Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterПрп. Иоанн Кассиан Римлянин. Десять собеседований отцов, пребывающих в Скитской пустыне
Глава 1.
В лике святых, как чистейшие звезды сиявших в ночи мира сего, наподобие великого светила блистал светлостию знания святой Пафнутий. Он был пресвитером в нашем собрании, то есть там, которое находилось в Скитской пустыне. Пребывая здесь, он до последних лет не переменял той кельи, в которой поселился в начале, хотя она отстояла от церкви тысяч на пять шагов; обремененный летами, он не тяготился тем, что на такое расстояние приходил к церкви в каждый субботний и воскресный день, и, не желая возвращаться оттуда праздным, возлагал на рамена свои сосуд воды, которою надлежало пользоваться во всю неделю, и приносил к келье. Сего не допускал он делать для себя юнейшим, перешедши даже за девяносто лет. В юности своей он с таким усердием предался правилам общежития, что в короткое время, какое пробыл на них, стяжал сокровище послушания и обогатился познанием всех добродетелей. Когда же, чрез умерщвление своих желаний под наукою смирения и покорности, он погасил в себе страсти и преуспел во всяких добродетелях, какие требуются и уставом монашеским, и учением древнейших отцов; то, воспламенившись желанием высшего совершенства, поспешил проникнуть в сокровеннейшие места пустыни, чтобы здесь, без всякого развлечения общением с людьми, беспрепятственнее прилепиться к Господу, с Коим пребывать нераздельно жаждал он, находясь среди множества братии. Здесь опять, по рвению и любви к непрестанному Божественному созерцанию, он с такою заботливостию избегал взора других, что в этом превзошел всех отшельников; для сего приходил в дальние пустынные и неприступные места и укрывался в них долгое время, так что самые отшельники с трудом и очень редко видали его. И нельзя было не верить, что он наслаждается там каждодневно сообществом Ангелов.
Желая воспользоваться его наставлениями, а также смущаемые различными помыслами, уже под вечер мы пришли в его келью. После непродолжительного молчания он начал превозносить наше дело, то есть что, оставив отечество, из любви к Богу, посетив столько областей, терпеливо сносим бедность и скуку пустыни и с таким рвением стремимся подражать их строгому образу жизни, который едва сносят и те, кои родились и возросли в нужде и скудости. На это мы отвечали, что мы заботливо искали его ради наставления и учения, — затем, чтобы сколько-нибудь настроить дух свой его правилами и совершенствами, бесчисленные доказательства коих уже видели и знаем, а не затем, чтобы принимать похвалу за добро, которого, однако ж, в нас нет,—тем меньше, чтобы, по поводу его бесед, приходить в надмение и возношение ума, которое и без того, по внушению врага, часто беспокоит нас в наших кельях. Почему желали бы услышать то, что сокрушало бы нас и смиряло, а не то, что может вести к самопрельщению и гордости.
Тогда блаженный Пафнутий начал говорить: «Есть три способа призывания, также три признаем необходимыми и отречения для монаха, каким бы образом он ни был призван. Но прежде надобно знать, для чего сказал я о трех видах призывания. Это для того, чтобы мы, увидев, что возбуждены к богоугождению тем призыванием, которое занимает первое место, соответственно высоте его старались учредить и весь образ своей жизни: ибо нет никакой пользы от высокого начала, когда сему началу у нас не будет соответствовать и конец; увидев же, что изъяты из оков мира последним родом призывания, тем с большим рвением устремились достигнуть совершеннейшего конца, чем менее совершенным кажется начало нашего обращения к благочестию. Надлежит также знать, во-вторых, и необходимость троякого отречения: ибо никак нельзя достигнуть совершенства, если мы или совсем не знаем о сем, или, зная, не стараемся совершить его и самым делом.
Будем теперь подробнее раскрывать эти три способа призывания.
Первое из них бывает непосредственно от Бога, второе чрез человека, а третье от нужды. Призывание бывает от Бога, когда некоторое вдохновение, исполняя наше сердце, нередко даже во время сна, возбуждает нас искать Вечной Жизни и спасения и посредством спасительного сокрушения сердца невольно влечет обратиться к Богу и прилепиться к Его заповедям. Так Авраам, как читаем в Священном Писании, голосом Господним был вызван из места рождения своего, из приятного круга родных и из дома отеческого; потому что Сам Господь сказал ему: изыди от земли твоея и от рода твоего и от дому отца твоего (ср.: Быт. 12, 1). Этим же способом, как известно нам, призван и блаженный Антоний, который первое возбуждение к обращению восприял от Самого Божества. Ибо, вошедши в церковь и слыша здесь в Евангелии проповедь Господа: «аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик» (ср.: Лк. 14, 26); еще: «аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждъ нищим: и имети имаши сокровище на небеси: и гряди вслед Мене» (ср.: Мф. 19, 21),—в величайшем сокрушении сердца принял сие наставление так, как бы оно относилось собственно к нему, и, тотчас оставив все, последовал Христу, без посредства убеждения и учения человеческого. Второго рода призывание, как мы сказали, бывает чрез человека, когда мы воспламеняемся желанием спасения примерами или увещаниями святых. Так призванными, по благодати Господа, признаем себя мы, кои предали себя сим занятиям и сему роду жизни, будучи поощрены к тому увещаниями и добродетелями упомянутого мужа (то есть святого Антония). Сим же способом, как читаем в Священном Писании, сыны Израиля были освобождены Моисеем от работы египетской (см.: Исх. 14). Наконец, третьего рода призывание есть то, которое бывает по необходимости. Когда мы, при привязанности к богатству и удовольствиям мира сего, подвергаемся неожиданным бедствиям, кои или угрожают опасностию жизни, или поражают потерею и лишением благ, или сокрушают смертию друзей, тогда как бы невольно понуждаемся обратиться к Богу, Которого знать и искать не хотели во время счастия. Примеры такого призывания часто встречаем в Священном Писании. Так, когда сынов Израиля за грехи их Господь предавал в руки врагов, то, по причине их тиранства и жестокости, они снова обращались к Нему и взывали. «И возстави им»,— говорится,— «Господь спасителя Аода сына Гираня, мужа ободесноручна» (ср.: Суд. 3, 15); и еще несколько прежде: «возопиша,— говорит,— сыны Израилевы ко Господу, и возстави Господь спасителя Израилю, и спасе их, Гофониила, сына Кенеза, брата Халевова, юнейшего его» (ср.: Суд. 3, 9). О таковых говорится и в псалме: «егда убиваше я, тогда взыскаху Его, и обращахуся, и утреневаху к Богу; и помянута, яко Бог помощник им есть, и Бог Вышний Избавитель им есть» (ср.: Пс. 77, 34 — 35). И опять: «воззваша ко Господу, внегда скорбети им; и от нужд их спасе я» (ср.: Пс. 106, 19).
Из этих трех способов обращения, хотя первые два утверждаются, кажется, на лучших началах, однако ж, нередко находим, что и от последнего, который ниже других и не предполагает особенного жара ревности, выходят мужи совершенные, духом горящие, подобно тем, кои, по лучшему началу приступив работать Господу, остальное время жизни провели с похвальным рвением духа; как и наоборот, очень многие, ниспавши с высшей в начале степени, по причине охлаждения, являлись в конце достойными осуждения. И потому как первым нисколько не повредило то, что обратились не своею, по-видимому, волею, а по вынуждению обстоятельств, так как случай, приведший их в сокрушение, учредила для них благость Господня; так и последним не было никакой пользы от лучшего начала обращения, когда не заботились остальную часть жизни довести до соответственного им конца. Так авве Моисею, обитавшему в той части пустыни, которая называется Каламон, нисколько не препятствовало достигнуть совершеннейшего блаженства то, что он притек в монастырь гонимый страхом смерти за человекоубийство; потому что, вынужденное обращение свое превратив готовностию духа в собственное желание сердца, он востек потом на самый верх духовного совершенства; напротив, очень многим, коих поименно приводить здесь не следует, нисколько не помогло хорошее начало, с каким принялись работать Господу, оттого что потом, по нерадению и ожесточению сердца, они впали в гибельное охлаждение и даже в самую пропасть духовной смерти. Очевиднейшее подтверждение этой истины видим в призывании Апостолов. Что пользы было для Иуды от того, что он произвольно принял верховную степень апостольства, таким же порядком, каким призваны Петр и другие Апостолы, когда он, под конец, погубив преславное начало своего призывания ядом похоти и любостяжания, ниспал даже до предания Господа, как жестокосердый убийца (см.: Мф. 26)? С другой стороны, какой вред для Павла от того, что внезапным ослеплением (см.: Деян. 9) невольно как бы привлечен на путь спасения, когда он, после того с таким жаром последуя Господу, невольное начало обращения украшал доброхотным благочестием и жизнь свою, славную такими подвигами, заключил неподражаемою кончиною? Итак, все дело состоит в конце, в котором и удостоенный лучшего призывания может оказаться худшим по причине нерадения своего, и нуждою привлеченный принять чин монашества может явиться совершенным, при помощи страха Божия и особенной ревности.
Теперь начнем рассуждать об отречениях, коих также три, как это подтверждается и Преданием отцов и свидетельством Священного Писания, и кои каждый из нас непременно должен совершить со всем тщанием. Первое из них есть то, в котором телесно оставляем все богатства и стяжания мира; второе — то, в коем оставляем прежние нравы и порочные страсти, как телесные, так и душевные; третье — то, в коем, отвлекая ум свой от всего настоящего и видимого, созерцаем только будущее и желаем невидимого. Эти три отречения все вместе совершить повелел Господь Аврааму, когда сказал ему: «изыди от земли твоея, и от рода твоего, и от дому отца твоего» (Быт. 12, 1). Во-первых, сказал: от земли твоея, то есть от богатства мирского и стяжаний земных; во-вторых, от рода твоего, то есть от прежнего образа жизни, прежних нравов и пороков, кои, прилепившись к нам с самого рождения, являются родственными и единокровными нам; в-третьих, от дому отца твоего, то есть от всякого воспоминания о мире и о всем, что представляется взору очей. О двух также отцах, то есть том, которого оставить, и том, которого искать должно, так воспевает Давид от лица Божия: «слыши, дщи, и виждъ, и приклони ухо твое, и забуди люди твоя, и дом отца твоего» (ср.: Пс. 44, 11). Ибо кто говорит: «слыши дщи», без сомнения, есть отец; но и тот, чей дом и народ советуется предать забвению, тем не менее свидетельствуется отцом своей дочери. Все же это совершается тогда, когда, умерши со Христом от стихий мира сего, не смотрим уже, по Апостолу, видимых, но невидимых; «видимая бо временна, невидимая же вечна» (ср.: 2 Кор. 4, 18) — и, исшедши сердцем из сего временного и видимого мира, очи свои и ум обращаем к тому дому, в коем имеем пребывать постоянно, когда, пребывая во плоти, не по плоти воинствуем в Господе, делом и жизнию оправдывая следующее изречение святого Апостола: «наше житие на небесех есть» (ср.: Флп. 3, 20). К этим же трем отречениям приспособлены и три книги Соломона. Так, Притчи приличествуют первому отречению, так как ими отсекается вожделение земных вещей и чувственных пороков; Екклесиаст — второму, так как в нем все, бывающее под солнцем, провозглашается суетным; Песнь песней — третьему, так как в них ум, возвышаясь над всем видимым, погружается в созерцание одних вещей Небесных.
Потому немного пользы принесет нам первое отречение, при всей силе веры, если вслед за сим с таким же усердием и ревностию не позаботимся совершить и второе. Ибо только тогда, как успеем стяжать сие второе, возможем достигнуть и третьего, в коем, исшедши из дома прежнего своего отца, который, как упомянули мы, есть отец наш от начала рождения нашего, по ветхому человеку и прежней жизни, когда мы были естеством чада гнева, как и прочий (ср.: Еф. 2, 3), всецело устремим взор ума своего к Небесному. О сем отце говорится к Иерусалиму, презревшему истинного Отца своего — Бога: «мати ваша Хеттеаныня, а отец ваш Аморрей» (Иез. 16, 45). И в Евангелии: «вы отца вашего диавола есте, и похоти отца вашего хощете творити» (ср.: Ин. 8, 44). Когда, оставив его, мы вознесемся от видимого к невидимому, тогда можем сказать с Апостолом: «вемы, яко аще земная наша храмина тела разорится, создание от Бога имамы, храмину нерукотворенну, вечну на небесех» (ср.: 2 Кор. 5, 1); и — то, о чем мы упомянули несколько прежде: «наше житие на небесех есть, отонудуже и Спасителя ждем, Господа нашего Иисуса Христа, Иже преобразит тело смирения нашего, яко быти сему сообразну телу славы Его» (ср.: Флп. 3, 20 — 21); и следующее изречение святого Давида: «преселъник аз есмъ на земли и пришлец, якоже вcи отцы мои» (ср.: Пс. 38, 13),—чтобы, по слову Господа, и нам сделаться такими, каковы были те, о коих говорил Он в Евангелии к Отцу Своему: «от мира не суть, якоже и Аз от мира несмь» (ср.: Ин. 17, 16) и потом к самим Апостолам: «аще от мира бысте были, мир убо свое любил бы; якоже от мира несте, но Аз избрах вы от мира, сего ради ненавидит вас мир» (ср.: Ин. 15, 19). Итак, тогда только мы удостоимся обладать истинным совершенством этого третьего отречения, когда ум наш, освобожденный разумным очищением от всякой страсти и услаждения земного, не стесняясь узами бренной плоти, при непрестанном размышлении о Божественных Писаниях и созерцании духовном, так далеко входит в область невидимого и до того углубляется в высшие бестелесные предметы, что не чувствует ни своего положения телесного, ни даже облежащего его вещества; возносится до такого восхищения, что не только не ощущает никаких звуков телесным слухом и не обращает внимания на проходящих мимо людей, но не замечает даже груды дерев и других огромных предметов, находящихся пред его глазами. Поверить, впрочем, сему и понять силу сего состояния может только тот, кто собственным опытом дознал то, о чем здесь говорится; тот, чьи очи сердечные Господь так отвлек от всего настоящего, что он считает то не только преходящим, но как бы не существующим, как бы дымом исчезающим, чем-то разрешившимся в ничто; кто, подобно Еноху, ходя пред Богом, не обретается в суетном настоящем веке, потому что преложился от сообращения и нравов человеческих, что, впрочем, в Енохе совершилось телесно, как упоминается в книге Бытие: «и ходил Енох с Богом, и не обреташеся, зане преложи его Бог» (ср.: Быт. 5, 24) — и как говорит о том Апостол: «верою Енох преложен бысть не видети смерти» (Евр. 11, 5). О каковой смерти Господь говорит в Евангелии: «всяк живый и веруяй в Мя, не умрет во веки» (ср.: Ин. 11, 26). Потому, желая достигнуть истинного совершенства, мы должны деятельно стремиться к тому, чтобы как телесно мы оставили родителей, родину, богатства и удовольствия мирские, так, оставив все сие и сердцем, никогда уже не обращаться пожеланиями к тому, что отвергли, подобно израильтянам, изведенным чрез Моисея из Египта, кои хотя не возвращались туда телесно, однако ж называются возвратившимися; потому что, оставив Бога, с такою силою знамений изведшего их из Египта, сердцами своими опять обратились к нему (Египту) и, чтя египетских идолов, прежде отвергнутых, говорили к Аарону: сотвори нам боги, иже пойдут пред нами (Исх. 32, 1). Иначе не быть бы нам осужденными вместе с теми, кои, во время пребывания в пустыне, по вкушении небесной манны, желали нечистых, скверных яств, и не показаться ропщущими подобно им: «Хорошо было нам в Египте, егда седяхом над котлами мясными, и ядохом лук, и чеснок, и огурцы, и дыни» (ср.: Исх. 16, 3; Чис. И, 5). Такой опыт хотя, как образ, прежде совершился еще в том народе, однако ж и ныне, как видим, он повторяется каждодневно в нашем чине и звании. Ибо всякий, по отречении от мира, возвращающийся к прежним заботам и увлекающийся прежними желаниями, делом и мыслию говорит то же, что и те: «Хорошо мне было в Египте». И таковых найдется не такое же ли множество, в каком тогда, при Моисее, являлись толпы возмутителей, за что из всех вышедших из Египта, коих считалось шестьсот тысяч одних вооруженных, не более двух удостоились вступить в землю обетованную (см.: Чис. 14, 30)? Итак, поспешим заимствовать примеры добродетелей лучше от тех людей, каких немного и кои очень редки, потому что и в Евангелии говорится, что много званых, а мало избранных (см.: Мф. 20, 16). Никакой не будет нам пользы от телесного отречения и местного некоторым образом «исхода из Египта», если не постараемся стяжать также и отречение сердечное, которое выше и полезнее. О телесном отречении так говорит Апостол: «аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, ни кая польза ми есть» (1 Кор. 13, 3). Сего святой Апостол никак не сказал бы, если бы не предвидел в духе, что впоследствии времени будут люди, кои, и раздав все имение свое бедным, не достигнут, однако ж, евангельского совершенства и высших степеней любви: так как, то есть по гордости ли или недостатку терпения, удержав в сердцах своих прежние страсти и непостоянство нравов, нисколько не позаботятся очистить себя от них; по сей причине никак не стяжут любви Божией, никогда не отпадающей. Если же, таким образом, они ниже этой второй степени отречения, то тем менее способны к третьей, которая, без сомнения, есть самая высшая. Рассудите притом внимательно в уме своем, что не просто сказал Апостол: «аще раздам имения»; ибо при сем можно было бы думать, что он говорит и о том, кто еще не во всей силе, исполняя заповедь Евангелия, оставляет нечто для себя, как поступают некоторые из слабых духом; но «аще раздам»,— говорит,— «вся имения моя», то есть если совершенно отвергну все земные стяжания. Сверх того, к сему отречению он присоединил еще нечто другое, лучшее: «и аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, ни кая польза ми есть» (1 Кор. 13, 3). Другими словами, он как бы так говорил: «Если раздам бедным все имение мое по заповеди Евангелия, в коей говорится: «аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси: и гряди вослед Мене» (ср.: Мф. 19,, 21); если, то есть, так отрекусь, что совершенно ничего не оставлю для себя и потом к сему делу щедрости присоединю еще мученичество и сожжение тела или предание его за Христа; и, однако ж, буду притом или нетерпелив, или гневлив, или завистлив, или горд, буду оскорбляться обидами других, искать только своего, питать злые помыслы, нетерпеливо и неохотно сносить, что встретится неприятного,— то никакой не будет мне пользы от отречения и сожжения внешнего человека, когда внутренний притом все еще обложен прежними страстями, когда в первом жару обращения, презрев одни стяжания мира сего,— вещь ни добрую, ни злую, но среднюю, не позабочусь также отсечь пагубные расположения порочного сердца и достигнуть Божественной любви, которая долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не мыслит зла, все терпит, все покрывает (см.: 1 Кор. 13, 4—5, 7) и которая, наконец, никогда не попускает последователю своему пасть от искушений греховных».
Итак, со всем постоянством должно нам заботиться о том, чтобы и внутренний наш человек отверг и расточил все, собранное им, в прежнем состоянии, богатство пороков, кои, внутренно сроднившись с телом и душою, составляют неотъемлемую нашу собственность, так что и по исходе не перестанут сопровождать нас, если не будут отсечены и отвергнуты, пока еще пребываем в теле сем. Ибо как добродетели, или самая любовь, которая есть источник их, будучи приобретена в сем веке, и по кончине этой жизни облекает красотою и блеском любителя своего; так и пороки, очернив ум наш отвратительными некоторыми как бы красками, в таком искаженном виде предпосылают и в оную Вечную Жизнь. Красота и безобразие души зависит от свойства добродетелей и пороков. Из них извлекается как бы некоторая краска, от которой душа или делается такою светлою и прекрасною, что удостоивается слышать от Пророка: «и возжелает Царь доброты твоея» (Пс. 44, 12),— или такою мрачною, отвратительною и безобразною, что сама невольно исповедует свое безобразие и зловоние, говоря: «возсмердеша и согниша раны моя от лица безумия моего» (Пс. 37, 6). И Господь говорит к ней: «чесо ради несть изцелена рана дщере людий Моих?» (Иер. 8, 22). Итак, вот собственно наше богатство, имеющее навсегда неразлучно пребыть с душою нашею, которого никакой царь даровать нам и никакой враг отнять у нас не силен. Вот собственно наше богатство, которого самая смерть не отторгнет от души; и которое отвергши, востекаем к совершенству, а привязавшись к нему, предаемся вечной смерти.
В Священном Писании разумеется троякое богатство, то есть зло, добро и нечто среднее. Есть богатство злое, о котором говорится: «богатии обнищаша и взалкаша» (Пс. 33, 11). Еще: «горе вам богатым: яко отстоите утешения вашего» (Лк. 6, 24). Отвергнуть такого рода богатство есть верх совершенства. В противоположность им поставляются те нищие, кои Самим Господом похваляются в Евангелии: «блажени нищии духом: яко тех есть Царствие Небесное» (Мф. 5, 3). Также в псалме: «сей нищий воззва, и Господь услыша его» (ср.: Пс. 33, 7). И опять: «нищь и убог восхвалита имя Твое» (Пс. 73, 21). Есть богатство благое, которое собирать есть великая добродетель и заслуга и за обладание которым муж праведный удостоивается похвалы, как говорит Давид: род правых благословится: «слава и богатство в дому его, и правда его пребывает в век века» (Пс. 111, 2 — 3). И опять: «избавление мужа души свое ему богатство» (Притч. 13, 8). О сем богатстве говорится в Апокалипсисе к тому, кто, не имея его по собственной вине, является бедным и нагим: «изблевати тя от уст Моих имам. Зане глаголеши, яко богат есмь и обогатихся и ничтоже требую»; и «не веси, яко ты ecи окаянен и беден, и нищ и слеп и наг. Совещаю тебе купити от Мене злато разжжено огнем, да обогатишися, и одеяние бело, да облечешися, и да не явится срамота наготы твоея» (Апок. 3, 16—18). Бывает богатство чем-то средним, то есть и добром, и злом, потому что, по свойству и расположению пользующихся им, может переходить на ту или другую сторону. О нем говорит святой Апостол: «богатым в нынешнем веце запрещай не высокомудрствовати, ниже уповати на богатство погибающее, но на Бога жива, дающаго нам вся обилно в наслаждение: благое делати, богатитися в делех добрых, благоподатливым быти, общителным, сокровищующе себе основание добро в будущее, да приимут вечную жизнь» (1 Тим. 6, 17—19). С другой стороны — говорится в Евангелии, что богач, удерживавший такое богатство и нисколько не хотевший помочь из него нуждающимся, когда от крупиц его желал насытиться бедный Лазарь, лежавший у ворот его, предан за то огню геенскому и вечному пламени (см.: Лк. 16, 19 — 31).
Итак, оставляя видимое богатство мира сего, мы оставляем не свое, а чужое, хотя хвалимся тем, что оно или собрано нашими трудами, или досталось нам от родителей по наследству. Ибо у нас, как я сказал, нет ничего своего, кроме того, что усвоено сердцем, что сроднилось с душою нашею и чего, потому, никто никогда не может похитить у нас. О сем видимом богатстве с упреком говорит Господь к тем, кои, обладая им, как собственностию, не хотят уделять из него нуждающимся: аще в чужем верни не бысте, ваше кто вам даст? (Лк. 16, 12). Итак, что богатство у нас чужое, в этом уверяет нас не только повседневный опыт, но и то, что оно прямо этим именем обозначено в изречении Господа. А о том пагубнейшем богатстве (которое в сердце, то есть о страстях) так говорит к Господу апостол Петр: «се, мы оставихом вся и вслед Тебе идохом: что убо будет нам?» (Мф. 19, 27). Ибо известно, что они оставили не более как худые и изорванные сети. Потому если не разуметь сего об отвержении порочных страстей, — деле очень великом и важном, то не видно, что такое ценное оставили Апостолы и что нашел в них Господь, что удостоил их обетования такой славы и блаженства: «в пакибытие, егда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своея, сядете и вы на двоюнадесяте престолу, судяще обеманадесяте коленома Израилевома» (Мф. 19, 28). Если теперь и те, кои решительно отвергли все земные и видимые стяжания, могут по известным причинам не достигнуть совершенства апостольской любви, могут оказаться бессильными с свойственною живостию и силою востечь на этот третий степень отречения, — высший и доступный для немногих; то что должны подумать о себе те, кои, не совершив надлежащим образом еще первого отречения — легчайшего — и удерживая в себе нечистоту любостяжания с прежним маловерием, тщеславятся только одним именем монахов? Итак, первое, как мы сказали, отречение есть отвержение чужих вещей; и потому оно само по себе не способно доставить совершенства отрицающемуся, если он не дойдет до второго, в коем отвергается уже собственно наше — и стяжав которое, посредством искоренения всех страстей, свободно востекает и на высоту третьего. В сем же последнем не только все, бывающее в мире сем и, в частности, обладаемое людьми, но и всю совокупность стихийного, как бы оно ни представлялось величественным, устраняем от внимания, как подверженное суете и имеющее скоро исчезнуть, и, возносясь умом и сердцем превыше всего, «не смотряем» уже, по Апостолу, «видимых, но невидимых: видимая бо временна, невидимая же вечна» (ср.: 2 Кор. 4, 18), чтобы таким образом удостоиться наконец услышать и то высшее, что сказано было Аврааму: и иди в землю, юже ти покажу (Быт. 12, 1). Этим ясно доказывается, что, кто со всем жаром духа не пройдет трех показанных степеней отречения, тот не достигнет и сего четвертого блага, которое, впрочем, подается в виде воздаяния и награды уже отрекшимся,— не достигнет, то есть, того, чтобы вступить в землю обетования, которая не произращала бы уже более терний и волчцов порочных страстей, потому что обладать ею в теле сем удостоиваются не иначе как по очищении сердца, по искоренении всех страстей, и притом так, что не собственная добродетель и не собственное тщание трудящегося, но Сам Господь открывает вход в нее по обетованию Своему: «и иди в землю, юже ти покажу». Этим ясно показывается, что как начало нашего спасения полагается призыванием Господа: «изыди от земли твоея» (Быт. 12, 1), так и окончательное совершенство чистоты равным образом подается Им же: и иди в землю, юже ти покажу, то есть не ту, какую ты можешь познать сам собою и открыть своими трудами, но какую Я тебе покажу и какой сам ты еще не знаешь и не ищешь. Из этого ясно открывается, что как мы вступаем на путь спасения по особенному внушению от Господа, — так и достигаем высшего совершенства и блаженства под Его же руководством и просвещением».
Герман: «В чем же состоит свободная воля и почему приписывается нашей тщательности что-нибудь похвальное, если все, относящееся к нашему совершенству, и начинает, и совершает Сам Бог?»
Пафнутий: «Это приводило бы вас в справедливое недоумение, если бы во всяком деле и всяком обучении было только начало и конец, а не было некоторой своего рода средины. Правда, случаи к спасению, как известно, различным образом устрояет Сам Бог; но с большею или меньшею готовностию подчиниться сим, посылаемым от Бога, случаям зависит от нас. Так предложение: «изыди от земли твоея» — принадлежит Богу призывающему, повиновение же, с каким вышел Авраам, принадлежит ему: и иди в землю — предлагается дело покорному; а в словах: юже ти покажу — указывается благодать повелевающего или обещающего Бога. Но мы всегда должны быть твердо уверены, что никак не можем достигнуть совершенства своими трудами и подвигами, хотя бы со всею неутомимостию упражнялись во всякой добродетели; одни человеческие усилия не могут иметь такой цены и силы, чтобы возводить на высоту святости и блаженства, если Сам Господь не будет притом содействовать нам и направлять сердце наше к тому, что для нас полезно. Потому в каждое мгновение мы должны взывать к Богу с Давидом: «соверши стопы моя во стезях Твоих, да не подвижутся стопы моя» (Пс. 16, 5), «постави на камени нозе мои и исправи стопы моя» (Пс. 39, 3), —дабы Сей невидимый Правитель ума человеческого обращал произволение наше к добродетели, так как оно более склонно к пороку — то по неведению добра, то по обольщению страстей. Это очень ясно выражено Пророком в одном стихе песни: «отриновен»,— поет он,— «превратихся пасти» (этим означается нетвердость нашего свободного произволения), «и Господь прият мя» (Пс. 117, 13); этим означается всегда готовая нам помощь от Господа, Который всякий раз, как начинаем колебаться, простирает к нам руки Свои, поддерживает и утверждает, чтобы иначе с одним своим произволом не пали мы совершенным падением. И еще: «аще глаголах: подвижеся нога моя» — от шаткой нашей свободы — «милость Твоя, Господи, помогаше ми» (ср.: Пс. 93, 18) — опять с своею нетвердостию соединяет помощь Божию, исповедуя, что то, чтобы не подвиглась нога веры, не есть дело собственного усилия, но единственно милосердия Божия. Также: «по множеству болезней моих в сердцы моем», кои породило мне мое свободное произволение, «утешения Твоя возвеселиша душу мою» (Пс. 93, 19), — утешения, кои, нисходя в сердце мое по Твоему вдохновению, открывали созерцанию будущие блага, кои уготовал Ты труждающимся ради имени Твоего, и тем не только всю печаль изгоняли из сердца моего, но еще исполняли его высшею радостию. Опять: «аще не Господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя» (Пс. 93, 17) — свидетельствует, что по развращению свободы он давно бы уже был во аде, если бы не был спасаем помощию и покровом Божиим. Ибо от Господа, а не от свободного произволения стопы человеку исправляются... Егда падет праведный с одною своею свободою, не разбиется. Почему же? Яко Господь подкрепляет руку его (Пс. 36, 23 — 24). Сказать яснее, ни один праведник не имеет в себе достаточно сил стяжать праведность. Непрестанно колеблется он и в каждое мгновение готов пасть, потому милость Господа подкрепляет его рукою Своею, чтобы иначе, подвергшись падению по слабости произвола, совершенно не погиб он в падении своем.
И святые мужи никогда не надеялись собственным своим тщанием устроить тот путь, по коему надлежало идти, стремясь к полноте и совершенству в добродетелях, но всегда умоляли о том Господа, говоря: «настави мя на истину Твою» (Пс. 24, 5), «исправи пред Тобою путь мой» (Пс. 5, 9), «скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду» (Пс. 142, 8). Другой же Пророк свидетельствует, что он познал сие не только верою, но и из опыта, и некоторым образом из самой природы вещей: «вем, Господи, яко несть человеку путь его, ниже муж пойдет и исправит шествие свое» (Иер. 10, 23). И Сам Господь так говорит к Израилю: Аз укреплю его: «аки смерчие учащеное, от Мене обретеся плод твой» (ср.: Ос. 14, 9).
И самое познание Закона не надеялись они приобресть одними трудами чтения, но искали вразумления и просвещения от Бога, взывая к Нему: «пути Твоя, Господи, скажи ми и стезям Твоим научи мя» (Пс. 24, 4). «Открый очи мои, и уразумею чудеса от закона Твоего» (Пс. 118, 18). Еще: «научи мя творити волю Твою, яко Ты ecи Бог мой» (Пс. 142, 10). И опять: «учай человека разуму» (Пс. 93, 10).
Так святой Давид ищет у Господа вразумления, посредством которого мог бы познать заповеди Божий, хотя уже знал их, как они написаны в Книге Закона, говоря: «раб Твой есмъ аз: вразуми мя, и увем свидения Твоя» (Пс. 118, 125). Хотя по самой природе своей он обладал разумом и имел уже действительное познание о заповедях, содержащихся в Законе, однако ж, чтобы полнее постигнуть его, умоляет о сем Господа, будучи уверен, что к духовному разумению Закона и более ясному познанию заповедей вовсе недостаточно того, что вложено в него природою, если не придет к тому Божественное просвещение и не осветит внутренних чувств его. И избранный сосуд гласно проповедует то же, что говорим мы: «Бог есть действуяй в нас и еже хотети и еже деяти о благоволении» (ср.: Флп. 2, 13). И еще: «разумей, яже глаголю: да даст убо тебе Господь разум о всем» (2 Тим. 2, 7). Можно ли сказать яснее, что и добрые желания наши, и самое исполнение их делом совершаются в нас Господом? Опять: «яко вам даровася, еже о Христе, не токмо еже в Него веровати, но и еже по Нем страдати» (Флп. 1, 29). И здесь тоже свидетельствует, что как начало нашего обращения и веры, так и терпение в страданиях даруются нам от Господа. Разумея сие, Давид умоляет милосердие Господа, да подастся ему сие благо, говоря: «укрепи, Боже, сие, еже соделал ecи в нас» (Пс. 67, 29), чем показывает, что мало того, чтобы начала только спасения были положены благодатию Божиею, если притом они не будут возводимы и к совершенству тем же милосердием и непрестанною помощию Его. Ибо не свободная воля, но Господь решит окованныя, не наша сила, но Господь возводит низверженныя; не прилежное чтение, но «Господь умудряет слепцы»; не наша осторожность, но «Господь хранит пришелцы» (ср.: Пс. 145, 7 — 9), не наше мужество, но «Господь утверждает вся низпадающия» (ср.: Пс. 144, 14). Впрочем, это говорим мы не с тем, чтобы упразднить всякое свое попечение, или труд и заботу, как будто бы они напрасно были употребляемы, но с тем, чтобы показать, что как самое попечение не может у нас родиться без помощи Божией, так и все труды наши не сильны доставить нам совершенную чистоту, если она не будет дарована благостию и содействием Господа. Конь уготовляется на день брани: от Господа же помощь (Притч. 21, 31). «Яко не в крепости силен муж» (1 Цар. 2, 9). «Ложь конь во спасение» (Пс. 32, 17). «И хваляйся, о Господе да хвалится» (1 Кор. 1, 31). Итак, вместе со святым Давидом мы должны всегда воспевать: «крепость моя и пение мое» не собственная воля, но «Господь, и быстъ мне во спасение» (ср.: Пс. 117, 14). И учитель языков, сознавая, что он поставлен служителем Нового Завета не за свои труды и заслуги, но по милости Божией, взывает: «не яко доволни есмы от себе помыслити что, яко от себе, но доволство наше от Бога» (2 Кор. 3, 5). Это иначе, хотя не совсем сообразно со свойством латинского языка, но зато более выразительно, можно было бы так сказать: годность (idoneitas) наша от Бога.
Апостолы в такой мере чувствовали, что все, относящееся к спасению, подается от Господа, что даже самой веры просили себе у Него, говоря: Господи, приложи нам веру (ср.: Лк. 17, 5), не присвояя ложно полноты ее свободе воли, но веруя, что она подается милостию Божиею. Сам Совершитель спасения человеческого научает, как шатка вера наша, немощна, не может стоять сама по себе, если не будет подкреплена помощию Божиею, говоря к Петру: «Симоне, Симоне, се, сатана просит вас, дабы сеял, яко пшеницу: Аз же молихся о тебе, да не оскудеет вера твоя» (Лк. 22, 31—32). Другой же некто, чувствуя в себе такую слабость и как бы сознавая, как вера его готова потерпеть кораблекрушение, будучи разбиваема волнами неверия, молит Того же Господа о помощи вере своей: «Господи, помози моему неверию» (ср.: Мк. 9, 24). Итак, мужи евангельские и апостольские вполне чувствовали, как всякое добро совершается не иначе как с помощию Господа, и исповедали, что своими силами или свободою своей воли они не могут сохранить невредимою даже веру свою; почему молили Господа то вспомоществовать ей, то даровать ее. Если таким образом вера Петрова имела нужду в помощи Божией, чтобы не ослабеть; то кто будет столько самонадеян и слеп, что для сохранения ее в себе думал бы не иметь нужды в непрестанном содействии Божием, особенно когда Сам Господь в Евангелии ясно выразил, говоря: «якоже розга не может плода сотворити о себе, аще не будет на лозе, тако и вы, аще во Мне не пребудете...» — и еще: «без Мене не можете творити ничесоже» (Ин. 15, 4 — 5). Очевидно теперь, как неразумно и даже святотатственно присвоять какие-нибудь добрые дела своим усилиям, а не благодати и содействию Божию, когда Господне изречение свидетельствует, что без Его вдохновения или содействия никто не может приносить духовных плодов. «Всяко даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, сходяй от Отца светов» (Иак. 1, 17). Также пророк Захария говорит: «аще что благо — Его, и аще что добро — Его» (ср.: Зах. 9, 17). И святой Апостол постоянно внушает: «что имаши, егоже неси приял? Аще же и приял ecи, что хвалишися яко не прием?» (ср.: 1 Кор. 4, 7).
Что само терпение, с коим подъемлются находящие искушения, состоит не столько в нашей крепости, сколько в милосердии и утешении Божием, о сем так свидетельствует святой Апостол: «искушение вас не достиже, точию человеческое: верен же Бог, Иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести» (1 Кор. 10, 13). Тот же Апостол учит, что Сам Бог располагает и укрепляет сердца наши на всякое дело благое и совершает в нас то, что Ему угодно: «Бог же мира, возведый из мертвых Пастыря овцам великаго Кровию завета вечнаго, Господа нашего Иисуса Христа, да совершит вы во всяцем деле блазе, сотворити волю Его, творя в вас благоугодное пред Ним» (Евр. 13, 20 — 21). Сего же просит он и фессалоникийцам, говоря: «Сам же Господь наш Иисус Христос, и Бог и Отец наш, возлюбивши нас и давый утешение вечно и упование благо в благодати, да утешит сердца ваша и да утвердит во всяцем слове и деле блазе» (2 Сол. 2, 16—17).
Наконец, и самый страх Божий изливается в нас от Господа, как от лица Божия свидетельствует пророк Иеремия, говоря: «и дам им путь ин и сердце ино, боятися Мене вся дни, на благоту им и чадом их по них: и завещаю им завет вечный, егоже не отвращу последи их, и страх Мой дам в сердце их, ко еже не отступити им от Мене» (Иер. 32, 39-40). То же подтверждает и пророк Иезекииль: «и дам им сердце ино и дух нов дам им... и Аз им буду в Бога» (Иез. И, 19-20).
Все сие очевиднейшим образом убеждает нас, что как начало благого расположения полагается в нас особенным внушением Божиим, когда Он или Сам непосредственно, или посредством увещания чрез какого-нибудь человека, или поставлением нас в крайних обстоятельствах привлекает нас на путь спасения, так равно и совершенство добродетелей подается Им же; наше же дело — с большею или меньшею готовностию покоряться внушению Божию и принимать Его помощь. Мы заслуживаем награду или достойное наказание, судя по тому, нерадим ли или заботимся с благоговейною покорностию соображаться с распоряжениями и Промышлением Божиим, простертым на нас благостынным благоволением Его. Это ясно изображается во Второзаконии: «егда введет тя Господь Бог твой в землю, в нюже входиши тамо наследити ю, и изженет языки великия и многая от лица твоего... седмь языков великих и многих, и крепчав вас: и предаст их Господь Бог твой в руце твои, и избивши я, пагубою погубиши я, да не завещавши к ним завета... ниже сватовства сотвориши с ними» (Втор. 7, 1—3). Что они вводятся в землю обетованную, что истребляются пред лицом их многие народы, что в руки их предаются племена многочисленнейшие и сильнейшие самого народа израильского, это Священное Писание приписывает благодати Божией. Но поразит ли их Израиль даже до истребления или пощадит и сохранит, вступит ли с ними в союз и соединится ли с ними супружеством или не соединится, это зависит от них самих. Этим свидетельством ясно определяется и то, что мы должны приписать свободному произволению и что к устроению или повседневному содействию Божию; именно благодать Божия подает случаи к спасению, устрояет благоприятные обстоятельства, доставляет победу; наше же дело — с большим или меньшим жаром или равнодушием принимать благодеяния Божий. Такое различие довольно ясно выразилось в исцелении иерихонских слепых. Что Господь проходил мимо них, это есть благодать Божественного Промышления и снисхождения. Но что они взывали: «помилуй ны, Господи, Сыне Давидов» (Мф. 20, 31), это дело их веры и упования. Самое же прозрение опять от милосердия Божия. Но что и после получения какого-нибудь благодеяния и благодать, и свободное произволение остаются в своей силе, это доказывает пример десяти прокаженных, кои все равно были исцелены (см.: Лк. 17, 11 — 19). Когда один из них по доброму употреблению своей свободы принес благодарность, то Господь, взыскивая девятерых и похваляя одного, показал тем, что Он заботы Своего содействия не прекращает и в отношении к тем, кои не помнят Его благодеяний. Ибо то самое, что Он приемлет и одобряет благодарного или взыскивает и упрекает неблагодарных, есть дар Его попечения.
Впрочем, мы непоколебимо должны быть уверены, что в мире вовсе ничего не бывает без Бога, но что все происходит или по Его воле, или по Его попущению; именно, все доброе совершается по Его воле и с Его содействием; противное же сему бывает только по Его попущению, когда покровительство Божие, оставляя нас за нечистоту и ожесточение сердца, попускает тиранствовать над нами диаволу или бесчестным плотским страстям. В сем же очевиднейшим образом уверяют нас слова Апостола, который говорит: «сего ради предаде их Бог в страсти безчестия». И опять: «якоже не искусиша имети Бога в разуме», (сего ради) «предаде их Бог в неискусен ум, творити неподобная» (Рим. 1, 26, 28). И Сам Господь говорит чрез Пророка: «и не послушаша людие Мои гласа Моего, и Израиль не внят Ми: и отпустих я по начинанием сердец их, пойдут в начинаниих своих» (Пс. 80, 12 — 13)».
Герман: «Это свидетельство очевидно подтверждает силу свободной воли следующими словами: «аще быша людие Мои послушали Мене; и не послушаша людие Мои гласа Моего» (ср.: Пс. 80, 14, 12). Ибо когда говорит: «аще быша... послушали», показывает, что в их власти состояло решение соглашаться или не соглашаться. Как же теперь не в нашей власти состоит наше спасение, когда Бог Сам оставил на наш произвол слушать или не слушать?»
Пафнутий: «Остроумно объяснили вы слова: «аще быша... послушали Мене», но нисколько не обратили внимания на то, Кто говорит к слушающему или не слушающему, ни на то, что следует затем: «ни о чесомже убо враги их смирил бых, и на оскорбляющия их возложил бых руку Мою» (ср.: Пс. 80, 15). Пусть никто не покушается слова, приведенные нами в доказательство того, что в мире ничего не бывает без Бога, обращать в защищение свободной воли, с намерением отнять у человека благодать Божию и повседневное попечение, ссылаясь на то, что говорится: «и не послушаша людие Мои гласа Моего»; и еще: «аще быша людие Мои послушали Мене, Израиль аще бы в пути Моя ходил» — и прочее. Но пусть лучше вникнет, что здесь как сила свободной воли доказывается неповиновением народа, так и попечение Божественное о нем открывается из того, что Бог непрестанно взывает к нему и увещевает его. Ибо когда говорит: «аще быша людие Мои послушали Мене», показывает тем, что Он всегда говорит к ним первый и совершает сие не только посредством писаного Закона, но и ежедневными увещаниями, как Он говорит чрез пророка Исайю: «прострох руце Мои весь день к людем. не покаряющимся и противу глаголющим» (Ис. 65, 2). Итак, этим свидетельством: «аще быша людие Моя послушали Мене, Израиль аще бы в пути Моя ходил: ни о чесомже убо враги его смирил бых, и на оскорбляющия их возложил бых руку Мою» — может быть доказываемо и то, и другое. Ибо как сила свободы доказывается неповиновением народа, так попечение и содействие Божие подтверждается началом и концом сего стиха, где Господь свидетельствует, что Он первый начал говорить, и что если бы народ послушал Его, то после Он уничижил бы всех врагов Его. Тем, что нами сказано, мы не хотим отнять свободу у воли человеческой, но только желаем доказать, что в каждый день и каждое мгновение ей необходимы Божественное содействие и благодать Божия». Итак, научив нас такими словами, авва Пафнутий наконец отпустил нас из своей кельи немного прежде полуночи. Не с охотою, а с сокрушением сердца мы оставили его, получив великую пользу от его собеседования. Ибо, совершив первое отречение, которое мы старались исполнить со всем усилием, мы думали, что скоро достигнем самого верха совершенства. Но теперь сознаемся, что еще не начали и мечтать, как во сне, о высших степенях монашества. О втором роде отречения еще знали мы от отцов в киновиях, а о третьем, в коем заключается все совершенство и которое несравненно превосходнее двух первых — низших, мы ничего не знали даже и по слуху.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter