Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterПрп. Иоанн Кассиан Римлянин. Семь собеседований отцов, обитавших в пределах Нижнего Египта
Глава 1
По рассветании, когда мы с большею настойчивостию стали убеждать старца к исследованию глубины апостольского изречения, он начал так говорить: «Свидетельства, которыми вы старались доказать, что апостол Павел не от своего, а от лица грешников сказал: «не еже бо хощу доброе, творю, но еже не хощу злое, сие содеваю. Аще ли еже не хощу аз, сие творю, уже не аз сие творю, но живый во мне грех. Соуслаждаюся бо закону Божию по внутреннему человеку: вижду же ин закон во удех моих, противу воюющъ закону ума моего и пленяющь мя законом греховным, сущим во удех моих» (Рим. 7, 19-20, 22-23),— напротив, ясно доказывают, что это не может вполне приличествовать лицу грешников, а сказанное относится к одним совершенным и пристойно святости только тех, которые оказали заслуги апостольские. Впрочем, каким образом может приличествовать лицу грешников сказанное: «не еже бо хощу доброе, творю, но еже не хощу злое, сие содеваю. Аще ли еже не хощу аз, сие творю, уже не аз сие творю, но живый во мне грех?» Ибо кто из согрешающих, не хотя, оскверняет себя прелюбодейством? Кто принужденно делает козни ближнему? Кто неизбежною необходимостию бывает вынужден обижать человека ложным свидетельством, или обворовывать, или желать ограбления другого, или проливать кровь? Напротив, как написано, помышление сердца человеческого есть зло от юности его (см.: Быт.8, 21). Ибо настолько все, пылая страстию к порокам, хотят исполнить то, чего желают, что даже с неусыпным старанием ловят удобный случай сделать беззаконие и, своим бесчестием и множеством пороков хвастаясь, по изречению укоряющего Апостола, ищут себе некоторой славы в сраме (см.: Флп.3, 19). Также и пророк Иеремия говорит, что они не только не против воли и не с покоем сердца и тела делают преступления, но даже с многотрудными усилиями стараются привести их в исполнение, так что и большие трудности, препятствующие им, не отвлекают их от смертоносного пожелания беззаконий, говоря: «они трудятся для того, чтобы делать неправду» (Иер.9,5; перевод с подлинника). Кто скажет, что и это приличествует грешникам: «темже убо сам аз умом моим работаю закону Божию, плотию же закону греховному» (Рим.7,25), которые, очевидно, ни умом, ни плотию не служат Богу? Или каким образом те, которые согрешают телом, умом служат Богу, когда плоть от сердца получает влечение к порокам и Самый Виновник природы той и другого говорит, что источник и начало грехов происходит от сердца? «От сердца, — говорит, — исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, татьбы»— и тому подобное (ср.: Мф.15,19). Таким образом, видно, что этого никак нельзя разуметь о лицах грешников, которые не только не ненавидят, но и любят зло и Богу не служат ни умом, ни плотию, так что прежде согрешают умом, нежели телом; прежде нежели исполнят удовольствие плоти, грех ума и помыслов предшествует.
Итак, мы должны смысл слов изъяснять сердечным расположением говорящего; и что блаженный Апостол назвал добром, и что — по сравнению с ним — назвал злом, это мы должны рассматривать не из простого значения слов, а с его точки зрения и исследуем мысль его, выражая сообразно с достоинством и заслугою его. Ибо тогда произнесенное по внушению Божию изречение мы возможем понять по его намерению и воле, когда, исследуя состояние и заслугу произнесших его, не словом, а опытом войдем в одинаковое расположение, сообразно с качеством которого (расположения) и надобно понимать всякую мысль или изречение. Итак, исследуем, что это за добро, которого Апостол не мог сделать, когда хотел. Мы знаем многие блага, которые бесспорно блаженный Апостол и все мужи одинаковой с ним заслуги имели и по природе, приобрели и по благодати. Ибо благо есть целомудрие, похвально воздержание, удивительно благоразумие, щедродательно человеколюбие, осмотрительна трезвость, скромна умеренность, благочестиво милосердие, свята правда: все это в апостоле Павле и соучастниках его, без сомнения, было так полно и совершенно, что они изучали религию больше делом, нежели словом. Что это, что они воспламенялись постоянным попечением и бдительною заботою о всех Церквах? Какое это благо милосердия, какое совершенство — воспламеняться за соблазняющихся, с немощными быть немощным (см.: 2Кор. 11, 29-30)? Итак, когда Апостол изобиловал такими дарами, то что это за благо, которого он не совершал, этого мы не можем узнать, если не войдем в то расположение, с каким он говорил. Итак, все добродетели, какие он имел, как мы сказали, суть как бы драгоценные, блестящие камни; однако ж если сравнить их с блестящею и превосходною жемчужиною, которую евангельский купец ища и желая приобресть продал все, что имел (см.: Мф.13, 45-46), то их ценность окажется мала, ничтожна, так что, по немедленной распродаже их, приобретение только одного этого сокровища обогатит продавца бесчисленными благами.
Что это такое единое, которое несравненно предпочитается стольким и столь бесчисленным благам, так что по оставлении и отвержении всего только одно оно должно быть приобретаемо? Именно это — та лучшая часть, которую по ее важности и вечности Мария избрала предпочтительно пред обязанностию гостеприимства и угощения и о которой Господь так говорит: «Марфо! Марфо! печешися и молвиши о мнозе, а немногое, или даже едино есть на потребу. Мария же благую часть избра, яже не отымется от нея» (ср.: Лк.10,41-42). Именно это едино есть только созерцание Бога, которое справедливо предпочитается всем заслугам праведности, всем упражнениям в добродетелях. Точно, все то, что сияло в апостоле Павле, как мы сказали, не только хорошо и полезно, но и велико и преславно. Но как, например, олово, которое имеет некоторую долю пользы и блеска, в сравнении с серебром гораздо дешевле, а ценность серебра уменьшается в сравнении с золотом (так же и само золото ставится гораздо ниже драгоценных камней, а блестящая белизна одной жемчужины превосходит множество и самых драгоценных камней), так и все заслуги святости, хотя не только для настоящей жизни хороши и полезны, но и вечное блаженство приобретают, однако ж, если сравнить их с заслугами Божественного созерцания, то окажутся маловажными и, так сказать, менее ценными. Это сравнение подтверждает и свидетельство Священного Писания, которое вообще о всем, сотворенном Богом, говорит: «и виде Бог вся, елика сотвори: и се добра зело» (Быт.1;31). И еще: «дела Господня вся яко добра зело, и всяко повеление во время свое будет» (Сир.39,21). Итак, существующее в настоящем веке признается не только просто хорошим, но с прибавлением — зело (весьма) хорошим. И действительно, для нас, пребывающих в этом мире, все приспособлено к употреблению в жизни, или к врачеванию тела, или к какой-нибудь недоведомой для нас пользе, или по крайней мере в том весьма хорошо, что дает нам возможность усматривать невидимые совершенства Бога, вечную силу Его и Божество, видимые от создания мира чрез рассматривание творений (см.: Рим.1, 20), созерцать Его в такой громаде мира, в таком порядке устроенного, и из всего, что в нем существует. Впрочем, все это не удержит за собою имени блага, если будет сравнено с Будущим Веком, где нет никакого изменения благ, никакого расстройства в истинном блаженстве, которого бы (расстройства) надобно было опасаться. Блаженство этого мира так описывается: «будет свет луны аки свет солнца, и свет солнечный будет седмерицею» (Ис.30, 26). Итак, это великое, преславное для взора и дивное, если будет сравнено с будущими обетованиями веры, окажется суетою, как говорит святой Давид: «вся яко риза обетшают, и яко одежду свивши я, и изменятся. Ты же тойжде ecи, и лета Твоя не оскудеют» (Пс.101, 27-28). Итак, поелику нет ничего постоянного само по себе, ничего неизменяемого, ничего доброго, кроме одного Божества, а все творения если и достигают вечного или неизменяемого блаженства, то достигают этого не по своей природе, а по причастию с Творцом своим и по благодати, потому они (творения) и не могут удержать за собою этой заслуги — благости, если сравнить ее с Творцом их.
Если бы мы захотели эту мысль подтвердить более ясными свидетельствами, то указали бы, что в Евангелии, как читаем, многое называется добрым: и дерево доброе, и сокровище доброе, добрый человек, добрый раб, ибо говорится: «не может древо добро плоды злы творити» (Мф.7,18); «благий человек от благаго сокровища износит благая» (Мф.12,35); «добре, рабе благий и верный» (Мф.25,21). Нет сомнения, что все эти сами по себе добры. Но если рассматривать в отношении к благости Божией, то никто из них не будет признан добрым, как говорит Господь: «никтоже благ, токмо един Бог» (Лк.18,19). В этом отношении и самые Апостолы, которые по важности избрания во многих отношениях превосходили благость рода человеческого, называются злыми, как говорит им Господь: «аще вы, зли суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим, кольми паче Отец, Иже с Небесе даст Духа Святаго просящим у Него» (ср.: Лк.11,13). Наконец, как благость наша в сравнении с Высочайшею благостию будет худостию, так и правда наша в сравнении с правдою Божиею будет подобна одежде, замаранной месячным очищением, как говорит пророк Исайя: «все правды наши, как одежда во время месячного очищения» (Ис.64,6; перевод с подлинника). Чтобы яснее еще это представить, скажем, что и животворные заповеди самого Закона, который преподан чрез Ангелов рукою посредника (см.: Гал.3,19), о котором Апостол говорит: «закон свят и заповедь свята и праведна и блага» (Рим.7, 12),— если сравнить с евангельским совершенством, то окажутся менее добрыми, как говорит Сам Бог: «и дах им заповеди не добры и оправдания, в нихже не будут живи» (Иез.20,25). Также и Апостол подтверждает, что слава Закона помрачается светом Нового Завета, так что он в сравнении с евангельским блеском и не считается славным, говоря: «ибо не прославися прославленное в части сей, за превосходящую славу» (2Кор.3,10). Это сравнение также удерживает Священное Писание и с противной стороны, то есть в оценке заслуг грешников, так что тех, которые гораздо меньше нечестивы, оправдывает в сравнении с худшими, говоря: «и оправдалась Содома больше тебя. Ибо что согрешила сестра твоя Содома? И оправдал душу свою отступник Израиль, в сравнении с преступлением Иуды» (Иез.16, 52, 48-49; перевод с подлинника). Так и заслуги всех вышеупомянутых добродетелей хотя сами по себе хороши и ценны, однако ж в сравнении с славным созерцанием они затмеваются. Ибо многих святых, занятых упражнением хотя в добрых делах, однако ж земных, отвлекают от созерцания Высочайшего блага (Бога) и замедляют в стремлении к Богу.
Кто, исхищая беспомощного из руки сильнейших его, бедного и нищего от грабящих его, кто, сокрушая челюсти нечестивых и из зубов их исторгая похищенное, в самом действии заступления спокойным духом будет созерцать славу Божественного величия? Кто, доставляя пропитание бедным или с услужливым человеколюбием принимая толпы пришельцев, в то самое время, когда озабоченным духом развлекается услугами братиям, будет созерцать безмерность вышнего блаженства? И когда скорбями и заботами настоящей жизни возмущается, будет ли рассматривать состояние Будущего Века сердцем, возвышенным от земных привязанностей? Потому блаженный Давид, считая это одно благом для человека, желает непрестанно прилепляться к Богу, говоря: «мне же прилеплятися Богови благо есть, полагати на Господа упование мое» (Пс.72,28). И Екклесиаст, утверждая, что этого никто из праведных не может совершать безупречно, говорит: «яко несть человек праведен на земли, иже сотворит благое и не согрешит» (Еккл.7,21). Ибо можно ли верить, чтобы кто когда-либо, даже самый лучший из всех праведников и святых, связанный узами этого тела, мог стяжать это Высочайшее благо, так чтобы, никогда не отступая от Божественного созерцания, даже и на короткое время, земными помыслами не отвлекался от Того, Кто один есть благ; кто бы никогда не имел никакого попечения ни о пище, ни об одежде, ни о других плотских потребностях; заботясь о принятии братии, о перемене места, о построении кельи, никогда не желал бы какой-либо человеческой помощи или, удручаемый крайнею нищетою, не подвергался прещению Господа, Который говорил: «не пецытеся душею вашею, что ясте, или что пнете; ни телом вашим, во что облечетеся» (Мф.6,25)? Наконец, мы смело утверждаем, что и самый апостол Павел, который многочисленностию скорбей превосходил труды всех святых, никак не мог исполнить это, как сам свидетельствует ученикам в Деяниях апостольских: «сами весте, яко требованию моему и сущим со мною послужисте руце мои сии» (Деян.20,34) — или как пишет фессалоникийцам: «в труде и подвиге нощь и день делающее» (2Сол.3,8). Этим, конечно, приготовлялась ему большая награда за заслуги; но дух его, хотя бы святой, возвышенный, при внимании к земному делу не мог иногда не отвлекаться от Небесного созерцания. Наконец, когда видел, что он обогащается такими и столькими плодами, а с другой стороны, сердцем ощущал благосозерцания, как бы на одной весовой чаше взвешивал успех стольких трудов, а на другой — услаждение Божественным созерцанием, то по долгом испытании своего сердца, когда, с одной стороны, утешала его безмерная награда за труды, а с другой — желание единения и неразлучного общения с Христом побуждало к разрешению от плоти, он в недоумении наконец восклицает, говоря: «и что изволю, не вем. Обдержимъ же есмь от обою, желание имый разрешитися и со Христом быти, много паче лучше: а еже пребывати во плоти, нужнейше (есть) вас ради» (Флп.1,22-24).
Итак, хотя превосходство этого блага Апостол во многих отношениях превознес пред всеми плодами даже своей проповеди, однако ж в сравнении с любовию, без которой никто не угодит Господу, оно поставляется ниже; и для тех, которым, как кормилица, преподавал еще молоко от евангельских сосцов, он не отказывается быть на время в разлуке со Христом, хотя вредной для него, но необходимой для прочих (см.: Флп.1, 22-24). Ибо к избранию преимущественно этого он побуждается необыкновенною силою любви, по которой для спасения своих братии, если бы это возможно было, он не отказывается подвергнуться даже крайнему злу отлучения. «Молил бых ся бо сам»,— говорит он,— «аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти» (то есть израильтян) (Рим.9,3), то есть желал бы подвергнуться не только временным, но и вечным мучениям, чтобы только все люди, если бы это возможно было, наслаждались общением со Христом: «Ибо я уверен, что спасение всех вожделеннее для Христа и для меня, нежели мое спасение».
Итак, чтобы можно было совершенно достигнуть этого высочайшего блага (то есть наслаждаться созерцанием Бога и постоянно прилепляться к Христу), Апостол желает разрешиться от тела, которое, как тленное и затрудняемое многими потребностями по своей немощи, не может не отвлекать от общения с Христом. Ибо невозможно всегда наслаждаться Божественным созерцанием и духу, который развлекается столь частыми заботами, затрудняется столь тягостными, столь различными печалями. Да и может ли быть у святых столь ревностное старание и столь твердое намерение, которых бы хитрый наветник (диавол) когда-нибудь не запинал? Кто, удалившись в отдаленные места пустыни, уклонился от сообщения со всеми людьми, так чтобы никогда не погрешал суетными помыслами и видением вещей или занятием земными делами не отвлекался от созерцания Бога, которое одно есть истинное благо? Кто настолько мог когда-нибудь поддержать горячность духа, чтобы иногда, во время самой напряженной молитвы увлекаемый мятущимися помыслами, вдруг не ниспадал от Небесного к земному? Кто из нас, не говоря о прочих временах развлечений, даже в то время, когда, молясь Богу, возносит дух на Небеса, по какому-то исступлению ниспавши, не погрешил даже невольно в том, чем надеялся получить прощение грехов? Кто, говорю, столько искусен и бдителен, чтобы во время пения псалмов в честь Богу дух его никогда не отвлекался от смысла Священного Писания? Кто столько близок к Богу и столько соединен с Ним, чтобы и на один день имел удовольствие исполнить апостольское повеление, которым заповедует нам непременно молиться (см.: 1Сол. 5,17)? Хотя все это некоторым, преданным грубым порокам, кажется легким и почти чуждым греха, но знающим совершенство бывает весьма тягостно множество и самых малых недостатков. Положим, что в какой-нибудь большой дом, занятый многими инструментами, сосудами, разными домашними вещами, вместе взошли один, имеющий здоровое, острое зрение, а другой с глазами, залепленными гноем: тот, у кого тупое зрение, не подумает ли, что тут нет ничего, кроме шкафов, диванов, скамеек, перегородок и что только попадается не столько на глаза рассматривающего, сколько под руки осязающего; напротив, тот, кто светлым взором рассматривал даже прикрытое, скажет, что тут есть много весьма малых вещей, которые едва могут быть и перечислены, которые, если бы когда-нибудь были собраны в одну кучу, численностию малых вещей, которые он заметил, составят большую величину. Так и святые, как зрячие, заботятся о совершенстве, зорко усматривают в себе и то, чего помраченный взор нашей души не видит, и строго осуждают, так что хотя они не помрачили чистоты совести даже и легким грехом, как кажется нам, нерадивым, однако ж считают себя нечистыми, если в святилище духа вкрадется, не говорю, непотребный, суетный помысл, но если и добрый помысл придет неблаговременно, во время молитвы отвратит внимание молящегося от главного предмета в сторону. Ибо если мы упрашиваем начальника, не говорю, о жизни и спасении нашем, а о какой-либо прибыли, удобстве, то, обращая на него одного взор ума и тела, с беспокойством ожидаем его мановения, опасаясь, чтобы какое неприличное, несообразное слово не отвратило его милосердия; также если мы, находясь в палате мирских судей, в присутствии нашего противника, во время судопроизводства и прения дозволим себе кашель, харкание, смех, позевоту, сон, то бдительный враг, с ненавистию обратив на это внимание судии, не возбудит ли гнев его на нас? Тем более нам, когда при угрожающей опасности вечной смерти мы молимся Богу, знающему все сокровенное, особенно когда нам противостоит хитрый обольститель и обвинитель (диавол), сколь внимательною и заботливою молитвою надобно упрашивать милосердие Судии? Справедливо вменяется не в легкий, а в тяжкий грех нечестия, когда кто, изливая молитву Господу, вдруг, увлекшись суетным, недобрым помыслом, удаляется от лица Его, как будто Бог не видит и не слышит. А которые очи сердца своего закрывают толстым покрывалом страстей и, по изречению Спасителя, видя, не видят и, слыша, не слышат и не разумеют (см.: Мф.13,13), те, в тайниках своего сердца, едва усматривают даже большие и главные пороки, а прилогов помыслов, неуловимых, скрытных страстей, которые таким острым жалом уязвляют дух, и пленений души своей не могут видеть ясно, но, всегда блуждая постыдными помыслами, не знают и скорби об этом. Когда отвлекаются от созерцания Бога, которое есть единственное благо, то не имеют скорби об этом лишении, потому что, развлекая свой дух приходящими, по их желанию, помыслами, они вовсе не имеют в виду,— к чему главным образом стремиться или чего всячески желать. Подлинно, эта причина доводит нас до того заблуждения, что мы, совсем не зная, что такое самая безгрешность, думаем, что мы не можем навлекать на себя вовсе никакой вины этими праздными, непостоянными развлечениями помыслов, но, приведенные как бы в исступление, как пораженные слепотою глаз, ничего не видим в себе, кроме главных пороков, и считаем нужным избегать только того, что осуждается строгостию и мирских законов; если мы хоть немного сознаем, что мы в этом невиновны, то думаем, что в нас вовсе нет никакого греха. По близорукости, не видя в себе малых, но многих нечистот, мы вовсе не имеем спасительного сокрушения сердца, если и коснется нашего чувства горечь печали; не скорбим, будучи подстрекаемы тонким прилогом тщеславия; не плачем о том, что лениво или холодно воссылали молитву, не поставляем в вину того, что во время псалмопения или молитвы мы допустили нечто другое, кроме самой молитвы или псалма. Многое, что постыдно говорить или делать пред людьми, мы не стыдимся воспринимать сердцем и не боимся, что это открыто для взора Божия и противно Ему; даже истечения от скверных сновидений не очищаем обильным излиянием слез; не плачем и о том, что в самом благочестивом деле милостыни, когда услуживаем потребностям братии или доставляем пищу бедным, недоброхотство от скупости помрачает достоинство благотворительности; не думаем, что мы терпим какой-либо вред, когда, оставив память о Боге, помышляем о временном и телесном, так что к нам относится следующее изречение Соломона: «биша мя, и не поболех, и поругашася ми, аз же не разу мех» (Притч.23, 35).
Напротив, те, которые сущность всякого удовольствия, радости и блаженства своего поставляют только в созерцании духовных, Божественных предметов, когда хоть немного и невольно отвлекаются от него насильственными помыслами, — подвергают себя наказанию покаяния как бы за какой-нибудь род святотатства и, оплакивая, что маловажную тварь, к которой обратился взор ума, они предпочли своему Творцу, приписывают себе почти, можно сказать, порок нечестия. К созерцанию блеска славы Божией с высшею живостию обращая взоры своего сердца, они не переносят и скоротечных теней плотских помыслов, отвращаются всего того, что отвлекает взор ума от оного света. Блаженный Апостол, желая внушить всем такое расположение, говорит: «не любите мира, ни яже в мире: аще кто любит мир, несть любве Отчи в нем: яко все, еже в мире, похоть плотская и похоть очима и гордость житейская, несть от Отца, но от мира сего есть. И мир преходит, и похоть его, а творяй волю Божию пребывает во веки» (1Ин.2,15-17). Итак, святые отвращаются всего, что в мире есть мирского; но невозможно, чтобы они и кратковременным поползновением помыслов не увлекались к тому, и теперь никакой человек (исключая Господа и Спасителя нашего) не сдерживает рассеяния духа так, чтобы, всегда пребывая в созерцании Бога и никогда не отвлекаясь от Него, не погрешал услаждением в какой-либо мирской вещи, как говорит Священное Писание: «звезды же нечисты суть пред Ним» (Иов.25, 5). Вот Он (Бог) и святым Своим не доверяет, и в Ангелах Своих открывает неправду; а в исправленном переводе (Вульгате) читается: «вот и между святыми Его нет никого неизменяемого, и небеса нечисты пред очами Его» (Иов. 15, 15; перевод с подлинника).
Итак, святые, которые, постоянно содержа Бога в памяти, как бы на цыпочках ходят по растянутым на высоте веревкам, правильно сравниваются с ходящими по канатам. Они, сущность своего спасения и жизни поставляя на узкой стезе той веревочки (то есть памяти Бога), думают, что они тотчас подвергнутся жестокой смерти, если нога их, хоть немного поколебавшись, сойдет с пути или переступит за черту спасительного направления. Те же (акробаты), с удивительным искусством производя воздушное шествие в пустом пространстве, если с осторожным, заботливым равновесием не сохранят стезю, слишком узкую для ступни (по канату), то земля, которая для всех есть как бы природное основание и твердый, крепкий фундамент, бывает для них настоящая, явная погибель не потому, чтобы природа ее изменялась, а потому, что они по тяжести тела стремглав падают на нее. Так и неистощимая благость Божия, при неизменяемом существе своем, никого не оскорбляет; но мы, уклоняясь от Небесного и стремясь к земному, сами себя подвергаем смерти; даже самое уклонение становится смертию уклоняющемуся. Бог говорит: «горе им, яко отскочиша от Мене: боязливи суть, яко нечествоваша ко Мне» (Ос.7,13). Еще: «люте им есть, зане оставих я» (ср.: Ос.9,12). «Накажет тя отступление твое, и злоба твоя обличит тя: и увеждъ и виждъ, яко зло и горько ти есть, еже оатавити Мя» (Иер.2,19). «Пленицами своих грехов кийждо затязается» (ср.: Притч.5,22). К ним прилично относится и следующая угроза Господа: «се, вcи вы огнь раждизаете и укрепляете пламень: ходите светом огня вашего и пламенем, егоже разжегосте» (Ис.50,11). Еще: «иже разжизает злобу, погибнет от нея» (Притч. 19, 9).
Итак, поелику святые чувствуют, что они ежедневно бывают обременяемы тяжестию земных помыслов, ниспадают с оной высоты духа невольно, даже сами не зная, как увлекаются в закон греха и смерти, и не говоря уже о прочем, даже теми, вышеупомянутыми, хотя добрыми и праведными, однако ж земными делами отвлекаются от созерцания Бога, — то подлинно имеют о чем воздыхать к Богу, имеют из-за чего поистине смиряться и сокрушаться, не на словах только, но с искренним чувством называют себя грешниками и, истинно во всем, в чем они, ежедневно побеждаемые немощию плоти, погрешают, постоянно прося прощения и благодати Божией, непрестанно проливают искренние слезы покаяния. Поелику видят, что они бывают обуреваемы даже до последнего конца своей жизни теми же самыми страстями, из-за которых постоянно сокрушаются скорбию, даже самых молений своих не могут возносить без смущения помыслов. Итак, опытом дознав, что они человеческими силами не могут достигнуть желаемой цели при сопротивлении дебелости плоти, не могут по желанию своего сердца соединиться с преимущественным, Высочайшим благом, но, плененные от созерцания Его, увлекаются к мирскому и, обращаясь к благодати Божией, оправдывающей нечестивых, говорят с Апостолом: «окаянен аз человек! Кто мя избавит от тела смерти сея? Благодать Божия Иисус Христом Господем нашим» (ср.: Рим.7, 24-25). Ибо чувствуют, что не могут совершать того добра, которого желают, но делают то зло, которого не хотят и ненавидят, то есть всегда подвергаются смущению помыслов и заботе о телесных вещах.
Хотя они находят удовольствие в Законе Божием по внутреннему человеку, который, возвышаясь над всем видимым, старается всегда соединяться с одним Богом, но видят другой закон в членах своих, то есть насажденный в природе человеческой, который противоборствует закону ума их и увлекает чувство, плененное насильственным законом греха, то есть побуждает его, оставив оное главное благо, порабощаться земным помыслам (см.: Рим.7, 22-23). Хотя они кажутся необходимы, полезны для тела, когда допускаются по требованию какой-либо священной потребности, однако ж в сравнении с тем благом, которое увеселяет взор всех святых, они считаются ими злом, которого надобно избегать; потому что они из-за них хоть на малое время отвлекаются от наслаждения оным совершенным блаженством. Это подлинно есть закон греха, который (закон) ввело в род человеческий преступление его виновника (Адама), на которого, ради его повреждения, произнесено определение Праведнейшего Судии: «проклята земля в делех твоих, терния и волчцы возрастит тебе; и в поте лица твоего снеси хлеб твой» (ср.: Быт.3, 17-19). Этот, говорю, закон насажден в членах всех смертных; он противоборствует закону ума нашего и отвлекает его от Божественного созерцания; эта проклятая земля в делах наших, после познания добра и зла, стала произращать терния и волчцы помыслов, которые заглушают природные семена добродетелей, чтобы оный хлеб* наш, который сходит с Неба и укрепляет сердце человека, мы не могли есть без пота нашего лица.
* Под хлебом здесь некоторые разумеют Божественное учение, духовные помышления о Небесных предметах.
Итак, вообще весь род человеческий без всякого исключения подвергается этому закону. Ибо нет никого, хотя бы святой кто был, кто вышесказанный хлеб принимал бы не с потом лица своего, — с заботливым напряжением сердца. Духовен тот закон, который повелевает нам в поте лица нашего есть тот истинный хлеб, который сходит с Неба (см.: Ин.6,51), но нас делает плотскими продажа греху. Что же это за грех и чей он? Без сомнения, Адамов, которого преступлением как бы обманчивым торгом мы проданы. Ибо, обольщенный уверением змея, он все свое поколение, отчужденное вкушением запрещенной пищи, подверг игу всегдашнего рабства. Ибо такой обычай соблюдается между продающим и покупающим, чтобы желающий подчинить себя чужому господству от своего покупателя получал какую-нибудь плату за потерю собственной свободы и обречение себя на всегдашнее рабство. Мы ясно видим, что это исполнилось между Адамом и змеем. Ибо он от змея, получив плату за свою свободу вкушением от запрещенного дерева, лишился природной свободы и захотел подчинить себя всегдашним рабством тому, от кого получил смертоносную цену запрещенного плода. Потом, связанный этим условием, он все свое потомство подверг всегдашнему рабству тому, кому сам сделался рабом. Ибо что другое может рождать рабское супружество, как не рабов? Итак, что же? Ужели этот хитрый, лукавый покупщик у Господа Истинного и Законного восхитил право господства? Нет. Не так он захватил лукавством одного обмана все достояние Божие, чтобы лишился силы Своего владычества Истинный Владыка, Который и самого покупщика (то есть диавола), как перебежчика и противника, подчинил игу рабства. Но поелику Творец всем разумным творениям даровал свободное произволение, то тех, которые продали себя преступлением по страсти обжорливой, не должен был насильно возвращать к природной свободе. Виновник правды и благочестия отвращается всего, что противно благости и справедливости. Ибо было бы зло, если бы Он лишил дарованной свободы; было бы несправедливо, если бы, свободного человека Своим могуществом стесняя и пленяя, не допустил пользоваться преимуществом полученной свободы тому, которого спасение Он отложил на Будущие Веки, чтобы правильным порядком совершилась полнота установленного времени. Ибо надлежало его потомству столько находиться в приключившемся состоянии, пока, освободив его от первоначальных уз, возвратив в прежнее состояние свободы, Первый Владыка по благодати преобразует его ценою Своей Крови, которую Он по внушению любви и тогда мог бы уплатить, но не хотел, потому что справедливость не допускала Ему нарушить Свое определение. Хочешь ли знать причину твоей продажи? Слушай Самого Искупителя твоего, Который чрез пророка Исайю ясно говорит: «кая книга отпущения матере вашея, еюже отпустих ю? или коему заимодавцу продах вы? се, грехми вашими продастеся, и беззаконий ради ваших отпустих матерь вашу» (ср.: Ис.50,1). Также хочешь ли ясно узнать, почему тебя, подчиненного игу рабства, Он не хотел искупить силою Своего могущества? Слушай, что Он прибавил к предыдущим словам, которыми тех же рабов грехов упрекает за причину вольной продажи: «еда не может рука Моя избавити, или не могу изъяти?» (Ис.50,2). Но что этому всемогущему милосердию всегда препятствовало, тот же Пророк показывает, говоря: «еда не может рука Господня спасати? или отягчил есть слух свой, еже не услышати? Но греси ваши разлучают между вами и между Богом, и грех ради ваших отврати лице Свое от вас, еже не помиловати» (Ис.59, 1-2).
Итак, поелику первое проклятие Божие сделало нас плотскими, осудило на пожатие терния и волчцов и отец наш беззаконною торговлею продал нас, так что мы не можем делать добро, которого хотим, когда, отрываясь от памяти о Всевышнем Боге, принуждены бываем помышлять о том, что относится к слабости человеческой; когда, пылая любовию к чистоте, мы по большей части даже невольно возмущаемся прирожденными влечениями, которые желали бы вовсе не знать, то знаем, что не живет в плоти нашей добро, то есть всегдашнее, постоянное спокойствие, чистота и созерцание. Но произошел в нас такой злой и плачевный разлад, что когда умом хотим служить Закону Божию, никогда не отрывать свой взор от Божественного видения, однако ж, покрытые плотским мраком, как бы каким законом греха, принуждены бываем отрываться от того, что признаем добром, с высоты ниспадая умом к земным помыслам и заботам, на которые осудил нас закон греха, то есть Определение Божие, которому подвергся первый грешник, и потому блаженный Апостол ясно свидетельствует, что он и все святые связаны неизбежною необходимостию этого греха, однако ж смело объявляет, что из-за этого никого из них не должно осуждать, говоря: «ни едино убо ныне осуждение сущим о Христе Иисусе, не по плоти ходящим, но по духу: закон бо духа жизни о Христе Иисусе свободил мя есть от закона греховнаго и смерти» (Рим.8,1-2), то есть благодать Христова всех святых своих от этого закона греха и смерти (которому постоянно и нехотя принуждены бывают подвергаться) освобождает, когда у Господа просят отпущения своих долгов. Итак, видите, не от лица грешников, а от лица истинно святых и совершенных блаженный Апостол произнес это изречение: «не еже бо хощу доброе, творю, но еже не хощу злое, сие содеваю. Вижду же ин закон во удех моих, противу воюющь закону ума моего и пленяющъ мя законом греховным, сущим во удех моих» (ср.: Рим.7,19, 23)».
Герман: «Мы говорим, что это не может приличествовать ни лицу предающихся важным порокам, ни лицу Апостола или старающихся достигнуть меры его, а думаем, что это должно разуметь собственно о тех, которые после благодати Божией и познания истины, желая воздерживаться от плотских пороков, еще давнею привычкою, как бы естественным законом, насильно господствующим в членах их, увлекаются к врожденному вожделению страстей. Ибо частое повторение грехов становится как бы природным законом, который, будучи насажден в членах человеческой природы, пристрастием души, вполне не обученной упражнением в добродетелях, но еще находящейся в состоянии, так сказать, первоначальной и слабой чистоты, как пленников, увлекает к порокам и, по древнему закону подвергая их смерти, подчиняет игу господствующего греха, не допуская им достигнуть блага чистоты, которое любят, но побуждая больше делать зло, которого отвращаются».
Феона: «Ваше мнение не мало изменилось, и вы стали уже утверждать, что это не может относиться к лицу совершенных грешников, а собственно приличествует тем, которые стараются воздержаться от плотских пороков. Поелику вы уже отделили их от числа грешников, то мало-помалу вы присоедините и к сонму верных, святых. Ибо какие роды грехов, говорите, они могут делать после Крещения и благодатию Христовою опять освободиться? Или о каком теле смерти, думаете, Апостол сказал: «кто мя избавит от тела смерти сея? Благодать Божия Иисус Христом Господем нашим» (ср.: Рим.7, 24-25). Не ясно ли, как и вас самих истина побудила признаться, что здесь упоминается не о тех членах главных пороков, которыми приобретается жалованье вечной смерти, то есть человекоубийства, блуда, прелюбодейства, пьянства, воровства, грабительства, но о вышесказанном теле, которому помогает ежедневная благодать Христова? Ибо всякий, кто после Крещения и познания Бога впадает в оное тело смерти, тот должен знать, что ему надобно очищаться не ежедневною благодатию Божиею, то есть легким прощением, которое обыкновенно дарует нашим погрешностям ежеминутно умоляемый Господь наш, но или должен быть очищен продолжительным сокрушением покаяния, наказательною скорбию, или в будущем должен быть предан за них мучению в вечном огне, как говорит Апостол: «не льстите себе: ни блудницы, ни идолослужителе, ни прелюбодее, ни малакии, ни мужеложницы, ни татие, ни лихоимцы, ни пияницы, ни досадителе, ни хищницы Царствия Божия не наследят» (ср.: 1Кор.6, 9-10). Или что это за закон, воюющий в членах наших, противоборствующий закону ума нашего; и хотя противящихся нас он делает пленниками закона греховного и заставляет служить ему плотию, однако ж дозволяет умом служить Закону Божию? Думаю, что закон греха здесь не означает преступлений, нельзя разуметь вышесказанных пороков, которые если кто делает, то не служит умом Закону Божию, от которого необходимо ему отступить душою прежде, нежели сделает какой-нибудь из них плотию. Служить закону греха значит исполнять то, что велит грех. Что же это за грех, которым пленяется такая святость и совершенство? Однако ж Апостол не сомневается, что благодатию Христовой будет он освобожден, говоря: «окаянен аз человек! Кто мя избавит от тела смерти сея? Благодать Божия Иисус Христом Господем нашим избавит» (ср.: Рим.7,24-25). Какой, говорю, закон, по вашему мнению, находится в наших членах, который отвлекает нас от Закона Божия и, пленяя законом греха, делает нас более несчастными, нежели преступными, так что мы не присуждаемся к вечным мукам, а воздыхаем как бы о прерванном наслаждении блаженством и, ища помощника, который бы привел нас к тому, мы с Апостолом взываем: «окаянен аз человек! Кто мя избавит от тела смерти сея?» Ибо быть отведенным пленником в закон греха что иное значит, как не быть в состоянии и делании греха? И какое есть иное главное благо, которое не могут исполнить святые, как не то, в сравнении с которым, как выше сказано, все не считается благом. И точно, мы знаем, что в этом мире есть много благ, особенно целомудрие, воздержание, милосердие, умеренность, благочестие; но все это не может сравняться с тем высшим благом и может быть исполнено, не говорю, Апостолами, но и людьми обыкновенными; а которые не исполнили, те наказываются или вечным мучением, или, как сказано выше, тяжким трудом покаяния, не освобождаются ежедневною благодатию Христовою. Итак, остается нам признать, что это изречение Апостола правильно прилагается к одному лицу святых, которые, ежедневно подвергаясь этому, вышесказанному, закону греха, но не пороков, будучи уверены в состоянии своего спасения, не впадают в преступления, но, как часто было говорено, от Божественного созерцания отвлекаемые в окаянство плотских помыслов, часто лишаются того истинного блаженства. Ибо если бы они чувствовали, что ежедневными беззакониями вовлекаются в этот закон своих членов, то обвинялись бы в потере не счастия, а невинности; и апостол Павел не сказал бы: «окаянен аз человек»,— но: «Нечистый, или порочный, я человек!» И желал бы он разрешиться не от этого тела смерти, то есть смертного состояния, но от преступлений и пороков этой плоти. Но поелику по состоянию немощи человеческой он чувствовал себя плененным, то есть увлеченным к плотским заботам и попечениям, которые производит закон греха и смерти, то, стеная об этом законе греха, которому невольно подвергался, тотчас прибегает к Христу и спасается искуплением благодати Его. Следовательно, какие заботы произвел и на земле апостольского сердца этот закон греха, который естественно рождает терния и волчцы помыслов и попечений смертных, те закон благодати тотчас исторгает. «Закон бо духа жизни о Христе Иисусе,— говорит он,— свободил мя есть от закона греховнаго и смерти» (Рим. 8, 2).
Итак, это есть неизбежное тело смерти, в которое и все совершенные, вкусившие, сколь благ Господь, ежедневно вплетаясь, чувствуют с Пророком, какое зло и как горько для них удаляться от Господа Бога своего. Это есть тело смерти, которое, отвлекая их от Небесного видения, низводит к земному, которое поющих и повергающихся на молитве заставляет представлять человеческие образы, или речи, или занятия, или действия суетные. Это есть тело смерти, что ревнующие об ангельской святости и желающие постоянно прилепляться к Господу, однако ж, не могут достигнуть совершенства, потому что препятствует тело смерти; но делают зло, которого не желают, то есть умом увлекаются к тому, что не принадлежит к преспеянию в добродетелях и совершенству. Наконец блаженный Апостол, чтобы ясно показать, что он это сказал о святых и совершенных, подобных ему, как бы пальцем и осязанием указывая на самого себя, прибавляет: «Итак, я сам (Рим. 7, 25; перевод с подлинника), то есть тот, который произносит это, раскрываю тайны своей совести, а не другого». Такой образ речи Апостол обыкновенно употребляет, когда хочет указать собственно на себя, как, например: «сам же аз Павел молю вы кротостию и тихостию Христовою» (2Кор.10, 1). Еще: «аз не отягчих вас; аз сам не стужих вам» (ср.: 2Кор.12,16, 13). «Се, аз Павел глаголю вам, яко аще обрезаетеся, Христос вас ничтоже пользует» (Гал.5,2). Смотрите еще: «молил бых ся бо сам аз отлучен быти от Христа по братии моей» (Рим. 9, 3). А можно и так понимать, что он этим хотел сказать о себе с большею выразительностию:«Итак, я сам», — то есть тот, которого вы знаете как Апостола Христова, которого со всем благоговением почитаете, о котором думаете как о высшем и совершенном и в котором говорит Христос, сознаюсь, что хотя я умом служу Закону Божию, однако ж плотию служу закону греха, то есть по развлечению, неизбежному в настоящем человеческом состоянии, от Небесного уклоняюсь к земному, и с высоты мой ум ниспадает к заботам о низких вещах; чувствую, что я ежеминутно пленяюсь этим законом греха, так что хотя непоколебимым желанием пребываю в Законе Божием, однако ж сознаю, что никак не могу избежать насилия этого пленения, если не буду постоянно прибегать к благодати Спасителя».
И потому все святые при ежедневном воздыхании, сокрушаясь о такой немощи своего естества, когда исследуют разнообразие помыслов, тайники и сокровенности своей совести, смиренно взывают: «не вниди в суд с рабом Твоим, яко не оправдится пред Тобою всяк живый» (Пс.142,2). «Кто похвалится чисто имети сердце? или кто дерзнет рещи чиста себе быти от грехов?» (Притч. 20, 9). «Несть человек праведен на земли, иже сотворит благое и не согрешит» (Еккл.7,21). Таким образом, они сознавали, что человеческая праведность слаба, несовершенна и всегда недостойна милости Божией, как один из тех, которого нечистоты и грехи Бог очистил посланным «от олтаря» огненным углем Своего слова, после чудного созерцания Бога, после видения Высших Серафимов и Откровения Небесных тайн, говорит: «о, окаянный аз, яко человек нечисты устне имый, посреде людий нечистым устне имущих аз живу» (ср.: Ис.6,5). Думаю, что Пророк, вероятно, и тогда бы не сознал нечистоту своих уст, если бы не удостоился при созерцании Бога узнать истинную, нетленную чистоту совершенства, при видении которой он вдруг познал свою нечистоту, которой прежде не сознавал. Ибо когда говорит: «о, окаянный аз, яко человек нечисты устне имый», то исповедал это о нечистоте своих уст, а также и народа, как это видно из следующего: «посреде людий нечистыя устне имущих аз живу». Также когда, молясь, исповедует нечистоту всех, как грешников, то объемлет общим молением не только народ нечестивый, но и праведных, говоря: «вот Ты прогневался, и мы согрешили, в них всегда мы были и спасемся; все мы сделались, как нечистый, и все правды наши, как одежда во время месячного очищения» (Ис.64, 5 — 6; перевод с подлинника). Что может быть очевиднее этого изречения, которым Пророк, объем ля не одну только, но все наши правды и рассматривая все, что кажется нечистым или отвратительным, захотел сравнить их (правды) с одеждою месячной, которой грязнее, сквернее нет ничего в жизни человеческой?
Итак, напрасно вы возражаете против очевидной истины, так как немного прежде вы сказали: «Если нет никого без греха, то нет никого святого; а если нет никого святого, то, следовательно, никто и не спасется». Этим свидетельством Пророка может развязаться узел этого вопроса. «Вот Ты прогневался», — говорит он, — «и мы согрешили», то есть когда, за возношение нашего сердца, или нерадение, отвратившись, Ты лишил нас Своей помощи, то пучина грехов тотчас поглотила нас; все равно как если бы кто сказал блистающему солнцу: «Вот ты закатилось, и от того покрыла нас густая тьма». И однако ж, когда святой говорит, что он согрешил, и не только согрешил, но и всегда пребывал в самых грехах, то не отчаивается совершенно в спасении, а прибавляет: «в них всегда мы были и спасемся». Это изречение: «вот Ты прогневался, и мы согрешили» — я сравниваю со словами Апостола: «окаянен аз человек! Кто мя избавит от тела смерти сея?» (ср.: Рим.7, 24). Опять то, что Пророк прибавляет: «в них всегда мы были и спасемся»,— согласно с следующими словами Апостола: «благодать Божия Иисус Христом Господем нашим» (ср.: Рим.7,25). Также слова Пророка: «о, окаянный аз, яко человек нечисты устне имый, посреде людий нечистыя устне имущих аз живу» (ср.: Ис.6,5),— кажется, согласны с вышесказанными словами: «окаянен аз человек! Кто мя избавит от тела смерти сея?» Также следующее у Пророка: «и послан бысть ко мне един от Серафимов, и в руце своей имяше угль горящь, егоже клещами взят от олтаря, и прикоснуся устнам моим и рече: се, прикоснуся сие устнам твоим, и отымет беззакония твоя и грехи твоя очистит» (Ис. 6,6-7), — кажется, согласно с сказанным Апостолом: «благодать Божия Иисус Христом Господем нашим». Итак, видите, как все святые не столько от лица народа, сколько от своего истинно исповедовали, что они грешники, и, однако ж, никак не отчаивались в своем спасении, но полноту оправдания, которое по состоянию человеческой немощи не надеются получить сами собою, ожидают от благодати и милосердия Божия.
А что в этой жизни нет никого свободного от долгов — грехов, хотя бы кто был святой, этому научает нас Спаситель, Который, преподавая Своим ученикам образец совершенной молитвы, между прочими возвышенными и священнейшими прошениями, которые только святым и совершенным преподаны, а злым и неверным не могут приличествовать, повелел и это помещать: «и остави нам долги наша, яко и мы оставляем должником нашим» (Мф.6,12). Итак, если эта молитва произносится святыми, как несомненно мы должны верить, то кто может найтись столь упрямый, предубежденный, столь напыщенный гордостию диавольского неистовства, чтобы утверждал, что он без греха, считал себя не только большим Апостолов, но и Самого Спасителя обличал как бы в неведении и суетности, как будто Он не знал, что некоторые могут быть свободны от грехов, или напрасно учил тех, о которых знал, что не имеют нужды во врачевстве этой молитвы? Но когда совершенно все святые, соблюдая заповеди своего Царя, ежедневно говорят: «остави нам долги наша», если истинно это говорят, то истинно нет никого свободного от вины; если же обманывают, то также истинно то, что подвержены греху лжи. Потому премудрый Екклесиаст, обозревая умом все действия и занятия человеческие, без всякого исключения произносит: «несть человек праведен на земли, иже сотворит благое и не согрешит» (Еккл.7,21), то есть на этой земле нет никого столь святого, столь рачительного, столь внимательного, который бы мог постоянно прилепляться к Истинному и Единственному благу (Богу) так, чтобы сознавал, что он и при ежедневном отвлечении от Него не грешит. Впрочем, хотя кто сознается, что он не может быть свободным от греха, однако ж это не препятствует ему быть праведным.
Итак, кто приписывает безгрешность человеческой природе, тот пусть состязается с нами не пустыми словами, но свидетельством и одобрением своей совести и тогда наконец объявит, что он без греха, когда сознает, что он не отлучался от этого Высочайшего блага (Бога); даже кто, рассматривая свою совесть, сознает, что он отправлял по крайней мере хоть одно богослужение (не говорю — больше) без всякого перерыва словом, или делом, или помыслом, тот пусть скажет, что он без греха.
Потому если мы сознаем, что при легком развлечении человеческого ума нельзя не иметь всех этих праздных и суетных помыслов, то должны искренно сознаться, что мы не без греха. Ибо с какою бы осмотрительностию кто ни старался сохранять свое сердце, никогда не сохранит его по желанию своего духа, при противоборстве плоти. Ибо чем более будет преуспевать дух человеческий и достигнет большей чистоты созерцания, тем более нечистым увидит себя — как в зеркале своей чистоты; потому что когда дух поднимается к более возвышенному видению и, усматривая большее, нежели что делает, желает того, то по необходимости всегда презирает то, в чем пребывает, как низшее и маловажное.
Более чистый взгляд большее и замечает, неукоризненная жизнь порождает большую скорбь самоукорения, исправление нравов и рачительная ревность к добродетелям умножают стенания и воздыхания. Ибо никто не может быть доволен тою степенью совершенства, до какой преуспел; и кто чем чище будет духом, тем более видит себя нечистым, более находит причины к смирению, нежели к возношению; и чем скорее стремится к высоте, тем более видит, что ему еще больше остается, куда стремиться. Отличный из Апостолов, которого любил Иисус, который возлежал на персях Его, как бы от Господнего сердца произнес это изречение: «аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас» (1Ин.1,8). Итак, если говорим, что мы не имеем греха, то не имеем в себе Истины, то есть Христа, и ни в чем не преуспеваем, а только этим самым объявлением доказываем, что мы из простых грешников становимся уже беззаконными и нечестивыми. Если хотим вернее испытать, возможно ли человеческому естеству приобресть безгрешность, то от кого яснее можем научиться, как не от тех, которые плоть свою распяли со страстями и похотями и для которых истинно распялся мир (см.: Гал.5, 24; 6, 14), которые, хотя из сердец своих не только с корнем истребили все страсти, но стараются устранить даже и память о грехах и помышлениях, однако ж, ежедневно исповедуют, что они и на один час не остаются без греха? Впрочем, мы не должны устраняться от Причащения Господня из-за того, что сознаем себя грешниками; но еще более и более с жаждою надобно поспешать к нему для уврачевания души и очищения духа, однако ж с таким смирением духа и верою, чтобы, считая себя недостойными принятия такой благодати, мы желали больше врачевства для наших ран. А иначе и в год однажды нельзя достойно принимать Причащение, как некоторые делают, которые, живя в монастырях, достоинство, освящение и благотворность Небесных Таинств оценивают так, что думают, что принимать их должны только святые, непорочные; а лучше бы думать, что эти Таинства сообщением благодати делают нас чистыми и святыми. Они подлинно больше гордости высказывают, нежели смирения, как им кажется; потому что когда принимают их, то считают себя достойными принятия их. А гораздо правильнее было бы, чтобы мы с тем смирением сердца, по которому веруем и исповедуем, что мы никогда не можем достойно прикасаться Святых Тайн, в каждый господский день принимали их для уврачевания наших недугов, нежели, превознесшись суетным убеждением сердца, верить, что мы после годичного срока бываем достойны принятия их. Посему, чтобы мы могли это уразуметь и с плодом держаться этого, будем усерднее умолять милосердие Господа, чтобы помог нам совершать это. Этому научаются не предварительным каким-нибудь объяснением на словах, как прочим человеческим искусствам, но лучше делом и опытом; и если это не будет часто рассматриваемо и возобновляемо собеседованием духовных мужей и проверяемо делом и ежедневным опытом, то или по беспечности остается без пользы, или по беззаботному забвению вовсе теряется из памяти».
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter