Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterПрп. Иоанн Кассиан Римлянин. Семь собеседований отцов, живших в Египетской пустыне Фиваиде
Глава 1
По окончании предыдущего собеседования, по наступлении ночного безмолвия, мы с аввою Иосифом были отведены в отдельную келью в уединенном месте для покоя; от речей его какой-то огонь разгорелся в наших сердцах; мы всю ночь провели без сна; вышедши из кельи и отшедши почти на сто шагов от нее, мы сели в отдельном месте.
Ночная тьма доставила нам удобство к уединенному дружескому разговору. Когда мы сидели, авва Герман, тяжело вздохнув, сказал: «Что нам делать? Ибо видим, что мы находимся в затруднительном и жалком состоянии и самый разум и сожительство с святыми на деле показывают, что было бы нам полезнее для успеха в духовной жизни пожить здесь, а данное старцам обещание* возвратиться в Вифлеем не позволяет избрать то, что полезно. Ибо примерами таких и стольких мужей мы могли бы научиться многому для усовершения своей жизни, если бы данное обещание не заставляло нас непременно возвратиться в киновию (Вифлеемскую). Если возвратимся, то для нас уже не будет никакого удобства опять прийти сюда. Если же, оставаясь здесь, захотим исполнить свое желание, то как нам поступить касательно верности уверения, которое мы дали нашим старцам, обещаясь скоро возвратиться с тем условием, чтобы нам позволено было хоть бегло обойти святых и монастыри этой области?» Находясь в таком смущении, мы никак не могли найтись, на что решиться, одними вздохами свидетельствовали о затруднительном положении, упрекая себя за стыдливость или застенчивость**, по которой мы не могли противиться просьбам удерживавших нас и дали обещание, побывав здесь, вскоре возвратиться.
* Кассиан и Герман, в Вифлеемской киновии положив начало монашеской жизни и прожив немного, для большего преспеяния в монашеской жизни захотели посетить египетские монастыри, которые тогда славились аскетическим благоустройством и множеством строгих подвижников, опытных в духовной жизни старцев. Чтобы удобнее получить разрешение на это путешествие, они дали обещание чрез три года возвратиться. Но, видя, что, пребывая в египетских монастырях, они получают большую пользу от назидательных бесед и примера старцев, для этого хотелось бы им подольше пожить здесь, а между тем пришло время возвратиться в свою Вифлеемскую киновию. Теперь они и не знали, что делать: возвратиться ли в Вифлеем, чтобы не быть нарушителями данного обещания, или остаться еще в египетских монастырях, чтобы не лишиться духовной пользы от назидания. Это недоумение они и решились открыть авве Иосифу, и как он определит, так и поступить. В этой беседе разрешается главный вопрос: можно ли или полезно ли монаху вперед определять, назначать или обещать какие-либо действия; и такое определение или обещание необходимо ли исполнить. Потому и собеседование это надписано: «Об определении».
** То есть стыдились у своих вифлеемских старцев испросить побольше времени провести в египетских монастырях.
Я сказал: «Конец нашему недоумению положит совет старца, которому надобно высказать наше смущение, и что он присудит, то, как божественный, небесный ответ, должно положить конец всем нашим смущениям. И мы нисколько не должны сомневаться в том, что устами этого святого Господь откроет нам, что нужно делать, ради заслуги его и ради нашей веры. Ибо по дару Его часто получали спасительный совет и верующие от недостойных, и неверные от святых, когда Господь даровал это или по заслуге отвечающих, или по вере спрашивающих». Слова эти святой авва Герман охотно принял, так, как будто я высказал их не от себя, а по внушению Господа. Подождавши немного прихода старца и наступающего уже часа ночного богослужения, мы встретили его с обычным приветствием, и, по совершении законного числа молитв и псалмов, мы опять сели на тех рогожках, на которых располагались для покоя.
Тогда достопочтенный Иосиф, видя нас унылых духом и догадываясь, что это не без причины случилось с нами, обратился к нам с словами патриарха Иосифа: «Что печальны лица ваши ныне?» Мы сказали ему: «Не как узники, министры фараона, мы видели сон, и нет истолкователя, но провели ночь без сна; и нет никого, кто бы облегчил тяжесть нашего смущения, разве только Господь твоим рассуждением устранит его». Тогда тот, который и по заслуге, и по имени представлял добродетель патриарха, сказал: «Не Господом ли врачуются помышления человеческие? Объявите их; ибо милость Божия по вере вашей может нашим советом доставить им уврачевание».
На это Герман сказал: «Мы думали, что возвратимся в свою киновию, полные не только духовной радости, но и успеха; и что мы приобрели от вашего учения, тому по возвращении будем следовать хоть с малою ревностию. Ибо этого ожидать заставляет нас любовь наших старцев, так как мы верили, что в той киновии нам отчасти можно подражать высоте вашей жизни и учения. Мы думали, что это доставит нам всякую радость, а теперь сокрушаемся невыносимою скорбию, видя, что таким образом мы не можем получить того, что признаем спасительным для себя. Теперь с той и с другой стороны мы находимся в затруднении. Ибо если захотим исполнить обещание, которое мы дали по побуждению любви старцев и которое дали пред всеми братиями в вертепе, в котором Господь наш воссиял из девственной утробы; и Он был свидетелем его; то потерпим большой вред для духовной жизни. Если же, забыв обещание и оставаясь в этих областях, пользу для нашего совершенства захотим предпочесть тому уговору; то боимся вдруг впасть в ложь неисполнением обещания. Мы не можем облегчить нашего смущения даже и тем советом, чтобы, скорым возвращением (в Вифлеем) исполнив обещание, снова поскорее прийти в эти места. Ибо хоть опасна и вредна даже и малая отсрочка для стремящихся к преспеянию в духовных делах и к добродетели, все-таки, хоть медленным, возвращением мы исполнили бы обещание своей верности; но знаем, что не только любовию, но и властию старцев наших мы неразрешимо будем связаны, так что потом никаким образом не будет дано нам позволение опять прийти в эти места».
На это блаженный Иосиф, немного помолчав, сказал: «Уверены ли вы, что в этой стране может быть для вас больше успеха в духовных делах?»
Герман: «Хотя мы должны воздавать высокую благодарность и учению тех, которые с малолетства научили нас стараться о великом и, дав вкусить своего блага, возбудили в наших сердцах сильную жажду совершенства, однако ж, если поверят нашему суждению, мы не приводим никакого сравнения между этими наставлениями и теми, которые там (в Палестине) мы получили, и умалчиваем о неподражаемой чистоте вашей жизни, которая, думаем, приобретается вами не только строгостию ума и намерения, но и при содействии благоприятных мест. Посему мы не сомневаемся, что для подражания величию вашего совершенства не может быть достаточно то учение, которое преподается спешно; для этого нам нужно долгое пребывание здесь, и долговременное обучение при ежедневных наставлениях, может быть, как-нибудь прогонит холодность нашего сердца».
Иосиф: «Совершенно согласно с благоразумием, совершенством и нашим знанием — на деле исполнять то, что мы определили каким-либо обещанием. Посему монаху не должно ничего определять необдуманно, чтобы не быть вынужденным исполнить то, что неосмотрительно обещал, или, по перемене взгляда на лучший, не быть нарушителем своего обещания. Но как нами предположено теперь говорить не столько о состоянии здоровья, сколько об уврачевании немощи; то здравым рассуждением надобно исследовать не то, что следовало бы вам делать в прежнем месте, но как можно бы избежать опасности гибельного кораблекрушения. Итак, когда никакие узы не связывают вас и никакое условие не стесняет, то, при предложении на выбор сравнительно благоприятных вещей, надобно избирать то, что имеет больше пользы; а когда препятствует какая-либо опасность урона, то, по сравнению вреда, надобно избирать то, что сопровождается меньшим вредом*. Потому, сколько видно из вашего объяснения, когда до этого места довело вас нерассудное обещание, так что вам надобно потерпеть важный вред с той и другой стороны, то произволение выбора должно склоняться на ту сторону, которая меньше вреда причинит или посредством вознаграждения легче он будет исправлен. Следовательно, если думаете, что от пребывания здесь будет больше пользы для вашего духа, нежели сколько будет ее для вас от жительства в той (Вифлеемской) киновии, и без потери больших выгод не может быть исполнено ваше обещание (возвратиться), то лучше уже вам потерпеть вред от лжи**, или неисполнения обещания, который (вред), однажды случившись, более уже не повторится и сам собою не может породить другие грехи, нежели прийти в состояние равнодушия, которое будет причинять вам ежедневно вред. Ибо неосмотрительное обещание извинительно и даже похвально будет изменить, если оно будет обращено в полезную сторону, и нарушение не должно считаться постоянным, коль скоро худое обещание или безрассудство будет исправлено. Все это может быть ясно подтверждено свидетельствами Священного Писания, как гибельно бывает для многих исполнить свои определения и, напротив, как полезно оставить их.
* То есть из многих благ надобно избирать лучшее, высшее, а из многих зол надобно меньшее предпочитать большему, если нельзя избежать того и другого.
** Старец доказывает, что ложь иногда позволительна по двум причинам: 1) для избежания какого-либо большего зла или для достижения большего блага; 2) иногда ради смирения можно допустить ложь, свои добродетели прикрыть ложью для избежания суетной славы. Первую мысль он доказывает в этом собеседовании в главах 12 — 20, а последнюю — в главах 21—24.
Об этом ясно свидетельствуют пример святого апостола Петра и Иуды-предателя. Поелику первый отступился от нерассудного определения, по которому сказал: «не умыеши ногу моею во веки» (Ин.13,8),—то удостоился бессмертного общения со Христом и всеми святыми; а иначе он, без сомнения, лишился бы благодати этого блаженства, если бы по упрямству остался в своем слове. А второй, упрямо сдержав свое обещание, осужден на вечную смерть, от которой, без сомнения, был бы освобожден, если бы захотел лучше нарушить свое определение, нежели упрямо исполнить его. Это ясно видим и на тех двоих сынах, которые в Евангелии назначаются для делания в винограднике, из коих один воспротивился приказанию отца, а другой с скорым ответом согласился на него (см.: Мф.21, 28-31). Но как этому не принес пользы смиренный и послушный ответ, потому что отказался исполнить приказание отца на деле, так и тому не повредило прекословие приказанию, потому что, переменив упрямство, он на самом деле исполнил желание отца; что он предосудительно постановил, то по перемене определения похвально исправил. То же доказывает и пример кровожадного царя Ирода, который, безрассудно соблюдая верность клятвы, сделался убийцею Предтечи Господня и по суетному страху клятвопреступления подверг себя осуждению на вечную смерть. Сначала надобно постановлять самое лучшее; а если бы дело пошло иначе, то впоследствии надобно переменить свое постановление на лучшее, и когда наши определения остаются бессильными, то надобно, так сказать, подать им руку помощи. Когда начала предприятия нетверды, то благоразумие требует подкрепить их полезною предусмотрительностию. Если расположение к первому постановлению колеблется, то надобно исправить второе постановление. Итак, во всех делах надобно смотреть на цель и к ней направлять ход нашего предположения. Если увидим, что оно направляется в худшую сторону, и придет более полезная мысль, то, оставив неполезное постановление, надобно перейти к лучшему определению, нежели, упрямо оставаясь в прежнем постановлении, запутываться в тяжких грехах».
Герман: «Мы решились прийти сюда для духовной пользы, желали бы получить назидание от постоянного сообщения с вами. Теперь если мы возвратимся в свою (Вифлеемскую) киновию, то мы не только не достигнем того, что желали приобресть здесь, но наверно потерпим много лишений при посредственной жизни тамошней. Но и долго оставаться здесь боимся; сильно устрашает нас это евангельское повеление: «буди же слово ваше: ей, ей: ни, ни: лишше же сею от неприязни есть» (Мф.5,37). Мы верим, что нарушение этой заповеди не может быть вознаграждено никакою правдою и впоследствии дело не пойдет правильно, когда оно однажды худо начато».
Иосиф: «Во всех случаях, как мы сказали, надобно смотреть не на последствие дела, а на волю делающего и надобно исследовать не то, кто что сделал, а с каким намерением сделал, так что мы находим, что некоторые осуждены были за те дела, от которых после вышло добро, и, напротив, некоторые небезукоризненными делами достигли высшей праведности. И полезный исход дел не помог тому, кто, приступив с худым намерением, хотел делать не то, от чего последовала польза, а нечто противное; также небезукоризненное начало не повредило тому, кто не из пренебрежения к Богу, не с намерением согрешить, а имея в виду необходимую и святую цель, по необходимости допустил укоризненное начало.
Объясним это примерами из Священного Писания. Что лучше или что полезнее могло быть для всей вселенной, как спасительное врачевство страдания Господня? Однако ж оно не только не принесло пользы, но еще послужило во вред предателю, при посредстве которого исполнилось то, что о нем решительно говорится, что лучше было бы этому человеку не родиться (см.: Мф.26, 24). Ибо возмездие ему за его дело должно быть воздано не по тому, что случилось, но по тому, что он хотел или предполагал сделать. И опять: что преступнее лжи и обмана, допущенного даже по отношению к стороннему, не говорю уже — к родственнику или отцу? Однако ж патриарх Иаков (см.: Быт. 27,19-24) не только не навлек никакого осуждения или порицания за это, но и наделен всегдашним наследием благословения, и не несправедливо, потому что он пожелал благословение, назначенное первородному, не по страсти к настоящей выгоде, а по вере в вечное освящение; а Иуда предал смерти Искупителя всех не для спасения человеческого, а по страсти сребролюбия. Потому тому и другому дано возмездие за дело их по определению их ума и по намерению воли, потому что и тот не думал действовать для обмана, и этот — для спасения. За то и воздается праведное возмездие каждому, что главно содержал в уме, а не за то, что отсюда вышло хорошего или худого против желания делающего. Потому Праведнейший Судия признал допустившего такую ложь извинительным, даже похвальным; потому что без нее он не мог бы получить благословение первенцев. И не должно ставить в порок то, что произошло по желанию благословения. Иначе сказанный патриарх оказался бы не только несправедливым к брату, но и обманщиком отца и святотатцем, если бы, имея другой путь, которым бы мог получить благодать того благословения, он захотел избрать тот, какой был бы предосудителен и вреден брату. Итак, видите, что Бог смотрит не на последствие дела, а на намерение ума. Итак, разъяснив это, возвратимся к предложенному вопросу, для уяснения которого все это предварительно сказано; желал бы я, чтобы вы сначала ответили мне, для чего вы связали себя узами того обещания».
Герман: «Первая причина, как мы сказали, была та, что мы опасались опечалить старцев и противиться их повелению; а вторая та, что по безрассудному убеждению мы думали, что если что-либо совершенное и важное увидим или услышим у вас, то по возвращении в киновию можем сами в том упражняться».
Иосиф: «Мы прежде сказали, что намерение ума или награждает, или осуждает человека, как говорит Апостол: между собою помыслом осуждающим или отвещающим: «в день, егда судит Бог тайная человеком» (Рим.2, 15-16). Итак, я вижу, что вы по желанию совершенства связали себя этими узами обещания, так как думали, что можно достигнуть его тем порядком, каким, как теперь при более полном рассуждении вы видите, нельзя взойти на высоту его. Итак, не предосудительно то, что оказалось бы случившимся несогласно с предположением, если никакой перемены в первоначальном намерении не последовало. Ибо перемена орудия не означает оставления какой-либо работы, или избрание более короткого и прямого пути не означает лености путешественника. Так и в вашем деле исправление неосмотрительного предположения нельзя считать нарушением обещания. Ибо что совершается по расположению к Богу и по любви к благочестию, которое имеет обетование жизни настоящей и Будущей (см.: 1Тим.4, 8), то, хотя бы по-видимому имело начало несовершенное, не только не заслуживает никакого порицания, но и достойно похвалы. И потому нисколько не предосудительно изменение неосторожного обещания, если только как-нибудь достигается цель, то есть предположенное благочестивое намерение. Мы все делаем для того, чтобы могли представить Богу сердце чистое. Если совершение этого в этих местах считается более удобным, то нисколько не повредит вам изменение вынужденного уговора, если только совершенство чистоты, для которой вами дано обещание, по воле Господа скорее здесь приобретается. Это изменение нельзя считать какою-либо ложью, а благоразумным и спасительным исправлением нерассудного определения. Возьмем из природы пример, который бы разрешил узел предложенного вопроса. Сама природа в нас дела свои изменяет по совету Божественного величия. Ибо из младенчества мы переходим в отрочество, из отрочества в юношество, из юношества в дальнейший возраст до старости; и это действие в нас нашего Создателя происходит так, что из-за перемены не приписывается возрасту никакой лжи. Так и внутренний наш человек, когда чрез разные возрасты жизни, от одного к другому, дойдет до более крепкого и, потом достигнув зрелости смысла мужа совершенного и меры полного возраста Христова (см.: Еф.4, 13), оставит младенческое, ужели этою переменою впадает в ложь; не лучше ли думать, что он достигает полноты совершенства? Так начальное учение Ветхого Завета, по Распоряжению Законодателя Бога, переходит к совершенству Евангельского Блаженства, однако ж нельзя думать, что от этого произошло изменение или разность прежнего Закона, но дополнение или навершение высшими Небесными заповедями; так же нельзя считать упразднением священных постановлений, но возвышением и — не разностию, а преспеянием. Потому и Господь нам сказал: «не мните, яко приидох разорити закон, или пророки; не приидох разорити, но исполнити» (Мф.5,17), то есть не отвергнуть прежнее, но несовершенное привести к совершенству».
Герман: «Что касается до силы слов, которые основательно, разумно исследованы, то без затруднения может быть отвергнута нами мнительность касательно нашего обещания. Но сильно устрашает нас то, что этим примером как бы не подать кому-либо из слабых повода лгать, если узнают, что можно каким-нибудь образом нарушать верность уговора; потому что это запрещается столь грозными изречениями Священного Писания, как говорит Пророк: «погубиши вся глаголющия лжу» (Пс.5,7); «уста лжущая убивают душу» (ср.: Прем. 1, 11)».
Иосиф: «Не могут не быть поводы и причины к погибели тех, которые имеют погибнуть, даже которые желают погибнуть. Но не должно отвергать тех свидетельств Священного Писания и совершенно отделять от своего состава, которыми воодушевляется развращение еретиков, или ожесточается неверие иудеев, или соблазняется надменность языческой мудрости, а только благочестиво надобно верить, непоколебимо держаться их и проповедовать по правилу истины. И потому мы, под предлогом неверия других, не должны отвергать распоряжения Пророков и святых, о которых упоминает Священное Писание, чтобы, думая прикрыть их немощи, нам не допустить не ложь только, а святотатство; но нам должно признавать их, согласно с историею, и объяснять, как благочестиво было сделано ими. Впрочем, для развращенных не устранится этим повод ко лжи, хотя бы истину того, что мы намерены сказать или сказали, мы и постарались вовсе отвергнуть или умалить аллегорическим толкованием. Ибо достоверность этих свидетельств какой вред сделает тем, для которых достаточно одного развращения воли?
Итак, о лжи так надобно думать и так пользоваться ею, как чемерицею. Если она будет принята в угрожающей смертию болезни, то она бывает полезна. Впрочем, принятая без крайней нужды бывает очень вредна. Так, мы читаем, что святые и богоугодные мужи безвинно употребляли ложь, как, например, Раав, которой Священное Писание (см.: Нав.2,1) не только не преписывает никакой добродетели, но упоминает еще о распутстве; за такую ложь, которою она лучше захотела скрыть соглядатаев, нежели выдать, заслужила быть причисленною к народу Божию с вечным благословением. А если бы она захотела сказать истину или позаботиться о спасении граждан, то, без сомнения, она не избежала бы угрожавшей погибели со всем домом своим, не была бы присоединена к виновникам Рождества Господня, не была бы включена в родословие патриархов, чрез преемство своего поколения не удостоилась бы произвести Спасителя всех. Потом, Давида (см.: Суд.16), заботясь о пользе сограждан, узнав истину, выдала ее, за то взаимно подверглась вечной погибели, оставив всем одну память своего злодеяния. Итак, когда за открытие истины угрожает какая-нибудь большая опасность, тогда можно прибегнуть к обману*, впрочем, так, чтобы при этом иметь смиренное сознание своей виновности**. А когда нет крайней необходимости, то со всею осторожностию надобно избегать лжи, как смертоносной; как мы сказали о питье чемерицы, что тогда полезно принимать его, когда угрожает неминуемая и смертоносная болезнь. Если же принимается при здоровом, не расстроенном состоянии тела, то зловредная сила тотчас проникает жизненные органы. Это ясно открылось на Раав Иерихонской и патриархе Иакове, из коих первая иначе и не могла бы избежать смерти, как этим средством, а последний не мог бы достигнуть благословения первородного. Бог испытует и судит не только слова и действия наши, но видит желания и намерения. Если Он видит, что кем-нибудь сделано или обещано что-либо для вечного спасения и для Божественного созерцания, то хотя бы людям и казалось то суровым и неправым, однако ж Он, видя благочестие сердца, судит не слова, а намерение воли; поелику надобно смотреть на цель дела и на расположение делающего, по которому некоторые, как выше сказано, могли даже и ложью оправдаться, а другие чрез обнаружение истины сделать грех на вечную смерть. Взирая на эту цель, и патриарх Иаков не убоялся, облекшись кожею, принять косматый вид тела брата, похвально послушался матери, внушавшей этот обман. Он видел, что чрез это ему больше пользы будет ради благословения и правды, нежели от соблюдения откровенности. Ибо он не сомневался, что пятно этого обмана совершенно будет смыто излиянием отеческого благословения, как какое-нибудь облако веянием Святаго Духа скоро будет уничтожено, и вследствие этого притворства ему будет дана большая награда, нежели за непритворную истинность».
* Например, путешественник на распутии встречает разбойников, которые спрашивают его, но какой из двух дорог поехал преследуемый ими человек, которого они хотят ограбить и убить; он указывает им совсем другую дорогу, а не ту, по которой уехал преследуемый, и этим обманом избавляет несчастного от смерти, а разбойников от преступления. А если бы сказал правду, то они, догнав, убили бы его.
** Надобно считать это искушением, постигшим нас за грехи. Святой Дорофей говорит: «Когда случится такая великая необходимость уклониться от слова правды, то и тогда человек не должен оставаться беспечальным, а каяться и плакать пред Богом и считать такой случай временем искушения. И на такое уклонение решаться не часто, а разве однажды из многих случаев» — и прочее (см.: Преподобный авва Дорофей. Поучение 9 // Преподобный авва Дорофей. Душеполезные поучения и послания).
Герман: «Неудивительно, что такие поступки в Ветхом Завете вольнее допускались, иногда и святые мужи безвинно лгали, так как видим, что по невежеству времен им гораздо больше дозволялось. Что удивительного, что блаженный Давид, убегая от Саула, на вопрос священника Ахимелеха: «что яко ты един, и никтоже с тобою?» — отвечал так: «царь заповеда ми глагол днесь и рече ко мне: никтоже да уразумеет глагола, егоже ради аз посылаю тя и о немже аз заповедаю ти: и отроки оставих на месте глаголемем. Виждь, аще есть зде у тебе копие или мечь, яко меча моего и оружия моего не взях с собою, яко царево повеление внезапу ми быстъ» (ср.: 1Цар.21,1-2,8). Еще: когда он был приведен к Анхусу, царю Гефскому, то притворился безумным, изменил лицо свое пред ним, кидался на руки свои, чертил на дверях и пускал слюну по бороде своей (см.: 1Цар.21,13). Также тогда позволительно было пользоваться множеством жен и наложниц, и это вовсе не вменялось им в грех; кроме того, даже собственною рукою часто проливали кровь врагов, и это не только не считалось порицательным, но еще было похвальным. А ныне, при воссиянии света Евангелия, мы видим, что это вовсе запрещено, так что без тяжкого преступления и святотатства ничего из этого нельзя допустить. Также, думаем, и никакой лжи, хотя бы прикрытой благочестивым видом, никто не станет допускать, не говорю, одобрительно, но и извинительно, когда Господь говорит: «буди же слово ваше: ей, ей: ни, ни: лишше же сею от неприязни есть» (Мф. 5, 37); согласно с этим и Апостол говорит: «не лжите друг на друга» (Кол.3, 9)».
Иосиф: «Свобода брать многих жен и наложниц при наступлении конца времен и по умножении рода человеческого, как уже менее необходимая, справедливо должна была быть пресечена евангельским совершенством. Ибо даже до Пришествия Христа долженствовало продолжаться благословение первоначального определения, по которому сказано: «раститеся и множитеся, и наполните землю» (Быт.1,28). И потому справедливо было, чтобы из этого корня человеческого плодородия, которое по требованию времени с пользою продолжалось в синагоге, произросли цветки ангельского девства и родились в Церкви (Христовой) приятные плоды воздержания. А что и тогда ложь была осуждаема, это ясно показывает учение всего Ветхого Завета, где говорится: «погубиши вся глаголющия лжу» (Пс.5,7); еще: «сладок есть человеку хлеб лжи, но потом исполнятся уста его камения» (Притч.20,17); и Сам Законодатель говорит: «от всякаго слова неправеднаго да отступиши» (Исх.23,7). Но это тогда безвинно употреблялось, когда требовала того какая-либо необходимость или спасительное дело, ради которого не должно было осуждать, каково то, что вы упомянули о царе Давиде, когда он, избегая несправедливого преследования Саула, пришедши к священнику Ахимелеху, говорил ложные слова не по желанию какой-либо корысти, не с намерением повредить кому-нибудь, а только для того, чтобы избавиться от нечестивого преследования его, потому что не хотел осквернить руки свои кровию враждебного царя, столько раз предаваемого ему Богом, говоря: «никакоже ми от Господа, аще сотворю глагол сей господину моему христу Господню, еже нанести руку мою нань, яко христос Господень есть сей» (1Цар. 24, 7). Потому и мы от таких поступков, которые, как читаем, святые мужи в Ветхом Завете совершали или по воле Божией, или для преобразования духовных таинств, или для спасения некоторых, когда потребует необходимость, не можем отказываться; даже самые Апостолы, как видим, не уклонялись от них, когда того требовала какая-либо польза. На время оставив это, наперед исследуем то, что мы предположили еще сказать из Ветхого Завета; после этого выведем приличное заключение, чтобы удобнее доказать, что и праведные, святые мужи, как в Новом, так и в Ветхом Завете, были согласны между собою в этих делах. Что скажем о том благочестивом притворстве Хусия пред Авессаломом для спасения царя Давида (см.: 2Цар. 17, 8-13), которое, хотя все было соединено с духом лукавства и обмана и противно было пользе советующегося, одобряется свидетельством Священного Писания, которое так говорит: «и Господь заповеда разорити совет Ахитофелев благий, яко да наведет Господь на Авессалома злая вся» (2Цар.17,14). Нельзя порицать того, что делалось с правым намерением и благочестивым рассуждением в пользу правой стороны, для спасения и победы того, чье благочестие угодно было Богу, совершено благочестным притворством. Также что мы скажем о поступке той женщины, которая, приняв посланных вышесказанным Хусием к царю Давиду, скрыла их в колодезь и, положив покрышку на отверстие его, показывала вид, что она просушивает крупу, говоря: «преидоста вмале воду» (2Цар.17,20); и этою уловкою избавила их от рук преследующих. Посему, прошу, отвечайте мне, что стали бы вы делать, если бы теперь вам, руководствующимся Евангелием, встретилось подобное обстоятельство, — не захотели ли бы вы подобною ложью скрыть их, говоря таким же образом: «преидоста вмале воду», и исполнить заповедь: «избави ведомыя на смерть и искупи убиваемых, не щади» (Притч.24,11). Или открытием истины выдадите скрывающих тем, которые хотят погубить их? Как же будет исполнена заповедь Апостола: «никтоже своего си да ищет, но еже ближняго кийждо» (1Кор.10,24). Любовь «не ищет своих си» (1Кор. 13,5), но пользы других. И о себе Апостол говорит: «аз всем угождаю, не иский своея пользы, но многих, да спасутся» (ср.: 1Кор.10,33). Если мы будем искать только своего и хотим настойчиво держаться того, что полезно нам, то в подобных затруднениях нам необходимо говорить истину и быть виновным в смерти других. Если же то, что спасительно для других, предпочитая своей пользе, мы будем исполнять апостольскую заповедь, то, без сомнения, нам по необходимости придется солгать. И потому мы не возможем ни приобресть всецелой любви, ни искать, по апостольской заповеди, пользы других, если мы, несколько уступив из того, что принадлежит нам или относится к нашему совершенству, не захотим с усердным расположением содействовать пользе других и, таким образом, если с Апостолом не сделаемся немощными для немощных, чтобы могли приобресть немощных (см.:1Кор.9, 22).
По руководству этих примеров и блаженный апостол Иаков, и все главные предстоятели первенствующей Церкви советовали апостолу Павлу допустить притворство, очиститься по образу Закона, голову остричь и принести жертву (см.: Деян.21, 26), ни во что вменяя вред от этого притворства, но больше имея в виду ту пользу, которая должны была произойти от долговременной проповеди его. Ибо не столько было бы пользы апостолу Павлу от этой прямоты его, сколько потери для всех язычников от скорой смерти его. Этот вред, без сомнения, произошел бы тогда для всей Церкви, если бы это полезное и спасительное притворство не сохранило его для евангельской проповеди. Тогда необходимо и извинительно допускается ущерб от лжи, когда, как мы сказали, угрожает больший урон от обнаружения истины и польза, какая происходит для нас от истины, не может вознаградить того вреда, какой имеет произойти. Блаженный Апостол тоже другими словами свидетельствует, что он везде всегда держался этого способа. Ибо когда говорит: «бых иудеем яко иудей, да иудеи приобрящу: подзаконным яко подзаконен, да подзаконныя приобрящу: беззаконным яко беззаконен, не сый беззаконник Богу, но законник Христу, да приобрящу беззаконныя. Бых немощным яко немощен, да немощныя приобрящу. Всем бых вся, да всяко неким спасу» (1Кор. 9, 20-22), то что другое этим показывает, как не то, что он всегда применялся к немощи и духовному возрасту наставляемых, несколько умерял строгость учения о совершенстве, не держался того, чего требовало строгое правило, но больше предпочитал то, чего требовала польза немощных? Точнее исследуя это, подробно раскроем указания апостольских добродетелей на случай, если кто спросит, каким образом блаженный Апостол во всем применялся ко всем? Где он был иудеем для иудеев? Именно там, где он, искренним сердцем соблюдая то мнение, которое возвещал галатянам, говорит: «се, аз Павел глаголю вам, яко аще обрезаетеся, Христос вас ничтоже пользует» (Гал.5, 2),— однако ж в обрезании Тимофея он показал как бы вид иудейского предубеждения. И еще: где для подзаконных он был как подзаконный? Именно там, где Иаков и все пресвитеры Церкви, опасаясь, чтобы не напала на него толпа верующих иудеев, даже христиан иудействующих, которые так приняли веру Христову, что еще держались законных обрядов, в этой опасности предложили ему такой совет и убеждение, говоря: «видиши, брате, колико тем есть иудей веровавших; и вcи ревнителие закону суть: увестишася же о тебе, яко отступлению учиши от закона Моисеова живущия во языцех вся иудеи, глаголя не обрезовати им чад своих. Сие сотвори, еже ти глаголем: суть у нас мужие четыри обещаете себе Богу: сия поимь очистися с ними и иждиви на них, да острижут си главы: и разумеют еси, яко возвещенная им о тебе ничтоже суть, но пребывавши и сам закон храня» (ср.: Деян.21,20-21, 23-24). И таким образом для спасения подзаконных, несколько ослабляя строгость того мнения, по которому говорил: «аз бо законом закону умрох, да Богови жив буду» (Гал.2,19), он вынуждается остричь голову, очиститься по Закону и в храме по обряду Моисееву принести жертву. Еще спросишь: где для спасения вовсе не знающих Закона Господня он был чуждым Закона, как будто и сам он был без Закона? В языческом городе Афинах, где в силе было нечестие, смотри, как он начал свою проповедь. «Проходя,— говорит он,— и соглядая чествования ваша, обретох и капище, на немже бе написано: неведомому Богу» (ср.: Деян.17, 23). И когда он стал говорить речь о их суеверии так, как бы и сам был чужд Закона, то по поводу этой языческой надписи предложил им веру во Христа, говоря: «Егоже не ведуще чтете, Сего аз проповедую вам» (ср.: Деян.17,23). И немного после, как бы он вовсе не знал Закона Божия, захотел лучше привести стих языческого поэта, нежели изречение Моисея или Христа, говоря: «якоже и нецыи от ваших книжник рекоша: Сего бо и род есмы» (Деян.17,28). Итак, когда он стал убеждать их свидетельствами их же, которых они не могли отвергнуть, то, ложным подтверждая истинное, прибавил, говоря: «род убо суще Божий, не должни есмы непщевати подобно быти Божество злату, или сребру, или каменю художне начертану, и смышлению человечу» (Деян.17,29). А немощным он был для немощных тогда, когда по снисхождению, а не по повелению дозволил быть вместе тем, которые не могли воздерживаться (см.: 1Кор.7, 5-6); или когда, питая коринфян молоком, а не твердою пищею, по словам его, был он у них в немощи, и страхе, и трепете великом (см.: 1Кор. 3, 2; 2, 3). А всем был для всех, чтобы всех спасти, тогда, когда говорит: «ядый не ядущаго да не укаряет: и не ядый ядущаго да не осуждает» (Рим.14,3); «вдаяй браку свою деву добре творит: и не вдаяй лучше творит» (1Кор.7,38). И в другом месте говорит: 2кто изнемогает, и не изнемогаю? Кто соблазняется, и аз не разжизаюся?» (2Кор. 11, 29). И таким образом он исполнил то, что заповедовал коринфянам, говоря: «безпреткновени бывайте иудеем и еллином и церкви Божией, якоже и аз во всем всем угождаю, не иский своея пользы, но многих, да спасутся» (1Кор.10, 32-33). Без сомнения, бесполезно было обрезывать Тимофея, стричь голову, совершать иудейское очищение, ходить босиком, приносить законные жертвы, но он все это сделал, когда больше заботился о спасении их; потому что он не искал своей пользы, но пользы многих, чтобы спаслись. Хотя это сделано для Бога, однако ж не чуждо притворства. Ибо кто Законом Христовым умер для Закона (Моисеева), чтобы жить для Бога (см.: Гал.2,19); кто правду законную, в которой безупречно пребывал, почел тщетою и все почитал за сор, чтобы приобресть Христа (см.: Флп.3, 7-8), тот не мог с искренним расположением сердца совершать дел Закона (Моисеева); нельзя верить, чтобы тот, кто сказал: «аще бо яже разорих, сия паки созидаю, преступника себе представляю» (Гал.2, 18),—стал делать то, что сам осуждал. Притом не столько ценится самое дело совершаемое, сколько расположение совершающего, так что некоторые находили, что истина вредила, а ложь приносила пользу. Так, когда царь Саул спрашивал слуг о бегстве Давида и говорил: «аще воистинну всем вам даст сын Иессеев села и винограды и поставит вас всех в сотники и тысящники: яко еси согласистеся на мя, и несть открывали во ухо мое» (1Цар.22,7-8),— то Доик Идумеянин не истину ли открыл, говоря: «видех сына Иессеева пришедша в Номву ко Авимелеху: и вопрошаше о нем Бога, и брашно вдаде ему, и мечь Голиафа иноплеменника вдаде ему» (ср.: 1Цар.22, 9-10). За эту истину он заслужил истребление из земли живых, и о нем Пророк говорит: «сего ради Бог разрушит тя до конца, восторгнет тя, и преселит тя от селения твоего и корень твой от земли живых» (Пс.51,7). Итак, за обнаружение истины он навсегда исторгается из той земли, в которой Раав-блудница с своим родством насаждается за ложь (см.: Нав. 2). Также и Самсона ложь сохраняла, а истина, безрассудно открытая нечестивой жене, предала на погибель; потому что он вознерадел исполнить пророческое повеление: «от сожителницы твоея хранися» (Мих.7,5).
Представим некоторые примеры также из наших неизбежных и почти ежедневных приключений, от которых при всей осмотрительности никогда не можем предостеречься, так чтобы не быть принужденными волею или неволею допустить их. Спрашиваю, что надобно делать, когда пришлец брат полюбопытствует, будем ли мы обедать вечером, между тем как мы предположили отложить обед до завтра, должно ли скрывать пост и утаивать добродетель воздержности или объявлением истины обнаружить? Если скроем, чтобы исполнить заповедь Господню, которая говорит: «да не явишися человеком постяся, но Отцу твоему, Иже втайне» (Мф.6,18); еще: «да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя» (Мф.6,3), то мы, конечно, лжем. Если же обнаружим добродетель воздержания, то справедливо поражает нас евангельское изречение: «аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою» (Мф.6, 16). Если кто решительно отказывается принять поднесенный братом стакан, который он, обрадовавшись приходу его, покорно просит принять, то брату, ставшему на колена и повергшемуся на землю, который думает, что только этим делом исполнит долг любви, — правильно ли будет даже с отягощением себя повиноваться или устоять в твердости своего слова и намерения?»
Герман: «В первом примере, по нашему мнению, полезнее скрыть нашу воздержность, нежели обнаружить любопытствующим; по этой причине и мы признаем ложь неизбежную. А во втором нам нет никакой необходимости лгать, во-первых, потому что то, что услугами братии доставляется, мы можем отвергнуть так, чтобы не связывать себя никакими узами решимости; во-вторых, потому, что, однажды отвергши, мы можем непоколебимо остаться при своем определении».
Иосиф: «Такая решимость, без сомнения, бывает в тех монастырях, в которых, как говорите, положены начала вашего отречения от мира. Настоятели их обыкновенно свою волю предпочитают угощению братии и исполняют то, что однажды предприняли в уме. А наши старцы, о вере которых свидетельствуют знамения апостольских добродетелей и которые все делают больше по духовной рассудительности, нежели по суровому упрямству, думали, что те, которые снисходят немощам других, собирают гораздо больше плодов, нежели те, которые остаются в своей решимости; и полагали, что составляет высшую добродетель,—лучше скрывать свою воздержность необходимою и смиренною ложью, нежели обнаруживать ее гордым объявление истины.
Авва Пиаммон, после двадцати пяти лет постничества, принесенные ему одним братом ягоду и вино приняв без колебания, лучше захотел, против обыкновения, тотчас вкусить принесенное, нежели обнаружить добродетель никому не известной воздержности. Если мы хотим рассмотреть также и то, что, не колеблясь, сделали наши старцы, которые удивительные свои добродетели или свои действия, которые необходимо бы в собеседовании обнаружить для наставления младших, обыкновенно прикрывали именем других лиц, то что другое можем в этом находить, как не явную ложь? Также если бы и мы имели что-нибудь достойное того, что бы могло быть предложено младшим для возбуждения веры, то, конечно, мы нисколько не поопаслись бы последовать таким прикровениям их. Ибо правильнее будет под таким видом солгать, нежели для неразумного соблюдения истинности непристойным молчанием скрыть то, что могло бы послужить к назиданию слушающих, или высказать суетность вредного тщеславия, если станем говорить истину от своего лица. Этому ясно научает нас своим учением и учитель язычников, который величие своих откровений лучше захотел от лица другого изобразить, говоря: «вем человека о Христе, аще в теле, не вем, аще ли кроме тела, не вем, Бог весть: восхищена бывша таковаго до третияго небесе. И вем такова человека: яко восхищен бысть в рай и слыша неизреченны глаголы, ихже не летъ есть человеку глаголати» (ср.: 2Кор.12, 2-4).
Нам невозможно коротко все рассмотреть. Ибо кто может перечислить почти всех патриархов и бесчисленных святых, из коих иные для сохранения жизни, другие по желанию благословения, иные для сокрытия какой-либо тайны, иные по ревности к Богу, другие для испытания истины прибегали, так сказать, под покровительство лжи? Хотя всего этого перечислить невозможно; но не должно и оставлять всего этого (без рассмотрения). Блаженного Иосифа благочестие побудило приписать братьям ложный порок даже с клятвою жизнию царя: «вы,— говорит, — соглядатаи есте, соглядати путий страны приидосте. Послите от себе единаго, и возмите брата вашего: вы же держими будите, дондеже яве будут словеса ваша, аще истинствуете, или ни: аще же ни, тако ми здравия фараоня, воистинну соглядатаи есте» (ср.: Быт.42,9,16). Если бы он не устрашил их этою милостивою ложью, то не мог бы ни увидеть отца и брата, ни пропитать их в такой опасности от голода, ни очистить совесть братьев от вины продажи своей. Следовательно, это было делом не столько достойным порицания — навести на братьев страх ложью, сколько святым и похвальным — по случаю вымышленной опасности побудить врагов и продателей своих к спасительному покаянию. Когда тяготило их весьма тяжелое обвинение, то они сокрушались сознанием порока не того, который ложно выставлялся, но прежнего, говоря между собою: «ей, во гресех бо есмы брата ради нашего, яко презрехом скорбение души его, егда моляшеся нам, и не послушахом его: и сего ради прииде на ны скорбение сие» (Быт.42, 21). Думаем, что такое сознание не только пред братом, против которого согрешили злочестивою жестокостию, но и (пред Богом) спасительным смирением очистило такое злодеяние их. А что Соломон: не допущением ли лжи обнаружил полученный от Бога дар премудрости на первом суде своем? Ибо чтобы открыть истину, закрытую ложью женщины, он также и сам употребил в пособие весьма замысловато придуманную ложь, говоря: «принесите ми мечь, разсецыте отроча живое на двое, и дадите половину его сей, и другую половину оней» (ср.: 3Цар.3, 24-25). Когда эта притворная жестокость взволновала всю внутренность истинной матери, а тою, которая не была матерью, одобрена, тогда он по прозорливому уразумению истины объявил такое определение, которое всякий считает внушенным от Бога, говоря: «дадите детище живо сей жене: смертию же не умертвите его: сия мати его» (ср.: 3Царю3, 27). Что не должны и не можем мы исполнить все, что определили в спокойном духе или с возмущением, этому пространнее научаемся также и из других свидетельств Священного Писания, из которых видно, что святые мужи, или Ангелы, или Сам Всемогущий Бог часто переменяли свои определения. Так, блаженный Давид с клятвою определил, говоря: «сия да сотворит Бог Давиду и сия да приложит, аще до утра оставлю от всех Наваловых даже до мочащагося к стене» (1Цар. 25, 22). А между тем по ходатайству жены его, Авигеи, ради покорной просьбы ее, он отменяет угрозы, смягчает определение, лучше хочет считаться нарушителем своего намерения, нежели соблюсти верность своей клятвы с совершением жестокости, говоря: «жив Господь, аще бы не потщалася и не пришла еси на сретение мне, тогда рех: аще останется Навалу до утренняго света мочащийся к стене» (ср.: 1Цар.25,34). Думаем, что как не должно подражать поспешной клятве его, происходившей от гнева, возмущенного духа, так надобно последовать прощению и изменению решимости. Избранный сосуд, пиша к коринфянам, с решительным определением обещает свое возвращение, говоря: «прииду к вам, егда Македонию прейду: Македонию бо прохожду. У вас же, аще случится мне, пребуду, или и озимею, да вы мя проводите, аможе аще пойду. Не хощу вас ныне в мимохождении видети, уповаю же время некое пребыти у вас» (ср.: 1Кор.16,5-7). Об этом деле также и во Втором послании так упоминает: «сим упованием хотех к вам прийти прежде, да вторую благодать имате, и вами пройти в Македонию, и паки от Македонии прийти к вам, и вами проводитися во Иудею» (2Кор.1,15-16). Но когда встретилось более полезное дело, то он откровенно признается, что никак не мог исполнить обещание, говоря: «сие же хотя, еда что убо легкотою деях? Или яже совещаваю, по плоти совещаваю, да будет у мене еже ей, ей, и еже ни, ни?» (2Кор.1,17). Наконец, даже с клятвою объясняет, почему он лучше захотел нарушить данное свое слово, нежели своим приходом причинить братии тягостную печаль, говоря: «свидетеля Бога призываю на мою душу, яко щадя вас ктому не приидох в Коринф. Судих в себе сие, не паки скорбию к вам прийти» (ср.: 2Кор.1,23;2,1). Хотя Ангелы отказывались войти в дом Лота в Содоме, говоря ему: ни, но на стогне почием; но усильною просьбою его вынуждаются переменить высказанную решимость, как говорит Священное Писание: «и принуди я, и уклонишася к нему» (Быт.19,3). Если они знали, что зайдут к нему, то просьбу приглашающего отвергли притворным извинением; если же истинно отказывались, то ясно показали, что они изменили свое определение. Думаем, что Святый Дух изложил это в Священных Книгах не по иной причине, как для того, чтобы мы этими примерами научились не оставаться упрямо в своих определениях, но должны подчинять их своей воле и решение свое сохранять свободным от всяких уз обязательства так, чтобы оно было готово последовать тому, чего бы ни потребовал здравый совет, не отлагало или не отказывалось без всякой медлительности переходить к тому, что здравая рассудительность найдет более полезным. Перейдем еще к другим примерам. Пророк Исайя, приступив к царю Езекии, лежащему на одре и страдающему тяжкою болезнию, от лица Бога говорил: «сия глаголет Господь: устрой о доме твоем, умиравши бо ты и не будеши жив. И обрати Езекиа лице свое ко стене и помолися ко Господеви глаголя: помяни, Господи, како ходих пред Тобою со истиною и сердцем истинным, и угодная пред Тобою сотворих. И плакася Езекиа. После этого опять сказано Исайи: иди и рцы Езекии: тако глаголет Господь Бог Давида отца твоего: услышах молитву твою и видех слезы твоя; се, прилагаю к летом твоим лет пятьнадесять. И от руки царя Ассирийска избавлю тя и град сей, и защищу о граде сем Мене ради и Давида ради раба Моего» (ср.: Ис.38, 1-3, 5- 6; 4Цар. 20, 6). Что яснее этого свидетельства, по которому Господь ради милосердия и благочестия лучше захотел переменить Свое слово и к пределам назначенной смерти приложить пятнадцать лет жизни молящегося, нежели при неизменяемости Своего Определения оказаться неумолимым? Подобно суд Божий изречен ниневитянам: «еще три дни, и Ниневиа превратится» (Иона.3,4). Но скоро покаянием и постом их смягчается это столь грозное и нечаянное Определение, и Бог с благосердием склоняется к милосердию. Если бы кто стал утверждать, что Бог, как наперед знавший обращение их, угрожал им разрушением города для того, чтобы побудить их к спасительному покаянию, то следует, что и настоятели братии без упрека во лжи могут угрожать имеющим нужду в исправлении чем-нибудь строже, нежели как намерены сделать, если это нужно будет. Если же кто скажет, что Бог то грозное Определение Свое изменил ради их покаяния, согласно с тем, как говорит Он чрез пророка Иезекииля: «и егда реку нечестивому: смертию умреши: и обратится от греха своего и сотворит суд и правду, жизнию жив будет и не умрет» (ср.: Иез.33,14-15), то из этих примеров научаемся, что мы не должны упрямо оставаться в своих определениях, но угрозу, высказанную по необходимости, смягчать благосклонною милостию. А чтобы кто не подумал, что Господь только одним ниневитянам это сказал, Он чрез пророка Иеремию свидетельствует, что и вообще для всех то же сделает, и обещает, когда будет необходимо, немедленно изменить Свое Определение, смотря по нашим заслугам, говоря: «наконец возглаголю на язык и на царство, да искореню их и разорю и расточу я: и аще обратится язык той от всех лукавств своих, то раскаюся о озлоблениих, яже помыслих сотворити им: и наконец реку на язык и царство, да возсозижду и насажду я, и аще сотворят лукавая пред очима Моима, еже не послушати гласа Моего, то раскаюся о благих, яже глаголах сотворити им» (Иер.18, 7-10). И пророку Иеремии говорит: «проповеждь, не уйми словесе: негли послушают, и отвратятся кийждо от пути своего злаго, и почию от зол, яже помышляю сотворити им злых ради начинаний их» (ср.: Иер.26,2-3). Из этих свидетельств видно, что нам не должно упрямо оставаться в своих определениях, но располагать их по разуму и суждению, всегда надобно избирать и предпочитать лучшее и без всякой медлительности решаться на то дело, какое будет признано более полезным.
А сверх всего научает нас этому и та мысль, что, хотя Богу известен конец каждого прежде происхождения его, Он, однако ж, все располагает в таком порядке, на общем основании, как бы по человеческим расположениям, так что судит все не по возможности, не по неизреченному Предведению, а по настоящим действиям людей: или отвергает каждого, или привлекает, или изливает ежедневно благодать Свою, или лишает. Что это так, это показывает избрание Саула, которого поносный конец хотя Бог не мог не знать по Предведению, (но которого) из стольких тысяч Израиля избрал, помазал его на царство, вознаграждая заслугу его настоящей жизни и не обращая внимания на грех будущего преступления, так что после того, как он сделался отверженным, Бог, как бы раскаиваясь в избрании его, как бы человеческим голосом и расположением жалуется на него, говоря: «раскаяхся, яко помазах Саула на царство, понеже отвратися от Мене и словес Моих не соблюде; еще: плакате Самуил о Сауле; занеже раскаяся Господь, яко постави Саула царя во Израили» (ср.: 1Цар.15,11,35). Это, исполнившееся на деле, после и чрез пророка Иезекииля Господь подтверждает, что Он со всеми людьми ежедневно будет производить суд, говоря: «егда реку праведнику: жизнию жив будеши: сей же уповая на правду свою и сотворит беззаконие, вся правды его не воспомянутся, в неправде своей, юже сотвори, в той умрет. И егда реку нечестивому: смертию умреши: и обратится от греха своего и сотворит суд и правду, то есть если сей беззаконник и залог отдаст и восхищеное возвратит, беззаконник в заповедех жизни ходити будет, еже не сотворити неправды, жизнию жив будет и не умрет: вси греси его, яже согреши, не помянутся» (ср.: Иез.33, 13-16). Когда Бог от того народа, который из всех народов усыновил Себе, за внезапное преступление по слитию тельца отвратил очи Своего милосердия, то законодатель (Моисей), ходатайствуя о нем, восклицает: «молюся Ти, Господи: согрешиша людие сии грех велик и сотвориша себе боги златы. И ныне, аще убо оставиши им грех их, остави: аще же ни, изглади мя из книги Твоея, в нюже вписал ecи. И рече Господь к Моисею: аще кто согреши предо Мною, изглажу его из книги Моея» (ср.: Исх.32,31-33). Также и Давид, в духе пророческом жалуясь на Иуду и гонителей Христа, говорит: «да потребятся от книги живых» (Пс.68,29). И как по виновности в таком преступлении они не заслуживали того, чтобы прийти к спасительному покаянию, то он присоединяет: и с праведными да не напишутся (Пс.68,29). Наконец, на самом Иуде сила пророческого проклятия явно исполнилась. Ибо по совершении преступления предательства он повесился, чтобы не заслужил быть опять написанным с праведниками на Небе, если бы после изглажения его имени он обратился к покаянию. Следовательно, нельзя сомневаться, что имя и Иуды в то время, когда избранный Христом получил чин апостольства, было вписано в Книге Живых и он вместе с прочими услышал: «не радуйтеся, яко дуси вам повинуются: радуйтеся же, яко имена ваша написана суть на небесех» (Лк.10, 20). Но поелику он был растлен недугом сребролюбия, от вписания на Небе был извержен на землю, то прилично о нем и подобных ему говорит Пророк: «Господи! вси оставляющий Тя да постыдятся, отступающий (от Тебе) на земли да напишутся, яко оставиша источник живых вод, Господа» (Иер.17, 13). И в другом месте: «в наказании людий Моих не будут, и в писании дому Израилева не впишутся, и в землю Израилеву не внидут» (Иез.13, 9).
Не должно умолчать о пользе и того правила, что хотя бы по внушению какой-либо страсти мы и связали себя какою-либо клятвою, чего никто из монахов вовсе не должен бы делать,— однако ж сторона того и другого дела должна быть исследована здравым суждением ума, и то дело, которое мы постановили сделать, должно быть сравниваемо с тем, к которому вынуждаемся перейти; и без промедления надобно приступать к тому, которое по исследованию старцев будет признано лучшим. Ибо правильнее будет нам оставить данное нами слово (обещание), нежели потерпеть ущерб в деле более полезном и благочестивом. Помним, что разумные и опытные отцы никогда не были упорны и неизменны в таких определениях; но, как воск от жара солнца, так они, разумом смягчаясь, по требованию здравого рассуждения без колебания переходили на лучшую сторону. А каких видели, что они упрямо оставались в своих определениях, тех мы всегда признавали неразумными, лишенными рассудительности».
Герман: «Что касается до этого учения, которое ясно и обширно исследовано, то монаху не должно ничего определять, чтобы не оказаться нарушителем или упорным. Но не будет ли это противоречить изречению Псалмопевца: «кляхся и поставих сохранити судбы правды Твоея» (Пс.118,106)? Ибо что иное значит — «клятися и поставити», как не соблюдать непоколебимо определения».
Иосиф: «Мы это говорим не о главных заповедях, без которых вовсе не может состояться наше спасение, а о тех, которые без опасности для нашего состояния можем оставить или исполнить, например, касательно неослабной строгости поста, постоянного воздержания от вина или масла, касательно безвыходного пребывания в келье, касательно непрестанного занятия чтением или размышлением; все это без ущерба для нашего звания и намерения можно соблюдать, когда угодно, а можно безупречно и оставить, когда будет необходимо. Впрочем, касательно соблюдения главных заповедей надобно твердо постановить: за них даже и смерти не должно избегать, если это необходимо будет, для них надобно непоколебимо говорить: «кляхся и поставих». Это должно быть для соблюдения любви, для которой все надобно презирать, чтобы не нарушилось спокойствие и совершенство ее. Также должно клясться и для чистоты целомудрия, не иначе надобно нам делать для веры, трезвости и правды; все это надобно соблюдать с неизменным постоянством, и отступать от них хоть немного было бы предосудительно. А о тех телесных упражнениях, о которых говорится, что они мало полезны (см.: 1Тим.4, 8), надобно, как мы сказали, так постановлять, чтобы, если встретится более важный случай к благочестию, который бы требовал оставить их, мы не связывали себя никаким законом касательно их, но, оставив их, свободно приступали к более полезному. Ибо касательно тех телесных упражнений нет никакой опасности, если бы на время и были оставлены, а от этих (главных заповедей) и на короткое время уклоняться смертоносно бывает.
С подобною осторожностию надобно стараться и о том, чтобы, если бы какое-либо слово, которое вы желали бы оставить сокровенным, из ваших уст выпало, — никакие заповеди сокровенности не возбуждали слушающего; потому что оно лучше останется в сокровенности, если небрежно и просто пройдет (мимо ушей); ибо никто из братии не подвергнется искушению обнаружить его, думая, что это вещь какая-нибудь маловажная, при разговоре высказанная мимоходом и по тому самому ничтожная; потому что она сообщена слушающему без предостерегательного обязательства молчать. А если ты верность этого свяжешь какою-либо клятвою, то, без сомнения, оно скорее будет обнаружено. Ибо с большею силою восстанет на него диавольская брань, чтобы обнаружить тайну, и тебя опечалить, и его скорее сделать преступником своей клятвы.
Потому монах ничего не должен поспешно определять только касательно того, что относится к телесным упражнениям, чтобы, сильнее возбуждая врага на брань касательно того, что он стережет как бы под наблюдением Закона, не быть вынужденным скорее нарушить то. Всякий состоящий под благодатию свободы, налагая на себя Закон, связывает сам себя гибельным рабством, так что то, что мог бы предпринять безвинно, даже похвально, с благодарением, по требованию необходимости он принужден бывает, как преступник, сделать со грехом вероломства. «И деже бо несть закона, (ту) ни преступления» (Рим.4,15)». Ободрившись этим наставлением и учением блаженного Иосифа, как Божественным Откровением, мы захотели лучше остаться в Египте. Но потом, хотя мало мы беспокоились о нашем обещании, однако ж, по прошествии семи лет, мы с радостию исполнили свое обещание. Ибо, пришедши в свою киновию уже в то время, когда имели надежду испросить позволение возвратиться в пустыню Египетскую, сначала мы отдали должную честь нашим старцам; потом с теми, которые по горячей любви никак не довольствовались очень частою посылкою наших писем, мы возобновили прежнюю любовь; наконец, по совершенном исполнении нашего обещания нас проводили (братия) с радостию, и мы возвратились в единение Скитской пустыни. Это знание и учение знаменитых отцов вам, святые братия (Гонорат и Евхерий), сколько могло, изъяснило наше невежество; хотя необразованная речь больше в смешении, нежели в порядке изложила оное; но прошу, чтобы наша достойная порицания необразованность не упразднила похвалы знаменитых мужей. Нам пред лицем нашего Судии казалось безопаснее хоть необработанною речью передать это возвышенное учение, нежели умолчать; так как и успеху читателя, если он будет смотреть на возвышенность смысла, не может воспрепятствовать неискусство нашей речи, да и у нас была забота больше о пользе, нежели о похвале. Всех, до чьих рук дойдет это сочинение и кому приятна жизнь и учение святых, прошу все то, что понравится в них, приписать отцам, а что не понравится, то — нам.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter