Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterПрп. Иоанн Кассиан Римлянин. Десять собеседований отцов, пребывающих в Скитской пустыне
Глава 1
Когда, вкусив сна, утром, по восходе солнца, мы стали просить об обещанном рассуждении, то блаженный Моисей начал так говорить: «Намереваясь говорить о благе рассудительности и важности ее, считаем нужным доказать превосходство ее сначала мнениями отцов, чтобы, показав, как думали о ней или говорили наши предки, и представив как в прежние, так и в новые времена преткновения и падения многих, которые от того и подверглись гибельному падению, что не имели рассудительности, мы могли раскрыть пользу и выгоды ее, а рассмотрев это, чтобы нам лучше научиться, как мы должны желать и приобретать ее, смотря на важность благодеяния и благоприятства от нее. Ибо она есть не малая какая добродетель и не может быть приобретаема одним человеческим тщанием, а подается по Божественной благодати и дару. Она причисляется к особенным дарам Святаго Духа, о которых говорит Апостол: «овому бо Духом дается слово премудрости... другому же вера, темже Духом: иному же дарования изцелений, о томже Дусе: другому же разсуждения духовом»; и после исчисления духовных даров прибавляет: «вся же сия действует един и тойжде Дух, разделяя властию коемуж-до якоже хощет» (1Кор.12,8—11). Итак, видите, что дар различения или рассудительности есть не земной и не малый, но величайший дар Божественной благодати. Если монах не будет искать его со всем тщанием и посредством здравого рассуждения не приобретет этого различения входящих в него духов, то он, как блуждающий ночью в густой тьме, не только необходимо будет падать в глубокие рвы пороков, но часто претыкаться и на гладких и ровных местах.
Помню, когда я еще в молодых летах находился в пределах Фиваиды, где обитал блаженный Антоний, старцы собрались к нему для рассуждения о совершенстве. С вечера до утра продолжалось собеседование, исследовали, какая добродетель больше всех, которая бы могла всегда сохранять монаха невредимым от сетей обольщений' диавола и вести прямым путем к верху совершенства. Каждый по своему понятию давал мнение. Одни поставляли эти в усердие к посту и бдению, потому что посредством их утончается дух, приобретается чистота сердца и тела, и потому удобнее можно соединяться с Богом. Другие поставляли в нестяжательности и презрении всех вещей, от которых дух отрешившись, как от задерживающих уз, свободнее приближается к Богу. Иные считали необходимым отшельничество, то есть удаление в пустыню на уединение, в котором пребывающий может дерзновеннее молиться и лучше прилепляться к Нему. Некоторые утверждали, что надобно исполнять обязанности любви или человеколюбия, потому что за это преимущественно Господь в Евангелии обещает дать Царство Небесное, говоря: «приидите, благословенный Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие от сложения мира: взалкахся бо, и даете Ми ясти: возжадахся, и напоисте Мя» — и прочее (ср.: Мф.25, 34—35). Когда таким образом каждый по-своему представлял различные добродетели, посредством коих человек удобнее может приблизиться к Богу, и уже большая часть ночи прошла в этом исследовании, блаженный Антоний наконец стал говорить: «Все это, о чем вы говорите, нужно и полезно ищущим Бога и желающим прийти к Нему. Но всем этим добродетелям отдать первенство не позволяют бесчисленные опыты и падения многих. Ибо некоторые часто жестоко сокрушали себя постом и бдением, пребывали в пустынном уединении, доходили до такой нестяжательности, что не оставляли себе и на один день пищи, и до того исполняли долг милостыни, что не оставалось у них имения для подаяния. Но после всего этого они жалким образом уклонились от добродетели и впали в порок. Что же было причиною их прельщения и падения? По моему мнению, не иное что, как недостаток в них рассудительности. Ибо она научает человека идти царским путем, удаляясь крайностей с обеих сторон: с правой стороны не попускает ему обольщаться чрезмерным воздержанием, с левой — увлекаться к нерадению и расслаблению. Рассудительность в Евангелии называется глазом и светильником души, как говорит Спаситель: «светилник телу ешь око. Аще убо будет око твое просто, все тело твое светло будет: аще ли око твое лукаво будет, все тело твое темно будет» (Мф.6, 22). Это потому, что рассудительность, исследывая все мысли и дела человека, отлучает и отстраняет всякое зло и Богу неугодное дело и удаляет от него всякое обольщение.
Всякий может видеть это и из повествований Священного Писания. Саул, коему первому вверено было Израильское царство, поелику не имел рассудительности, будучи помрачен смыслом, не умел рассудить, что повиновение повелению святого Самуила было гораздо угоднее Богу, нежели принести жертву (см.: 1 Цар.13,13-14; 10, 8); и чем думал угодить Богу, тем прогневал Его, и отвержен от царства, чего не потерпел бы, если бы снискал себе свет рассудительности.
Рассудительность и Апостол называет солнцем, когда говорит: «солнце да не зайдет в гневе вашем» (Еф.4, 26). Она называется также кормилом жизни, как сказано в Священном Писании: «в нихже несть управления (окормления), падают, яко листвие» (ср.: Притч.11,14). Она в Священном Писании называется советом, без которого, как то же Священное Писание учит, мы не можем ничего делать, так что без оного не позволяет пить и самое духовное вино, веселящее сердце человека, по сему изречению: с советом все делай, «с советом пий вино» (ср.: Притч.31, 4) — и еще: «якоже град стенами разорен и неогражден, тако муж творяй без совета» (ср.: Притч.25,29). В ней состоит премудрость, в ней разум и смысл, без коих нельзя ни созидать внутренний наш дом, ни собирать духовное богатство, как сказано: «с премудростию зиждется дом, и с разумом исправляется, и с чувствием (смышленостию) исполняются сокровища богатства» (ср.: Притч.24,3-4). Она называется крепкою пищею, свойственною тем, которые навыком приучили чувства к различению добра и зла (ср.: Евр.5,14). Из этого ясно открывается, что без дара рассудительности не может стоять никакая добродетель или пребывать твердою до конца. Ибо она есть матерь, хранительница и управительница всех добродетелей».
Вот мнение и решение святого Антония, с коим и прочие отцы согласны были! Но чтобы решение святого Антония утвердить новейшими примерами и опытами наших времен, вспомните о жалком падении старца Ирона, которому он подвергся пред нашими глазами за несколько дней пред сим; как он прельщением диавола с такой высоты жизни низвергся в бездну смерти. Мы помним, что он пятьдесят лет пребывал в пустыне, вел самый суровый образ жизни, хранил строгое воздержание, пребывал в глубокой пустыне и более всех, здесь живущих, предавался уединению. Но, после таких трудов и подвигов поруганный диаволом, он подвергся тягчайшему падению, повергши в неутешный плач всех живущих в пустыне отцов и братии. Сего не пострадал бы он, если бы огражден был добродетелию рассудительности, которая научила бы его повиноваться не собственному помыслу, но совету отцов и братии. Последуя собственному помыслу, он до того старался о посте и уединении от людей, что и в праздник Святой Пасхи не приходил в церковь, опасаясь, чтобы,, сошедшись с отцами и братиями и едя вместе с ними, не вкусить по необходимости; овощей или чего-либо другого, предложенного на трапезе, и не показаться отпадшим от своей цели и правила. Итак, долго прельщаемый своею волею, он принял к себе ангела сатаны и, поклонившись ему, как Ангелу света, получил от него повеление —в полночь броситься в глубокий колодезь, чтобы опытом удостовериться, что он уже не подвергнется никакой опасности по заслугам своих добродетелей и трудов. Не рассудив в уме своем того, кто это советовал, но, омрачившись смыслом, он в полночь бросился в колодезь. Немного спустя братия, узнав о случившемся, едва с великим трудом могли вытащить его полумертвого. По извлечении прожив два дня, в третий он помер, оставив неутешную печаль братии и настоятелю Пафнутию, который, будучи движим великим человеколюбием и помня великие его труды и многочисленность лет, проведенных им в пустыне, не лишил его поминовения и приношения за усопших, чтобы он не был причтен к самоубийцам.
Что сказать о тех двух братьях, которые обитали по ту сторону пустыни Фиваидской, где жил некогда блаженный Антоний? Они, будучи движимы необдуманною мыслию, предприняли намерение идти во внутренность обширной невозделанной пустыни, решившись не принимать пищи от человека, кроме той, какую Господь чудесно подаст им. Когда они блуждали по пустыне и изнемогли от голода, издалека увидели их мазики —народ из всех диких едва ли не самый дикий и жестокий. По действию Промысла Божия они переменили сродную себе жестокость в человеколюбие и встретили их с хлебами. Один из сказанных братии, пришедши в разум, с радостию и благодарностию принял хлебы, рассуждая, что столь дикие, жестокие и всегда жаждущие крови человеческой люди не оказали бы сострадания к изнемогшим и не принесли бы пищи, если бы Бог не побудил их к этому. Но другой, отказавшись от пищи, так как она принесена была людьми, и оставшись в безрассудном обещании, умер от голода. Хотя оба они, сначала предприняв весьма худое намерение, имели безрассудную и гибельную решимость: впрочем, один, образумившись, исправил то, что безрассудно и неосторожно предпринял; а другой, оставшись в неразумном предприятии и не имея рассудительности, сам себе причинил смерть, которую Господь хотел отвратить.
Что сказать о том, коего имя я не хочу назвать, потому что он еще жив? Он, часто принимая демона за Ангела, получая чрез него «откровения» и часто видя свет без светильника в своей келье, наконец получает от него повеление принести в жертву Богу своего сына, находившегося с ним в монастыре, чтобы чрез то удостоиться чести патриарха Авраама. Советом его он до того был прельщен, что действительно совершил бы заклание своего сына, если бы сын не заметил, что отец его против обыкновения острит нож и готовит узы, чтобы ими связать его для принесения в жертву, и не спасся бегством.
Долго было бы рассказывать о прельщении оного месопотамлянина, который, оказавши такое воздержание и проведши много лет в келейном заключении, наконец посмеян был диавольскими «откровениями» и сновидениями, так что после таких трудов и добродетелей, коими превосходил всех монахов, там находившихся, впал наконец в иудейство и обрезание. Диавол, желая прельстить его, часто показывал ему истинные сновидения, чтобы чрез это расположить его к принятию того обольщения, в которое хотел ввести его впоследствии. Итак, в одну ночь показывает ему, с одной стороны, народ христианский с Апостолами и мучениками мрачным, покрытым всяким бесславием, изнуренным от скорби и плача, а с другой — народ иудейский с Моисеем, патриархами и Пророками — в сиянии лучезарного света и живущий в радости и веселии. Между тем прельститель советовал ему принять обрезание, если хочет быть участником в блаженстве и радости народа иудейского, что прельщенный действительно и исполнил. Из всего сказанного видно, что все, о коих мы говорили, не были бы осмеяны столь жалким и бедственным образом, если бы имели в себе дар рассудительности».
После сего Герман сказал: «И новейшими примерами, и мнениями древних отцов довольно доказано, что рассудительность есть источник и корень всех добродетелей. Но мы желаем знать, каким образом можем приобресть ее и как можно отличить истинную, от Бога происходящую, рассудительность от ложной, притворной и диавольской?» .......
Авва Моисей отвечал: «Истинная рассудительность приобретается только истинным смирением, коего первым доказательством будет — открывать отцам не только то, что делаем, но и о чем думаем, ни в чем не доверять своему помыслу, но во всем следовать наставлениям старцев и считать хорошим или худым только то, что они признают таким. Такое действование не только способствует монаху безопасно пребывать в истинной рассудительности и на правом пути, но и сохранит его невредимым от всех сетей диавольских. Ибо невозможно пасть от бесовского прельщения тому, кто свою жизнь располагает не по своему суждению, а по совету преуспевших. Ибо прежде нежели кто-либо удостоится дара рассудительности, самое объявление и открытие пред отцами злых помышлений иссушает оные и ослабляет. Ибо как змей, извлеченный из темной норы на свет, старается убежать и скрыться; так и злые помыслы, будучи обнаружены откровенным признанием и исповедию, стараются бежать от человека. Но чтобы точнее понять вам эту добродетель из примера, я расскажу вам одно дело аввы Серапиона, которое он сам часто рассказывал приходившим для предохранения.
Он говорил так: «В юных летах я жил с своим наставником, аввою Феоною. Когда мы принимали пищу, я, вставая из-за стола, по внушению диавола, крал сухой хлебец и ел его тайно от своего аввы. И как я делал это долгое время, то страсть эта овладела мною так, что я не мог преодолеть ее; я был осуждаем только своею совестию, а сказать об этом старцу стыдился. По смотрению человеколюбивого Бога случилось некоторым братиям для своей пользы прийти к старцу, и они спрашивали его о своих помыслах. Старец отвечал им: «Ничто столько не вредит монахам и ничто столько не радует бесов, как утаивание своих помыслов от духовных отцов» — говорил им и о воздержании. При этом разговоре я пришел в себя, думал, что Бог открыл старцу мои согрешения и, умилившись, начал плакать; вынул из пазухи хлебец, который обыкновенно крал, и, повергшись на землю, просил простить мне прошедшее и молиться о утверждении в будущем. Тогда старец сказал: «Сын мой! Признание твое и при моем молчании освободило тебя от этого плена; открывши свои поступки, ты поразил беса, уязвлявшего тебя при твоем молчании. Доселе ты допускал ему обладать тобою, не противореча ему, не обличая его, а теперь, будучи изведей из твоего сердца и обнаружен, он уже не будет иметь в тебе места». Старец не окончил еще речи, как показалось, будто горящая свеча вышла из моей пазухи и наполнила дом зловонием, так что присутствующие думали, что горит множество серы. Тогда старец сказал: «Вот Господь явно подтвердил тебе истину моих слов и твоего освобождения». Таким образом от признания отступила от меня страсть чревоугодия и оное диавольское действие, так что с тех пор даже на мысль не приходило мне оное пожелание». Итак, вот и из повести аввы Серапиона мы научаемся, что тогда мы удостоимся дарования истинной рассудительности, когда будем доверять не внушениям своего разума, но учению и наставлению отцов. Ибо диавол никаким другим пороком столько не возносит монаха на стремнины и не приводит к смерти, как тем, что убеждает его пренебрегать советы отцов и последовать своему мнению и своей воле. Даже взяв примеры из человеческих искусств и наук, мы можем получить наставление. Ибо если и руками осязая их, и глазами видя, и ушами слыша, не можем сами собою преуспеть в них, но имеем нужду в учителе и указателе, то не безумно ли думать, что не требует учителя труднейшая из всех наук, наука духовная, которая есть невидима, сокровенна и созерцаема одною чистотою сердца, незнание коей рождает не временный ущерб, но погибель души и вечную смерть? Она ведет днем и ночью брань не против видимых, но невидимых и свирепых врагов, не против одного или двоих, но против бесчисленного полчища, от которого падение тем гибельнее всех, чём злее враги и скрытнее нападение. Поэтому всегда надобно тщательно последовать по стопам старцев и, отвергнув стыд, открывать им все, что происходит в нашем сердце».
Герман сказал: «Предлог нашей стыдливости и сокрытие помыслов от вредного страха обыкновенно происходит оттого, что некоторые отцы, выслушав помыслы своих братии, не только не исцеляли их, но укоряли и повергали в отчаяние. Такое происшествие, с лучившееся в Сирии, знаем мы сами. Некоторый брат одному из находящихся там старцев рассказал свои помыслы со всею простотою и истиною и, не стыдясь, обнажил тайны своего сердца. Но тот, услышав это, стал негодовать на брата, укоряя его за такие худые помыслы, так что многие, слыша это, стали стыдиться открывать свои помыслы старцам».
Авва Моисей сказал: «Полезно, как я сказал, не скрывать своих помыслов от отцов; впрочем, не всякому должно говорить, кому бы ни случилось, но открывать старцам духовным, имеющим рассудительность, не от времени поседевшим. Ибо многие, смотря на старость лет и открывая свои помыслы, вместо исцеления, по неопытности духовников впали в отчаяние. Был один брат, очень тщательный, но, терпя жестокие нападения от беса блуда, пришел к некоторому старцу и рассказал ему свои помыслы. Тот, будучи неопытен, услышав это, вознегодовал на брата, имевшего такие помыслы, называя его окаянным и недостойным монашеского образа. Брат, услышав это, отчаялся о себе и, оставив свою келью, возвратился в мир. Но, по Божию Промыслу, встречается с ним авва Аполлос, опытнейший из старцев; видя его смущение и великую печаль, спросил его: «Сын мой! Какая причина такой скорби?» Он сначала не отвечал от великого уныния, но после многих увещаний старца рассказал ему о своих обстоятельствах. «Часто, — говорил он, — помыслы смущают меня; я пошел и открыл такому-то старцу, и, по словам его, нет мне надежды на спасение; в отчаянии я иду в мир». Отец Аполлос, услышав это, много утешал и вразумлял брата, говоря: «Не удивляйся, сын мой, и не отчаивайся о себе. Я, будучи так стар и сед; терплю жестокие нападения от этих помыслов. Итак, не малодушествуй в таком искушении, которое врачуется не столько человеческим тщанием, сколько человеколюбием Божиим. Только послушай меня теперь, возвратись в свою келью». Брат сделал это. Авва Аполлос, расставшись с ним, пошел в келью старца, отлучившего брата, и, став вне оной, со слезами молил Бога так: «Господи, посылающий искушения на пользу нашу, обрати брань брата на этого старца, чтобы в старости своей он узнал опытом то, чему не научился столь долгое время, — узнал, как сострадать поражаемым от врага». По окончании молитвы видит эфиопа, стоящего близ кельи и бросающего стрелы в старца. Уязвленный ими, как от вина, колебался туда и сюда и, не могши снести, вышел из кельи и пошел в мир тем же путем, которым шел и младший брат. Авва Аполлос, узнав это, вышел к нему навстречу и спросил у него: «Куда ты идешь и какая причина такого твоего смущения?» Тот, думая, что святому известно случившееся с ним, от стыда ничего не отвечал. Тогда авва Аполлос сказал ему: «Возвратись в свою келью, отселе познай свою немощь и считай себя или неизвестным прежде диаволу, или презренным от него. Ибо ты не удостоился иметь с ним брань. Что я говорю «брань»? Ты и одного дня не мог выдержать его нападения. Это случилось с тобою за то, что ты, приняв к себе младшего брата, который вел брань против общего врага, вместо того, чтобы поощрить его к подвигу, вверг его в отчаяние, не подумав, чего требует премудрая заповедь: «избави ведомых на смерть и искупити убиваемых не щади» (ср.: Притч.24, 11); и даже о чем говорит оная притча, относящаяся к Спасителю нашему: «трости сокрушенны не преломит и льна внемшагося не угасит» (ср.: Мф.12,20). Ибо никто не мог бы устоять против коварства врага и даже угасить пламенное движение природы, если бы благодать Божия не вспомоществовала немощи человеческой. Итак, когда исполнилось это спасительное смотрение о нас, станем общими молитвами умилостивлять Бога, чтобы Он отнял простертый и на тебя бич. «Той болети творит, и паки возставляет; порази, и руце Его изцелят» (ср.: Иов.5,18); «смиряет и высит; мертвит и живит; низводит во ад и возводит» (ср.: 1Цар.2,7,6)». Сказав это и помолившись, тотчас избавил его от наведенной на него брани и советовал ему просить от Бога, «да даст ему язык научения, еже разумети, егда подобает рещи слово» (ср.: Ис.50,4). Из всего вышесказанного познаем, что нет другого надежнейшего пути к спасению, как открывать свои помыслы рассудительнейшим отцам и иметь их руководителями к добродетели, а не следовать собственному помыслу и рассуждению. А из-за неопытности, неисскусства, простоты одного или нескольких не должно опасаться открывать свои помыслы отцам опытнейшим. Ибо и они не по собственному побуждению, но по внушению от Бога и Божественного Писания заповедали младшим вопрошать старших.
Как приятно Богу это установление, это можно видеть из Священного Писания, особенно из истории святого Самуила. Он, с младенчества будучи посвящен материю Богу и удостоясь беседы с Богом, не поверил своему помыслу, но, дважды воззванный Богом, спешит к старцу Илию и от него получает наставление и правило, как должно отвечать Богу; таким образом и того, кого Бог удостоил собеседования с Собою, Он восхотел, руководить учением и наставлением старца, чтобы чрез то путеводить его к смирению.
И Христос, Сам призывая Павла и разговаривая с ним, хотя мог тотчас отверзть очи его и показать путь к совершенству, но отсылает к Анании и повелевает от него научиться пути истины, говоря: «востани, вниди во град, и там речется ти, что ти подобает творити» (ср.; Деян.9,6), научая нас этим следовать водительству опытнейших. Но да не будет когда-либо достоподражаемый пример Павла для малоопытных, худо донимающих, его, поводом к, своенравию, до коему каждый хотел бы, подобно Павлу, быть руководим к истине Самим Богом, а не отцами. А что это истинно, можно видеть не только из вышесказанного, но и из того, что Апостол показал на деле, как говорит в Послании: «взыдох во Иерусалим соглядати Петра и Иакова и предложил им благовествование, еже проповедую да не како вотще теку, или текох» (ср.: Гал.1,18;2,2), хотя и сопутствовала ему благодать Святаго Духа в силе знамений, которые он творил. Посему кто будет столько горд и кичлив, чтобы стал утверждаться на собственном мнении и суждении, когда сосуд избранный (Апостол) сознаётся, что он имел нужду в совете предшествовавших ему Апостолов? Таким образом, этим совершенно ясно доказывается, что Господь никому не открывает пути совершенства, кроме руководимых к оному духовными отцами, как и чрез Пророка говорит: «вопроси отца твоего и возвестит тебе, старцы твоя, и рекут тебе» (ср.: Втор. 32, 7).,
Итак, всею силою и со всем тщанием мы должны стараться смирением приобрести себе благий дар рассудительности, которая может сохранить нас невредимыми от чрезмерности с обеих сторон. Ибо, как говорят отцы, крайности с той и с другой стороны равно вредны: и излишество поста, и пресыщение чрева, чрезмерность бдения и продолжительность сна и прочие излишества. Ибо знаем мы некоторых не побежденных чревоугодием, но низложенных безмерным постом и впавших в ту же страсть чревоугодия по причине слабости, происшедшей от чрезмерного поста.
Помню, что и я пострадал нечто подобное, постясь до того, что потерял позыв к пище, и я пребывал два и три дня без пищи и нисколько не желал оной, если бы другие не побудили меня к принятию оной. Также по коварному действию диавола сон до того удалился от глаз моих, что я, проведши много ночей без сна, молил Господа, чтобы немного заснуть мне. И я был в большей опасности от неумеренности в посте и бдении, нежели от чревоугодия и многого сна. Итак, нам надобно заботиться как о том, чтобы по желанию плотского удовольствия не принять пищи прежде назначенного времени или сверх меры, так и о том, чтобы употреблять ее и спать в назначенный час, хотя бы и не хотелось; потому что и чрезмерное желание плотского удовольствия, и отвращение от пищи и сна возбуждаются врагом нашим; притом неумеренное воздержание вреднее пресыщения; потому что, при содействии раскаяния, можно от последнего перейти к правильному рассуждению, а от первого нельзя».
При сем Герман спросил: «В чем же состоит умеренность, соблюдая которую мы можем пройти между обеими крайностями?»
На это авва Моисей отвечал так: «Знаем, что об этом предмете предки наши часто рассуждали по той причине, что люди довольствуются не одинаковою пищею, но одни питаются бобами, а другие овощами или яблоками. Всем этим родам пищи они предпочли хлеб, которого употреблять постановили два небольших хлебца* весом около фунта».
*Один хлебец весил полфунта, то есть около 205 г.
Герман на это сказал: «Хотя мы беспрекословно принимаем это определение, но означенной меры не считаем да воздержание, потому что нельзя употребить целый хлеб».
Моисей на это отвечал: «Если вы хотите испытать силу этого определения, то постоянно держитесь этой меры; не прибавляя ничего вареного ни в воскресный день, ни в субботу, ни по случаю посещения братии; потому что, подкрепивши себя вареным, можно не только меньшею мерою довольствоваться в остальные дни, но и без труда долго не употреблять всякую пищу; между тем как кто постоянно держится означенной меры, тот не может ни этого сделать, ни отложить употребление хлеба до другого дня. Посему-то старцы наши с таким усилием и воздержанием сохраняли эту меру, что нехотя и с прискорбием прекращали употребление этого рода пищи.
Впрочем, общее правило умеренности состоит в том, чтобы каждый, сообразно с силами, состоянием тела и возрастом, столько пищи вкушал, сколько нужно для поддержания здоровья тела, а не сколько требует желание сытости. Кто не соблюдает одинаковой меры, — то чрезмерно постится, то пресыщается, — тот вредит как молитве, так и целомудрию; молитве — потому, что от неядения не может быть бодрым в молитве, ибо от бессилия склоняется ко сну, а от многоядения не может чисто и часто молиться; а целомудрию — потому, что тот огонь плотской похоти, который возжигается от чрезмерного употребления пищи, продолжается даже и во время строгого поста.
Что однажды скопилось в членах от избытка пищи, то необходимо испражняется, изгоняется по закону самой природы, которая не терпит, чтобы оставался в ней избыток какой-либо излишней влаги, как вредный ей и противный. Потому всегда надобно обуздывать тело разумною и ровною воздержностию, чтобы, если пребывающие в плоти не могут не иметь этой природной потребности, по крайней мере, реже случалось у нас это истечение (семени) — не больше трех раз в течение всего года. Впрочем, и это пусть бы испражнялось во время спокойного сна без любострастного раздражения, а не от прелестных мечтаний, которые бывают указателем скрытного удовольствия. Посему умеренность, по мнению отцов, состоит в том, чтобы ежедневно употреблять столько пищи, чтобы после вкушения всегда чувствовать голод. Такая мера сохранит душу и тело в одинаковом состоянии и не попустит человеку вдаться ни в чрезмерный пост, ни в пресыщение, подавляющее дух. Плодом же ее бывает такая трезвенность, что человек иногда не чувствует или не помнит, что он вкушал пищу.
Что такой умеренности не без труда можно достигнуть, это доказывают собою те, не имеющие рассудительности, люди, кои желают лучше два дня поститься и кои то, что должны употребить сегодня, откладывают до завтра; но когда им нужно подкрепить себя, то пресыщаются. Такого обыкновения держался один брат, соотечественник вам, Вениамин, который вместо того, чтобы ежедневно употреблять по два хлебца, дабы посредством сего соблюсти одинаковую умеренность, постился по два дня; но зато, когда подкреплял себя пищею, то употреблял вдвойне, то есть по четыре хлебца. Вы помните, какой конец имело это обыкновение его, противное преданиям старцев и основанное на сомнении. Оставив пустыню, он обратился к тщетной, философии и суете века сего и падением своим оправдал то мнение старцев, что полагающийся на свое мнение и доверяющий своему рассуждению не может достигнуть высоты совершенства и избегнуть гибельных обольщений диавола
Герман спросил: «Как же можно нам ненарушимо сохранить эту меру? Ибо иногда в девятом (третьем) часу, уже по разрешении (по вкушении пищи) поста, по случаю посещения братии необходимо бывает ради их или прибавить к установленной, обычной, мере пищи, или совсем отказаться от гостеприимства, которое повелевается нам оказывать всем».
Моисей на это сказал: «То и другое в одинаковой мере и с равною заботою должно исполнять, то есть мы должны в точности соблюдать и меру употребления пищи для сохранения умеренности и целомудрия и оказывать гостеприимство и уважение к посещающим братиям ради любви; потому что безрассудно было бы, предлагая трапезу брату, или даже Христу, не разделять ее с ними. В том и другом случае мы будем безукоризненны, если будем держаться такого обычая, чтобы в девятом (по-нашему, в третьем) часу из двух хлебцев, назначенных нам узаконенною мерою, съесть один хлебец, а другой оставить к вечеру в ожидании посещения брата, и если кто придет из братии, то съесть его вместе с пришедшим, не прибавляя ничего против принятого обычая. При таком распределении не опечалит нас и посещение брата, которое должно быть для нас приятно, и, оказывая гостеприимство, мы нисколько не ослабим строгости воздержания. Если же никто не придет, то свободно съедим его одни, как назначенный в узаконенной мере. Таким употреблением пищи мы не обременим желудка ввечеру, как это обыкновенно случается с теми, которые, ревнуя о строгом воздержании, отлагают употребление пищи до вечера, и чрез это сохраним охоту и усердие к вечерним и ночным молитвам, которые (охота и усердие) пропадают от того, если принимать пищу к вечеру. Итак, удобно и полезно принимать пищу в девятом (по-нашему, в третьем) часу; ибо монах, подкрепляющий себя пищею в это время, не только бывает легким и бодрым в ночных бдениях, но и к вечерним собраниям бывает способен, по сварении уже пищи». Такими-то, столь высокими наставлениями возвеселил нас блаженный Моисей, так что мы, получив назидание, прославили Господа, дающего такую премудрость боящимся Его.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter