Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterПрп. Иоанн Кассиан Римлянин. Семь собеседований отцов, живших в Египетской пустыне Фиваиде
Глава 1
Блаженный Иосиф, которого постановления и заповеди теперь должны быть изложены, — один из трех, о которых мы уже упомянули в одиннадцатом собеседовании, в главе 3, был из фамилии очень знатной и из числа первых в своем городе, называемом Тмуис, прилежно изучил не только египетское, но и греческое красноречие, так что с нами или теми, которые вовсе не знали египетского наречия, изящно объяснялся, не как прочие чрез толмача, а сам собою. Когда он узнал, что мы желаем его наставления, то, сначала спросив, не родные ли мы братья, и слыша от нас, что мы связаны не плотским, а духовным братством и что с начала нашего отречения от мира всегда соединены нераздельным союзом как в странствовании, предпринятом нами обоими для духовного воинствования, так и в подвигах киновийских, начал так говорить.
«Многие бывают роды дружества и товарищества, которые разным образом соединяют род человеческий союзом любви. Некоторых заставляет входить в общение предварительная рекомендация сначала знакомства, а после — дружества. Между некоторыми некоторый договор или условие даяния и принятия заключали союз любви. Некоторых связывало узами дружбы подобие и соучастие в торговле, или в воинствовании, или искусстве и науке, чрез что даже жестокие сердца так свыкаются, что даже и занимающиеся разбоем в лесах и горах, и утешающиеся пролитием человеческой крови соучастников в своих злодеяниях любят и ласкают. Есть и иной род любви, которая основывается на инстинкте самой природы и на законе кровности, по которой соплеменники, или супруги, или родители, или братья и сыны естественно предпочитаются прочим, что свойственно не только роду человеческому, но и всем птицам и животным. Ибо по побуждению природного расположения они так охраняют и защищают своих птенцов или щенков, что часто за них даже не боятся подвергать себя опасностям и смерти. Наконец, и те роды зверей, или змей, или птиц, которых несносная свирепость и смертоносный яд разлучают и отдаляют от всех, каковы василиск, единорог, гриф, которые самым видом гибельны для всех, как говорят, однако ж, по общности своего происхождения и свойства, бывают между собою мирны и безвредны. Но как видим (то есть, сколь очевидно) то, что все эти сказанные роды любви общи злым и добрым, и зверям, и змеям, так же известно и то, что они не могут пребывать до конца. Ибо часто прерывает и разделяет их расстояние мест, забвение от времени и другие причины. Ибо как они обыкновенно приобретаются разными союзами: или корысти, или похоти, или сокровности и разных потребностей, так и расстраиваются по случаю встретившегося какого-либо раздора.
Итак, между всеми этими есть один род любви нерасторжимый, который основывается не на знатности знакомства, не на важности должности или чина, не на договоре каком-либо или на нуждах естественных, но на одном сходстве добродетелей. Эта, говорю, любовь ни в каких случаях никогда не пресекается, не только расстояние мест или времен не может ее разлучить или подавить, но и смерть не прерывает ее. Это есть истинная и неразрывная любовь, которая одинаковым совершенством и добродетелию друзей скрепляется. Однажды заключенный союз ее не прервут ни разность желаний, ни упрямое несогласие воли. Впрочем, мы знаем многих, находящихся в таком положении, которые, хотя из горячей любви ко Христу были связаны дружеством, не могли, однако ж, сохранить его навсегда неразрывно; потому что хотя на добром начале товарищества основывались, однако ж не с одним и неравным усердием предпринятое намерение поддерживали, и было между ними некоторое временное охлаждение, потому что не одинаковою добродетелию того и другого, а терпением одного сохранялось. Хотя оно одним великодушно и неутомимо поддерживалось, однако ж малодушием другого необходимо прерывалось. Ибо слабости тех, которые холодно ищут совершенного здравия, каким бы терпением сильных ни сносились, однако ж самими немощными не переносятся. Ибо они имеют прирожденные им причины возмущения, которые не допускают им быть спокойными, как одержимые телесною болезнию отвращение, происходящее от слабости желудка, обыкновенно приписывают небрежности поваров или служителей, и с какою бы заботою прислуга ни услуживала им, однако ж причины своего раздражения приписывают здоровым, — не сознают, что они находятся в них по причине болезни. Посему верный, неразрывный союз дружества, как мы сказали, есть тот, который основывается на одном равенстве добродетелей. Ибо Господь вселяет единонравных в доме (см.: Пс.67,7). И потому только между теми может пребывать неразрывная любовь, в которых есть одно намерение и воля, одно желание и нежелание. Если и вы желаете сохранить ее ненарушимо, то вам надобно стараться, изгнав сначала из себя пороки, умертвить свою волю и с одинаковым старанием и намерением тщательно исполнять то, чем Пророк очень утешался, говоря: «се, что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе» (ср.: Пс.132, 1). Это надобно понимать духовно, а не в отношении к месту. Ибо нет никакой пользы, если несогласные по нравам и намерениям соединяются в одном жилище; и основывающимся на одинаковой добродетели расстояние по месту не препятствует соединяться (дружбою). Ибо у Бога сходство нравов, а не соединенное местожительство соединяет братии; и никогда не может ненарушимо сохраниться мир там, где бывает разность волей».
Герман: «Что же, если один хочет сделать что-нибудь, что по Богу усматривает полезным и спасительным, а другой не изъявляет согласия, должно ли исполнить против желания брата, или оставить по его воле?»
Иосиф: «Посем мы сказали, что полное и совершенное дружество может пребывать только между совершенными мужами, и одинаковой добродетели, которым одинаковая воля и одинаковое намерение никогда не допускает или редко допускает думать различно и разногласить в том, что относится к преспеянию в духовной жизни. А если бы они начали заводить жаркие споры, то ясно, что они никогда не были единодушны по тому правилу, о котором мы сказали. Но поелику никто не может начинать с совершенства, а начинают с основания его и вы исследуете не то, каково величие совершенства, а как можно достигнуть его, то считаю необходимым коротко раскрыть вам правило его и некоторую стезю, по которой бы направлялись ваши стопы, чтобы вы удобно могли достигнуть блага терпения и мира.
Итак, первое основание истинного дружества находится в пренебрежении богатства мирского и в презрении всех вещей, какие имеем. Ибо совершенно несправедливо и нечестиво, если после отвержения суеты мира и всего, что в нем есть, драгоценной братской любви предпочитать маловажную домашнюю рухлядь, какая осталась. Второе основание состоит в том, чтобы всякий отсекал свою волю, так чтобы не считал себя мудрым и рассудительным и не желал последовать лучше своему мнению, нежели мнению ближнего. Третье: всякий должен знать, что всему, что считает даже полезным и необходимым, надобно предпочитать любовь и мир. Четвертое: надобно верить, что ни по справедливым, ни по несправедливым причинам вовсе не должно гневаться. Пятое: всякий должен желать уврачевать гнев брата на него, питаемый даже без основания, таким же образом, как свой, зная, что и для него равно гибельна печаль другого, все равно как бы сам осердился на другого, если не изгонит ее из души брата, сколько зависит от него. Последнее основание, которое, без сомнения, есть общий истребитель всех пороков, состоит в том, чтобы всякий думал, что он в этот же день переселится из этого мира. Это убеждение не только не допустит никакой скорби оставаться в сердце, но и подавит все движения вожделений и всех грехов. Итак, кто это сохранит, тот не может ни потерпеть горечи гнева и раздора, ни причинить другим. А когда этого не будет и как скоро враг (диавол или страсть) любви в сердца друзей неприметно будет вливать яд огорчения, то необходимо, при постепенном охлаждении любви от частых огорчений, сердца любящих, долго растравляемые, когда-нибудь он разлучит. Как может в чем когда-нибудь рассориться с своим братом тот, кто поступает по вышесказанному правилу, кто первую причину распри, которая обыкновенно происходит из-за малых вещей и ничтожных предметов, совершенно пресечет, ничего своего не защищая, всею силою сохраняя то, что в книге Деяния святых Апостолов читаем о единении верующих: «народу же веровавшему бе сердце и душа едина, и ни един же что от имений своих глаголаше свое быти, но бяху им вся обща» (Деян.4, 32)? Потом, как произойдет семя раздора от того, кто, угождая воле не своей, а брата, сделается подражателем Господа и Владыки своего, Который от лица человека, которого носил, говорит: «снидох с небесе, не да творю волю Мою, но волю пославшаго Мя Отца» (Ин.6,38)? Каким образом подаст повод к спору тот, кто касательно разумения и чувства своего решился доверять не столько суждению, сколько мнению брата, по его воле, с смирением благочестивого сердца исполняя то, что говорится в Евангелии: «обаче не якоже Аз хощу, ноякоже Ты» (Мф.26,39)? Или как допустит что-либо, чем бы опечалился брат, тот, кто ничего не считает драгоценнее блага мира, не выпуская из памяти изречения Господа: «о сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою» (Ин. 13,35), посредством которой, как по духовной печати, Христос хотел, чтобы познавали стадо Его овец в этом мире и этим, так сказать, характером они отличались от прочих? По какой причине допустит оставаться в себе или в другом скорби тот, кто вполне убежден, что не может быть справедливых причин гибельной гневливости непозволенной, и как может молиться, когда брат сердится на него, все равно как если бы сам он сердился на брата своего, всегда содержа в смиренном сердце изречение Господа Спасителя: «аще принесеши дар твой ко олтарю и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя: остави ту дар твой пред олтарем и шед прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой» (ср.: Мф.5,23-24)? Никакой пользы не будет, если ты хоть уверяешь, что не гневаешься, и думаешь, что исполняешь эту заповедь: «солнце да не зайдет в гневе вашем» (Еф.4,26); и: «всяк гневаяйся на брата своего всуе повинен есть суду» (Мф.5,22), а скорбь другого, которую мог бы укротить своею кротостию, по упорству сердца пренебрегаешь. В этом случае ты становишься таким же нарушителем заповеди Господней. Ибо Кто сказал, что тебе не должно гневаться на другого, Тот сказал и то, что скорбь другого не должно презирать, потому что нет разности пред Богом, Который желает всем людям спастись, себя ли или другого кого-либо ты погубляешь. Одинакова бывает Ему потеря от погибели кого-либо: также и тому, кому приятна погибель всех, одинакова прибыль, твоею ли или братнею смертию она приобретается. Наконец, как может и самую малую скорбь иметь на брата тот, кто верит, что он в каждый день во всякое время может переселиться из этого мира?
Итак, как ничего не должно предпочитать любви, так, напротив, ничего не должно поставлять хуже ярости или гневливости. Ибо хотя бы все казалось полезным и необходимым, однако ж должно пренебрегать, чтобы избежать возмущения гнева; также все, что считается противным, надобно принимать и переносить, чтобы ненарушимо сохранялось спокойствие любви и мира, потому что нет ничего гибельнее гнева и скорби и полезнее любви.
Как между плотскими еще и слабыми братиями враг скоро производит раздор из-за маловажного, земного имущества, так и между духовными порождает разлад из-за различных мнений. От этого, без сомнения, происходят большею частию споры, распри в словах, которые Апостол осуждает; отсюда завистник и злобный враг постепенно посевает раздоры между единодушными братиями. Ибо верно изречение премудрого Соломона: «ненависть воздвизает распрю: всех же нелюбопрителных покрывает любовь» (Притч. 10, 12).
Посему для сохранения всегдашней, неразрывной любви не принесет никакой пользы отсекать первую причину раздора, который обыкновенно происходит из-за тленных, земных вещей, презреть все плотское и дозволить братиям безразличное пользование всеми вещами, какие нужны для нашего употребления, если также, отсекая и вторую причину, которая относится к духовным понятиям, не приобретем во всем смиренный смысл и согласную с другими волю.
Помню, когда еще юный возраст побуждал меня быть в общении с братиями, нам часто думалось, что наше понятие в нравственном учении или в Священном Писании таково, что вернее и разумнее его нет ничего. Но когда, собираясь вместе, мы высказывали свои мнения, то некоторые, разобранные общим рассуждением, сначала признавались ложными и вредными, потом, по общему суду, гибельными; и осуждались. А прежде, внушаемые диаволом, они настолько казались правильными, что легко могли породить раздор, если бы заповедь старцев, соблюдаемая, как какое-нибудь Божественное повеление, не отвлекала нас от всякого спора,— та заповедь, которою, как законом, предписывалось, чтобы никто из нас не доверял больше своему суждению, нежели братнему, если не хотел никогда быть поруганным диавольскою хитростию.
Известно, что часто случалось то, что говорит Апостол: «сам бо сатана преобразуется во Ангела светла» (2Кор.11,14),— чтобы обманом вложить мрачные, гнусные мысли вместо истинного света знания. Если эти мысли, по принятии смиренным и кротким сердцем, не будут подвергнуты рассмотрению более зрелого брата или опытного старца, полагаясь на их решение: принять ли их нам, или отвергнуть, из опасения, как бы в помыслах своих вместо Ангела светла не принять ангела тьмы, — то мы подвергнемся тяжкой погибели. Этой погибели невозможно избежать никому, кто полагается на свое суждение, если, сделавшись любителем истинного смирения и исполнителем, со всем сокрушением сердца не будет исполнять следующее увещание Апостола: «аще убо кое утешение о Христе, аще кая утеха любве, аще кое общение духа, аще кое милосердие и щедроты, исполните мою радость, да тожде мудрствуете, ту же любовь имуще, единодушии, единомудренни; ничтоже по рвению или тщеславию, но смиреномудрием друг друга честию болша себе творящее» (ср.: Флп.2, 1-3). Еще: «честию друг друга болша творящее» (Рим.12,10), чтобы всякий, товарищу своему приписывая более знания и святости, верность суждения приписывал больше другому, нежели своему мнению.
По обольщению диавола или по заблуждению человеческому, по которому никто в этой плоти не может не обманываться, как человек, часто случается, что и тот, кто имеет более острый разум и больше познаний, иногда нечто ложное принимает умом; и тот, кто имеет тупое дарование и меньше знания, кое-что понимает правильнее, истиннее. Посему никто, каким бы знанием ни обладал, по суетной надменности не должен думать, что он может не нуждаться в наставлении другого. Ибо хотя бы диавольское обольщение и не обмануло его суждения, однако ж он не избежит тяжких сетей возношения и гордости. Кто без крайней опасности погибели может присвоять себе это, когда и сосуд избранный, в котором говорил Христос (см.: 2Кор.13,3), как он сам исповедовал, для того только взошел в Иерусалим, чтобы Евангелие, которое он по откровению и содействию Господа проповедовал язычникам, предложить своим Соапостолам на особое рассмотрение (см.: Гал.2, 2)? Это доказывает, что этими заповедями не только сохраняются единодушие и согласие, но и все наветы противника диавола, и сети обольщений его не страшны бывают.
Наконец, добродетель любви настолько превозносится, что блаженный апостол Иоанн называет ее не только даром Божиим, но и Богом, говоря: «Бог любы есть, и пребываяй в любви в Бозе пребывает, и Бог в нем» (1Ин.4,16). Ибо мы видим, что она столько Божественна, что чувствуем в себе явное исполнение того, что говорит Апостол: «любы Божия излился в сердца наша Духом Святым данным нам» (Рим.5,5). Он как бы так сказал: «Бог излился в сердца наши». Так как «не вемы, о чесом бо помолимся, якоже подобает, но Сам Дух ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными. Испытали же сердца весть, что есть мудрование духа, яко по Богу ходатайствует о святых» (ср.: Рим. 8, 26-27).
Итак, ту любовь, которая называется ???, возможно оказывать всем; о ней Апостол говорит: «дондеже время имамы, да делаим благое ко всем, паче же к присным в вере» (Гал.6,10). Она должна быть оказываема вообще всем, так что Господь повелел нам изъявлять ее даже врагам нашим, говоря: «любите враги ваша» (Мф.5,44). A ???, то есть сердечное расположение, оказывается очень немногим, и тем, которые связаны (между собою) одинаковостию нравов или общностию добродетелей, хотя и самое расположение, кажется, имеет в себе большое различие. Ибо иначе бывают любимы родители, иначе супруги, иначе братья, иначе сыновья; да в самой потребности этих расположений находится большое различие, не одинакова бывает любовь и родителей к детям. Это доказывается примером патриарха, который, будучи отцом двенадцати сыновей, хотя всех любил отеческою любовию, однако ж Иосифа возлюбил с большим расположением, как ясно говорит об этом Священное Писание: «возненавидеша его (Иосифа) братия его, яко любит его отец паче всех» (ср.: Быт.37,4), то есть не потому, чтобы муж праведный и отец не очень любил прочих детей, но потому, что питал к нему как бы более благосклонное и приятное расположение. То же ясно видно и на евангелисте Иоанне, о котором говорится: «ученик, егоже любляше Иисус» (ср.: Ин.13,23). Хотя Он особенною любовию любил и прочих одиннадцать избранных учеников, так что это засвидетельствовано и в Евангелии, где говорится: «да любите друг друга: якоже возлюбих вы» (Ин.13,34); еще: «возлюбль Своя сущия в мире, до конца возлюби их» (Ин.13,1); но эта любовь к одному не означает холодности любви к прочим ученикам, но больший преизбыток любви к нему, на которую предоставляло ему право преимущество девства и нерастленность плоти. Посему эта любовь, как высшая, обозначается с некоторым исключением, и возвышает ее не сравнение с ненавистию, а большая благодать преизобилующей любви. Подобное этому читаем и в Книге Песни песней о лице невесты, говорящей: «вчините ко мне любовь» (Песн.2,4). Ибо это есть истинно упорядоченная любовь, которая, не имея ненависти ни к кому, некоторых больше любит по праву заслуг и которая хотя любит вообще всех, однако ж отличает тех, которых должно любить с особенным расположением; опять и между теми, которые пользуются высшею, особенною любовию, она отличает некоторых, которые пользуются еще большим расположением пред прочими.
Напротив, мы знаем (о, если бы не знали этого!) некоторых из братии такого упорного и жестокого нрава, что когда почувствуют, что души их возмутились против брата или брат против них, то для прикрытия скорби своего духа, которая произошла от обоюдного раздражения, уходя от тех, которых должны бы были успокоить смиренным удовлетворением и ласкою, начинают воспевать некоторые стихи псалмов в укор им. Хотя они думают, что подавили сердечное огорчение, но укоризною усиливают его, тогда как тотчас могли бы прекратить, если бы хотели быть более сокрушенны и смиренны, так что пристойное сокрушение уврачевало бы и сердца самих и успокоило бы души братии. А таким малодушием они еще усиливают порок своей гордости и более питают, нежели подавляют страсть к ссорам, не помня заповеди Господа, Который говорит: «гневаяйся на брата своего всуе, повинен есть суду; и: аще помянеши, яко брат твой имать нечто на тя: остави ту дар твой пред олтарем и шед прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой» (ср.: Мф.5,22-24).
Итак, Бог наш не хочет, чтобы мы пренебрегали скорбию другого, так что если брат имеет против нас что-нибудь, то не принимает и наших даров, то есть не допускает нам приносить Ему молитвы, пока скорым удовлетворением не выгоним из души его скорби, справедливо или несправедливо возникшей. Он не говорит: «Если брат твой имеет против тебя справедливую жалобу, то оставь там дар твой пред жертвенником и пойди прежде примирись с братом твоим», но говорит: «аще помянеши, яко брат твой имать нечто на тя»,— то есть если есть что-нибудь легкое и маловажное, чем возбудилось в брате смущение против тебя, и если ты вдруг вспомнишь об этом, то знай, что ты не должен приносить духовные дары твоих молитв, а наперед должен благосклонным удовлетворением выгнать из сердца брата скорбь, возникшую от какой-либо причины. Итак, если евангельское слово повелевает нам удовлетворять гневающимся даже за прошедшее и самое малое неудовольствие, происшедшее от маловажных причин, то что будет с нами, жалкими, когда мы с упорным притворством пренебрегаем новые и важные причины, допущенные по нашей погрешности, и, надмеваясь диавольскою гордостию, стыдясь смириться, не признаем себя виновниками братской скорби, и, по упорному духу не желая покоряться заповедям Господним, спорим, что никак не должно соблюдать их или невозможно исполнить. Оттого и бывает, что, думая, что Господь заповедал невозможное или несообразное, мы, по Апостолу, становимся не исполнителями, а судьями Закона (см.: Иак.4,11).
А то какими слезами надобно оплакивать, что некоторые из братии, — когда будут раздражены каким-нибудь ругательным словом, несмотря на просьбы другого, желающего прекратить неудовольствие, и несмотря на то, что никак не должно сердиться на брата, по написанному: «гневаяйся на брата своего всуе повинен есть суду» (Мф.5, 22); и: «солнце да не зайдет в гневе вашем» (Еф.4, 26),— кричат: «Если бы это сделал или сказал какой-нибудь язычник или мирянин, то точно должно стерпеть! Но кто стерпит брата, допустившего столь тяжкую вину или произносящего устами такое необыкновенное злословие?» Как будто терпение надобно оказывать только по отношению к неверным и святотатцам, а не ко всем вообще и будто гневливость надобно считать вредною только на язычника, а на брата полезною, тогда как раздражение духа, все равно, на кого бы ни было возбуждено, принесет вред ему же самому. Какое упорство, даже безумие — по ослеплению ума не понимать собственного значения слов! Ибо не говорится: «Всякий, гневающийся на инородца, подлежит суду»,— чего, может быть, можно бы по их смыслу и не относить к единоверцам и соучастникам жизни; но ясно в Евангелии говорится: «всяк гневаяйся на брата своего повинен есть суду» (ср.: Мф.5,22). Хотя по правилам истины под братом здесь мы должны бы разуметь всякого человека, однако ж в этом месте словом брат означается более верный и участник нашей жизни, нежели язычник.
А каково то, что мы иногда считаем себя терпеливыми, потому что, оскорбляемые, презираем отвечать, но возмущенным досадною молчаливостию братиям выражаем насмешку движением и действием язвительным, так что молчаливым видом еще более возбуждаем их на гнев, нежели как могли бы раздражить сердитые злословия, и считаем себя менее виновными пред Богом, потому что устами не произнесли ничего такого, что на суде человеческом могло бы навлечь замечание или осудить нас? Как будто у Бога вменяются в вину только слова, а не воля особенно и вменяется в порок только дело греха, а не желание и намерение, или на Суде будет исследовано только то, что всякий сделал словом, а не то, что старался сделать молчанием! Ибо не одно качество причиненного возмущения, но и намерение раздражающего виновно. И потому на Праведном Суде нашего Судии будет спрошено не то, как возбудилась ссора, а по чьей вине возгорелась, и будет взято в рассмотрение расположение к греху, а не образ совершения его. Ибо какая разность в том, мечом ли кто сам убил брата или каким-либо обманом довел его до смерти, когда известно, что тот погиб по его обману или вине? Как будто достаточно не толкать своею рукою слепого в пропасть, тогда как так же виновен и тот, кто наклонившегося и уже падающего в яму презрел, когда мог бы поднять его; или как будто тот один виновен в преступлении, кто своею рукою поймал кого-либо в сеть, а не тот, кто приготовил или растянул сеть или по крайней мере не хотел отнять ее, когда мог. Итак, нет никакой пользы молчать таким образом, если мы выказываем молчание для того, чтобы делать молчанием то, что можно было сделать злословием, производя такие действия, которыми и тот, кого следовало бы нам уврачевать, воспламеняется сильнейшим гневом, и мы сверх всего этого хвалимся вредом его и погибелью; как будто мы от этого самого не становимся еще виновнее, что захотели приобресть себе славу от погибели брата. Такое молчание одинаково будет вредно тому и другому, потому что как увеличивает скорбь в сердце другого, так не допускает прекратиться и в его собственном. Против таких довольно прямо направлено порицание Пророка: «горе напаяющему подруга своего развращением мутным, и упоявающему, яко да взирает к пещерам их. Сытость безчестия от славы испий и ты» (Авв.2,15-16). Подобное говорится о таких и у другого Пророка: «всяк брат запинанием запнет, и всяк друг льстивно наскочит. Кийждо другу своему посмеется, истины не возглаголют: научиша язык свой глаголати лжу, неправдоваша и не восхотеша обратитися» (Иер.9,4- 5). А часто притворное терпение сильнее воспламеняет гнев, нежели слово, и лукавая молчаливость превосходит оскорбления колкими словами, и легче переносятся раны врагов, нежели коварные ласки льстецов, о которых собственно говорится у Пророка: «словеса их паче елеа, и та суть стрелы» (Пс.54,22). И в другом месте: «словеса ласкателей мягка, сия же ударяют в сокровища утроб» (ср.: Притч.26, 22). К таким прилично относится и это: «приятелю своему глаголет мирная, внутрь же себе имеет вражду» (Иер.9,8), которою, впрочем, уловляется сам ловящий. Ибо «иже уготовляет на лице своему другу мрежу, облагает ю на своя ноги, изрываяй яму искреннему впадется в ню» (ср.: Притч.29, 5; 26,27). Наконец, когда множество народа с мечами и копьями пришли для взятия Господа, то никто не оказался более жестоким убийцею Виновника нашей жизни, как тот, кто, предваряя всех притворною почтительностию приветствия, сделал поцелуй коварной любви. Господь сказал ему: «Иудо, лобзанием ли Сына Человеческаго предавши?» (Лк.22,48), то есть горечь преследования и ненависти твоей приняла такое прикровение, которым выражается сладость истинной любви. Яснее и сильнее у Пророка выражается сила этой скорби так: «яко аще бы враг поносил ми, претерпел бых убо: и аще бы ненавидяй мя на мя велеречевал, укрылбыхся от него. Ты же, человече равнодушие, владыко мой и знаемый мой, иже купно наслаждался ecи со мною брашен: в дому Божий ходихом единомышлением» (Пс.54,13-15).
Есть и другой нечестивый род скорби, о котором не стоило бы и упоминать, если бы мы не знали, что он допускается некоторыми братиями, которые, когда бывают оскорблены или раздражены, упорно воздерживаются от самой пищи, так что, о чем мы не можем и говорить без стыда, те, которые, когда бывают мирны, говорят, что не могут откладывать подкрепления себя пищею даже до шестого (по-нашему, до двенадцатого) часа, а тем более до девятого (по-нашему, до третьего),— когда же бывают в скорби или гневе, то не ощущают и двухдневного поста, и такое изнеможение от неядения переносят по пресыщению гневом. Чрез это они явно впадают в порок нечестия именно потому, что посты, которые должны быть приносимы в жертву собственно одному Богу для смирения сердца и очищения от пороков, они переносят от диавольской злости. Это все равно, как если бы молитвы и жертвы приносили не Богу, а демонам, и такие заслуживают услышать Моисеево укорение: «пожроша бесовом, а не Богу, богом, ихже не ведеша» (Втор.32, 17).
Не неизвестен нам еще и другой род безрассудства, который скрывается в некоторых братиях под личиною притворного терпения, для которых мало того, чтобы произвести ссору, они еще подстрекательными словами раздражают, чтобы их ударили; когда получат легкий удар, то подставляют другую часть тела для удара, как будто этим совершеннее исполнят заповедь Евангелия: «аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую» (Мф.5, 39). Они вовсе не знают силы и намерения Священного Писания, потому что думают, что будто они упражняются в евангельском терпении по страсти гнева. Для совершенного пресечения этого запрещается не только взаимное мщение и вызывание на побои, но и повелевается гнев биющего укрощать перенесением удвоенной обиды».
Герман: «Как же можно порицать того, кто, исполняя Евангельскую заповедь, не только не отмщает, но и готов перенести удвоенную обиду?»
Иосиф: «Немного прежде было сказано, что надобно смотреть не только на дело, которое делается, но и на расположение духа и намерение делающего. И потому если вы глубоким испытанием сердца исследуете то, что совершается каждым, в каком духе бывает или с каким расположением происходит, то увидите, что добродетель терпения и кротости никак не может совмещаться с противным духом, то есть нетерпеливости и гнева. Господь наш и Спаситель, научая нас добродетели терпения и кротости, так чтобы мы не устами только произносили ее, а усвоили ее искренним расположением души своей, преподал нам такой образец евангельского совершенства, говоря: «аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую» (Мф.5,39), разумеется, десную (правую). Что же можно понимать под другою правою, как не лицо, так сказать, внутреннего человека?* Этим Он желает совершенно исторгнуть из сокровенной глубины души всякое возбуждение гнева, то есть так, чтобы, если внешняя десница твоя примет удар биющего, также и внутренний человек смиренным согласием подставил свою десницу биющему, сочувствуя страданию внешнего человека и как бы подставляя, подвергая свое тело удару биющего, чтобы внутренний и молча внутри не возмущался от удара внешнего человека. Итак, видите, что такие далеко отстоят от евангельского совершенства, которое научает сохранять терпение не на словах, а во внутреннем спокойствии сердца и заповедует нам так соблюдать его в случае какой-либо неприятности, чтобы мы не только сохраняли себя чуждыми возмущения гневом, но и тех, которые возмутились по своей порочности, подвергаясь их обидам, по совершении побоев до сытости, мы приводили бы к умиротворению, гнев их побеждая своею кротостию. Таким образом мы исполним апостольское увещание: «не побежден бывай от зла, но побеждай благим злое» (Рим.12,21). Это, верно, не может быть исполнено теми, которые в духе гнева и надменности произносят слова кроткие и смиренные, так что не только не погашают воспламенившегося гнева, но еще более разжигают его как в своем сердце, так и в чувстве возмутившегося брата. Впрочем, они, если бы и могли каким-нибудь образом оставаться сами кроткими и мирными, при этом не принесут никаких плодов правды, когда приобретают себе славу терпения со вредом для ближнего и чрез это становятся совершенно чуждыми той апостольской любви, которая не ищет своего (см.: 1Кор.13,5), но пользы других и богатства желает не так, чтобы получать себе выгоду от убытка ближнего, и не хочет приобретать что-нибудь с обнищанием другого.
*То есть расположение души, готовность перенести больше, нежели сколько враг наносит обид.
Надобно знать, что вообще тот мужественнее, кто свою волю подчиняет воле брата, нежели тот, кто бывает упорным в защищении и удержании своих мнений. Ибо тот, снося и терпя ближнего, получает название здорового и сильного, а этот -немощного и как бы больного, к которому иногда надобно и полезно бывает так относиться и быть благосклонным, чтобы даже и в необходимых вещах делать какую-нибудь уступку для его спокойствия и мира. Касательно этого никто не должен думать, что он уменьшит на сколько-нибудь свое совершенство, если, снисходя, послабит на несколько принятую строгость, напротив, должен знать, что он гораздо более приобретет для великодушия и терпения. Это — апостольская заповедь: «должны есмы мы сильный немощи немощных носити» (Рим.15,1); «друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов» (Гал.6,2). Никогда немощный не сносит немощного, и не может сносить или уврачевать недужного тот, кто также болен, но тот доставляет врачевство немощному, кто сам не подвержен немощи; иначе по справедливости скажут ему: «врачу, изцелися сам» (Лк. 4, 23).
Надобно заметить и то, что свойство немощных всегда бывает таково, что они склонны и готовы наносить поругания и посеявать раздоры, а сами не хотят, чтобы их коснулось и малейшее оскорбление; и хотя, нанося дерзкие оскорбления, нападают на других с безрассудною вольностию, а сами не хотят снести и самой малой, легкой неприятности. И потому, по вышесказанному изречению старцев (в этом собеседовании, в главах 3 и 5), постоянная и неразрывная любовь может пребывать только между мужами одинаковой добродетели и намерения; а иначе она необходимо пресечется во всякое время, с какою бы осторожностию ни была сохраняема другим».
Герман: «В чем же может быть похвальное терпение совершенного мужа, если он не всегда может сносить немощного?»
Иосиф: «Я не сказал, что должны быть побеждены сила и терпение мужественного и крепкого, но что дурная болезнь немощного, питаемая снисхождением здорового и ежедневно приходящая в худшее, породит причины, по которым он не должен быть более сносим; или, видя терпение ближнего и достойное порицания безобразие своей нетерпеливости, иногда желает лучше удалиться, нежели всегда быть сносимым великодушием другого. Итак, мы думаем, что желающие сохранять дружество ненарушимым больше всего должны соблюдать, во-первых, чтобы монах, подвергшийся каким-либо оскорблениям, не только в устах, но и в глубине сердца своего сохранял спокойствие; а если почувствует, что оно хоть немного возмущено, то всячески должен сдерживать себя молчанием и усердно соблюдать то, что говорит Псалмопевец: «смятохся и не глаголах» (Пс.76,5). «Рех: сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим: положих устом моим хранило, внегда востати грешному предо мною. Онемех и смирихся, и умолчах от благ» (Пс.38,2-3); не должен произносить то, что внушает вдруг вспыхнувший гнев и раздраженное чувство; но пусть или воспоминает приятность прежней любви, или размышляет умом о восстановлении мира и во время самого возмущения пусть представляет, что мир возвратится навсегда. И когда сдерживает себя для приятности согласия, имеющего скоро быть, то не почувствует горечи настоящих оскорблений, и таким образом будет отвечать то, от чего он не мог бы быть виновным сам по себе или быть порицаем от другого по восстановлении любви, и таким образом исполнит пророческое слово: «во гневе милость помянеши» (ср.: Авв.3, 2).
Итак, нам должно обуздывать все движения гнева и по руководству рассудительности усмирять, чтобы внезапно яростию не увлечься к тому, что осуждается Соломоном: «безумный весь гнев свой произносит, премудрый же скрывает по части» (ср.: Притч.29,11), то есть глупый воспламеняется гневом для отмщения за себя, а мудрый зрелым рассуждением и усмирением уменьшает и изгоняет его. То же значит и то, что говорит Апостол: «не себе отмщающе, возлюбленный, но дадите место гневу» (Рим.12,19), то есть никак не увлекайтесь гневом к мщению, но дайте место гневу, то есть сердца ваши не должны быть сжаты теснотою нетерпеливости и малодушия, так чтобы не могли снести сильную бурю возмущения, когда она нападает; но расширите ваши сердца, принимая противные волны гнева в широких заливах любви, которая все покрывает, все переносит, чтобы таким образом дух ваш, расширяемый полнотою великодушия и терпения, имел спасительные пристанища совета, в котором принятый и разлившийся гнусный дым гнева тотчас исчез бы*. Или так надобно понимать: даем место гневу, когда возмущению другого уступаем с смиренным и спокойным духом и, как бы признавая себя достойными какого-либо оскорбления, просим извинения. Впрочем, которые так понимают смысл апостольского совершенства, что будто те дают место гневу, которые удаляются от гневающегося, те, мне кажется, не отсекают повода к раздору, а усиливают. Ибо если гнев ближнего не будет тотчас побежден смиренным удовлетворением, то убегающий больше возбуждает его, нежели усмиряет. Этому подобно то, что говорит Соломон: «не тщися в дусе своем яритися, яко ярость в недре безумных почиет» (Еккл.7,10). «Не впадай в тяжбу скоро, да не раскаешися послежди» (Притч. 25, 8). Премудрый не так обвиняет поспешность тяжбы или гнева, чтобы одобрять медленность их. Подобно надобно понимать и это: «безумный абие исповесть гнев свой: крыет же свое безчестие хитрый» (Притч.12,16). Он не то говорит, что мудрые должны затаить бесчестную страсть гнева, как будто охуждая быстроту гнева, он не запрещает медленности его; но говорит то, что если бы как-нибудь по немощи человеческой и возбудился гнев, то нужно скрывать его для того, чтобы с течением времени вовсе подавить его. Ибо таково свойство гнева, что, сдерживаемый, он ослабевает и утихает, а обнаруживаемый, более и более разгорается. Следовательно, надобно расширять и распространить сердце, чтобы, сжимаемое теснотою малодушия, не наполнялось жаром бурного гнева и чтобы мы не могли сжатым сердцем принять, по выражению Пророка, слишком широкую заповедь Божию и говорить с Пророком: «путь заповедий Твоих текох, егда разширил ecи сердце мое» (Пс.118,32). Ибо что великодушие есть мудрость, этому мы научаемся из ясных свидетельств Священного Писания: «долготерпелив муж мног в разуме, малодушный же крепко безумен» (Притч.14,29). И потому Священное Писание с похвалою упоминает о том, кто просил у Господа дара премудрости: «и даде Господь смысл и мудрость Соломону многу зело, и широту сердца, яко песок иже при мори» (3Цар. 4, 29).
* Яснее сказать: дадите место гневу своему, то есть пусть гнев ваш скоро пройдет, исчезнет, как скоро исчезает дым; или: дадите место гневу других, то есть охотно уступите разгневанному человеку, снесите его немощь. А святой Златоуст относит это к гневу Божию и излагает так: «дадите место гневу Божию», то есть предоставьте Богу, Правде Божией мщение за вас.
И то многими опытами часто было доказано, что те, которые союз дружества заключали клятвою, никак не могли непрерывно сохранять согласие: или потому, что заключили его не по желанию совершенства, не по заповеди любви апостольской, а по любви земной и старались сдержать ее необходимостью и узами договора, или потому, что хитрый враг скорее увлекает их к разрыву союза дружбы, чтобы сделать их преступниками своей клятвы. Итак, совершенно справедливо мнение благоразумных мужей, что истинное согласие и неразрывное дружество может состояться только между людьми благонравными, имеющими одинаковые добродетели и намерения». Так рассуждал блаженный Иосиф о дружестве и возбудил в нас ревность к сохранению постоянной любви к дружеству.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter