Есть грех к смерти: не о том, глаголю, да молится» (1Ин.5, 16). А от тех грехов, которые называются грехами не к смерти, не могут быть свободны и самые верные рабы Христовы, с каким бы вниманием ни охраняли себя от оных. Ибо говорится: «аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас» (1Ин. 1, 8); и еще: «аще речем, яко не согрешихом, лжа творим Его, и слово Его несть в нас» (1Ин.1,10). Поистине, невозможно и самым святым не впасть в те малые прегрешения, которые бывают в слове, в мысли, в желании, по неведению, по забвению, по какой-нибудь крайности, по нечаянному случаю. Хотя они различны от того греха, который называется грехом к смерти, однако ж не могут быть безвинны и неукоризненны. Итак, если кто, как мы выше сказали, приобретет любовь к добру и сделается подражателем Богу, тот, облекшись в милосердие и долготерпение Господне (см.: Кол. 3, 12), будет молиться и за своих гонителей, взывая подобно своему Господу: «Отче! Отпусти им, не ведят бо что творят» (ср.: Лк.23, 34). Очевидный же признак души, не очищенной еще от скверн пороков, состоит в том, когда кто не имеет чувства сожаления к чужим проступкам, но произносит на них строгий суд. Ибо как может обладать совершенством сердца такой человек, который не имеет того, что, по словам Апостола, составляет исполнение Закона? «Друг друга тяготы носите,— говорит он,— и тако исполните закон Христов» (Гал.6,2). Он не имеет и той добродетели любви, которая «не раздражается, не превозносится, не мыслит зла», которая «вся покрывает, вся терпит, всему веру емлет» (ср.: 1Кор. 13, 4-5,7). Ибо праведник милует души скотов своих: «утробы же нечестивых немилостивны» (Притч.12,10). Следовательно, если монах с беспощадною, бесчеловечною строгостию осуждает другого, то это верный знак, что он сам предан тем же порокам. «Царь дерзостен впадет во злая» (Притч. 13,18); «иже затыкает ушеса своя, еже не послушати немощнаго, и той призовет, и не будет послушаяй его» (Притч.21,13)».
Герман: «Подлинно, сильна и возвышенна беседа твоя о совершенной любви к Богу; но смущает нас то, что ты, столько восхвалив сию добродетель, страх Божий и надежду вечного воздаяния признал несовершенными, между тем как Пророк, кажется, судит о них иначе, когда говорит: «бойтеся Господа ecи святии Его, яко несть лишения боящимся Его» (ср.: Пс.33,10); и в другом месте он ясно открывает, что к сохранению оправданий Господних побуждала его мысль о воздаянии. «Приклоних,— говорит он,— сердце мое сотворити оправдания Твоя в век за воздаяние» (Пс.118,112). Апостол также говорит: «верою Моисей велик быв, отвержеся нарицатися сын дщере фараоновы, паче же изволи страдати с людьми Божиими, нежели имети временную греха сладость, болшее богатство вменив Египетских сокровищ поношение Христово: взираше бо на мздовоздаяние» (ср.: Евр.11, 24-26). Следовательно, как можно почесть сии добродетели несовершенными, когда святой Давид хвалится тем, что он творил оправдания Господни, имея в виду воздаяние, и когда говорится, что законодатель, взирая на будущие награды, пренебрег достоинством царского сына и тягчайшее страдание предпочел египетским сокровищам».
Херемон: «Божественное Писание побуждает свободную волю нашу стремиться к различным степеням совершенства, смотря по состоянию и мере духовных способностей каждого. Оно не могло предложить одинакового для всех венца совершенства, потому что не у всех одинаковы силы к достижению оного или не все имеют одинаковое расположение и стремление к тому; потому слово Божие и назначило различные степени и различные меры в самых совершенствах. Это ясно показывает различие самых Евангельских Блаженств. Ибо хотя блаженными называются и те, коим принадлежит Царство Небесное, блаженны и те, кои наследят землю, блаженны и те, кои утешатся, блаженны и те, кои насытятся, однако ж, думаем, большое различие между обитанием в Царстве Небесном и наследованием земли, какая бы она ни была, между восприятием утешения и полным насыщением правдою; также большое различие между теми, кои получат помилование, и теми, кои удостоятся наслаждаться славным видением Бога. «Ибо ина слава солнцу, ина слава луне, ина слава звездам: звезда бо от звезды разнствует во славе, такожде и воскресение мертвых» (ср.: 1Кор.15,41-42). Когда же таким образом Божественное Писание похваляет боящихся Бога и обещает им полное блаженство, говоря: «блажени ecи боящийся Господа» (Пс.127,1), а в другом месте говорит: «страха несть в любви, но совершенна любы вон изгоняет страх; яко страх муку имать, бояйся же не совершися в любви» (ср.: 1Ин.4,18); также, когда служение Богу почитает делом достославным, говоря: «работайте Господеви со страхом» (Пс.2, 11); «велие ти есть, еже назватися тебе рабом Моим» (Ис.49, 6); «блажен раб той, егоже, пришед господин его, обрящет тако творяща» (Мф.24,46); и, однако ж, Сам Господь говорит к Апостолам: «не ктому вас глаголю рабы, яко раб не весть, что творит господь его: вас же рекох други, яко вся, яже слышах от Отца Моего, сказах вам» (Ин.15,15), и выше: «вы друзи Мои есте, аще творите, елика Аз заповедаю вам» (Ин.15,14), то из сего можете видеть, что степени совершенства различны и что Господь побуждает нас восходить с степеней высоких еще на высшие. Если кто, сделавшись, например, блаженным и совершенным в страхе Божием, пойдет, как говорит Священное Писание, «от силы в силу» (Пс.83, 8) и от совершенства к новому совершенству, то есть перейдет от страха к надежде, восходя с бодростию духа, то таковый призывается к новому, блаженнейшему состоянию, которое есть любовь; он поступит в число другов и чад Божиих, как скоро сделается рабом верным и мудрым (см.: Мф.24,45). В сем-то смысле должно понимать и наши слова. Мы не говорим, что мысль о вечном наказании или обещанном святым блаженнейшем воздаянии ни к чему не служит; напротив, таковые мысли полезны, поелику приводят руководствующихся ими к началу блаженства. Но что касается до любви, то она, будучи преисполнена большим дерзновением и непрестанною радостию, преданных ей со степени рабского страха и наемнической надежды возводит на степень сыновней любви к Богу и из совершенных делает их некоторым образом более совершенными. «Ибо в дому Отца Моего,— говорит Спаситель,— обители многи суть» (Ин.14,2). И хотя все светила видятся на небе, но между светлостию солнца и луны, также денницы и прочих звезд, различие большое (см.: 1Кор.15, 41), так и по отношению к любви святой Апостол, предпочитая ее не только страху и надежде, но и всем великим и чрезвычайным дарованиям, показал, что она превосходит все прочие добродетели. Именно, по исчислении всех духовных дарований, желая описать свойства этой добродетели, он говорит: «и еще по превосхождению путь вам показую. Аще языки человеческими глаголю и ангельскими, и аще имам пророчество, и вем тайны вся и весь разум, и аще имам всю веру, яко и горы преставляти, и аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, ни кая польза ми есть» (ср.: 1Кор.12, 31; 13, 1-3). Итак, видите, что нельзя найти ничего драгоценнее, ничего совершеннее, ничего выше и ничего, так сказать, долговечнее любви. «Ибо аще и пророчествия упразднятся, аще ли языцы умолкнут, аще разум испразднится, но любы николиже отпадает» (ср.: 1Кор.13, 8); без нее не только все превосходнейшие роды дарований, но и слава самого мученичества ничто.
Итак, кто будет утвержден на основании совершенной любви, тот непременно взойдет на высший степень того особенного страха, который рождается не от опасения наказаний и не от желания наград, но от великой любви. Это такой страх, которым сын страшится нежнейшего отца, или брат брата, или друг друга, или супруг супруги; здесь мы боимся не наказания или укоризн, но малейшего оскорбления любви и всегда находимся в величайшем опасении, чтобы не только каким-нибудь поступком, но даже и словом не охладить горячности любви к нам. Один из Пророков, Исайя, хорошо изобразил достоинство этого страха, когда сказал: «богатство спасения — мудрость и разум; страх Господень, сие есть сокровище его» (Ис.33,6; перевод с подлинника). Он не мог очевиднее выразить достоинство и пользу сего страха, как сказав, что им сохраняется богатство спасения нашего, состоящее в Божественной премудрости и разуме. К сему страху призываются пророческими вещаниями не грешники, а святые. «Бойтеся Господа, — говорит Псалмопевец, — вcи святии Его, яко несть лишения боящимся Его» (Пс.33, 10), то есть ничего не недостает к совершенству тех, кои убоятся Господа сим страхом. О другом же мучительном страхе ясно говорит апостол Иоанн: «бояйся не совершися в любви; яко страх муку иматъ» (ср.: 1Ин.4,18). Следовательно, великое находится различие между тем страхом, которому ничего не недостает, который есть сокровище премудрости и разума, и тем несовершенным страхом, который называется началом премудрости (см.: Пс.110, 10) и который, имея в себе муку, по достижении полноты любви изгоняется из сердец людей совершенных. «Страха несть в любви, но совершенна любы вон изгоняет страх» (1Ин.4,18). Поистине, если страх составляет начало премудрости, то в чем будет заключаться совершенство оной, если не в любви к Христу, которая, совмещая в себе страх совершенной любви, называется уже не началом, а сокровищем премудрости и разума? Таким образом — две степени страха, и одна из них — начинающих, то есть тех, которые находятся еще под игом рабского страха, о котором говорится у Пророка: «раб господина своего убоится» (Мал.1,6), также в Евангелии: «не ктому вас глаголю рабы, яко раб не весть, что творит господь его» (Ин. 15, 15); и потому говорит: «раб не пребывает в дому во век» (ср.: Ин. 8, 35). Спаситель побуждает нас переходить из состояния мучительного страха в состояние полной свободы любви и дерзновения друзей и чад Божиих. Равно и святой Апостол, перешедший силою Господней любви низшую степень рабского страха, свидетельствуя о обогащении себя от Господа большими дарованиями, говорит: «не бо даде нам Бог духа страха, но силы, и любве, и целомудрия» (ср.: 2Тим.1,7); и тем, которые горели совершенною любовию к Небесному Отцу и которых Божественное усыновление из рабов сделало уже сынами, преподает свое увещание в следующих словах: «не прилете духа работы паки в боязнь, но прилете Духа сыноположения, о Нем-же вопием: Авва Отче!» (ср.: Рим.8,15). И Пророк при описании седмиобразной благодати Святаго Духа, имевшей низойти на воплотившегося Сына Божия, сказав: «и почиет на Нем Дух Божий, Дух премудрости и разума, Дух совета и крепости, Дух ведения и благочестия,— как нечто особенное присовокупляет: исполнит Его Дух страха Божия» (ср.: Ис.11, 2-3). Здесь в особенности должно обратить внимание на то, что Пророк не сказал: «и почиет на Нем Дух страха Божия»,— как говорил о прежних дарах, но говорит: «исполнит Его Дух страха Божия». Ибо Дух сей столь многообилен, что если Он однажды обымет кого своею силою, то овладеет всею его душою, а не одною только частию оной. Так и должно быть, потому что страх, соединенный с любовию, «николиже отпадающею», не только исполняет того, кем овладеет, но и непрерывно и неразлучно пребывает с ним, не умаляясь ни от каких временных удовольствий и радостей, как это иногда бывает со страхом, вон изгоняемым. Посему тот страх, которым, как сказано, исполнен был Богочеловек, пришедший не только искупить род человеческий, но и показать образец совершенства и примеры всех добродетелей, есть страх совершенства. Рабского страха мучений Истинный Сын Божий, «Иже греха не сотвори, ни обретеся лесть во устех Его» (1Пет. 2, 22), иметь не мог».
Герман: «Доселе речь была о совершенстве любви; мы хотим кое-что узнать также и о конце целомудрия. Ибо мы не сомневаемся, что высокое совершенство любви, посредством которой, как сказано доселе, восходят к образу и подобию Божию, вовсе не может быть достигнуто без совершенства чистоты; но мы хотим узнать, можно ли приобресть постоянную чистоту, так чтобы раздражение похоти никогда не нарушало чистоты нашего сердца, и, живя в теле, можем ли быть свободны от этой плотской страсти, так чтобы никогда не воспламеняться огнем похоти?»
Херемон: «Конечно, составляет высшее блаженство и особенную заслугу — постоянно учиться или учить тому расположению, посредством которого соединяемся с Господом, так чтобы размышление об этом, по изречению Псалмопевца (см.: Пс. 1,), занимало нас все дни и ночи нашей жизни и дух наш, ненасытимо алчущий и жаждущий правды, постоянно питало этою пищею. Но надобно позаботиться и о теле нашем по благому Промышлению нашего Спасителя, чтобы оно не ослабело в пути (жизни). «Ибо дух бодр, а плоть немощна» (ср.: Мф.26,41); и ныне надобно подкрепить ее принятием хоть малого количества пищи, чтобы, после подкрепления ее, и духу придать больше силы для более прилежного исследования того, чего вы желаете».
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter